орическое исследование по источникам)» — в статье Панченко тоже лишь упомянуто, причем в ссылке приводится издание 1861 года, хотя Хвольсон еще двадцать лет работал над той же темой и в 1880 году выпустил «совершенно переработанное» издание в удвоенном объеме. Об этом издании автор статьи не упоминает. Неужели оно ему неизвестно?
От того, что в статье Панченко отсутствует, перейдем к тому, что в ней присутствует. Автор начинает свое повествование цитированием знаменитого эпизода из «Братьев Карамазовых» и сопровождает его рассуждениями о том, в какой именно книге Лиза Хохлакова вычитала потрясшую ее историю о еврее, который распял мальчика и затем наслаждался его предсмертными муками, запивая их ананасовым компотом, — в книге Ф. Лютостанского или в «Розыскании о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их». К определенному выводу автор так и не приходит, что и не удивительно, ибо значительная часть книги Лютостанского — это слегка перелопаченный плагиат из «Розыскания», так что содержание этих двух «наветных» работ почти тождественно. К тому же ни в одной из них — и ни в какой другой! — ничего близкого к тому, о чем и как говорится в романе, найти невозможно. Чтобы так ярко и пронзительно описать виртуальное злодеяние устами нервной, экзальтированной девочки, нужен литературный талант Достоевского — огромный, единственный и неповторимый. Книга, которая произвела столь сильное впечатление на юную героиню романа, никогда не существовала, она синтезирована творческим воображениемхудожника. Панченко либо этого не понимает, либо разыгрывает своих читателей. А вот и итог розыгрыша:
«Не останавливаясь сейчас на генезисе, эволюции и специфике отношения Достоевского к евреям вообще и к легенде о ритуальных убийствах в частности, отмечу, что нам вряд ли стоит подозревать писателя в пропаганде кровавого навета». (80)
Выделяя этот вывод курсивом, прошу его перечитать и попытаться найти смысл в этой «диалектике». Я его найти не могу. Если автор не останавливается на вопросе об отношении Достоевского к ритуальному мифу, то о чем же он рассуждал на протяжении двух с лишним журнальных страниц, уснащенных дюжиной сносок? И как, не останавливаясь на вопросе, можно судить о том, в чем стоит и в чем не стоитподозревать писателя? Выходит, Панченко все же остановился, но не там, где нужно. Он «забывает», что больная, неуравновешенная девочка произносит свой взволнованный монолог о страшной книге не в безвоздушном пространстве. Ее собеседник — Алеша Карамазов, любимый герой писателя, высказывающий самые сокровенные его мысли. Он не спешит успокоить Лизу, уверить ее, что это только кошмарный сон, бред больного воображения. Он безучастно молчит, а на прямой вопрос — режут жиды христианских младенцев или нет, столь же безучастно отвечает: «Не знаю».
Автор статьи забывает и о том, что в период написания «Братьев Карамазовых» на всю Россию гремело так называемое Кутаисское дело: группа евреев обвинялась в ритуальном убийстве. Этим и порождена данная сцена в романе. Об отношении Достоевского к процессу имеется его свидетельство в частном письме: «Как отвратительно, что кутаисских жидов оправдали. Тут несомненно они виноваты. Я убежден из процесса и из всего, и из подлой защиты Александрова,[88] который замечательный здесь негодяй».[89]
Более ясного комментария к «ритуальному» эпизоду романа никогда не было и, по-видимому, быть не может. Но Панченко его не приводит и смысл его игнорирует. При чтении его длинных, ничего не проясняющих рассуждений вокруг до около «ритуального» эпизода в «Братьях Карамазовых» невольно вспоминается анекдот о пьянчуге, который потерял часы в темном дворе, а ищет их на улице под фонарем, потому что там светлее. Только Панченко ищет там, где темнее.
Замечу, кстати, что этот отрывок из «Братьев Карамазовых» поставлен эпиграфом к моей книге «Растление ненавистью: Кровавый навет в России», (М., «Даат-Знание» 2001, стр. 30). Там же он и прокомментирован (стр. 59–60), там же цитируются и строки из письма Достоевского (стр. 66). В одном из своих 130 с лишним примечаний Панченко дает ссылку на мою книгу, так что она ему известна. Но в данном контексте он о ней не упоминает.
В статье Панченко приводится так же хорошо известный пример: легенда о святом Евстратии, изложенная в одном из так называемых патериков Киевско-Печерского монастыря. По странному совпадению, эта легенда тоже проанализирована в моей книге «Растление ненавистью», где показано, что исторически достоверная (если можно о таковой вообще говорить) составляющая легенды сводится к тому, что в 1096 году половцы совершили успешный набег на Киев, увезли богатую добычу, угнали пленников, в их числе инока Печерского монастыря Евстратия; а позднее в Киевско-Печерской лавре появились «мощи», приписываемые этому иноку, сам он был причислен к лику святых. Остальное (продажа половцами Евстратия и еще 49-ти пленников некоему «Жидовину» из греческого города Корсунь, пытки пленников голодом и жаждой с целью заставить их отречься от Христа, голодная смерть 49 пленников и распятие на кресте 50-го, т. е. Евстратия, в канун еврейской Пасхи, и т. д.) плод чистой фантазии. Ибо, как говорится в патерике, все 50 пленников погибли, а самого «Жидовина» постигла участь Иуды, он повесился. Стало быть, рассказать о том, что творилось в застенке «Жидовина», было некому. Но таков был менталитет церковных деятелей, в среде которых был создан патерик. Страх перед воинственными кочевниками сублимировался в ненависть к «врагам Христовым», а остальное дорисовало воображение неизвестного автора, обладавшего, как видим, недюжинным писательским даром. (Как не соотнести эту легенду тысячелетней давности с событиями конца прошлого года на Манежной площади в Москве, когда нац-патриотическая шпана избивала кавказцев в отместку за убийство кавказцами русского парня, после чего на той же площади появились надписи: «Жиды — убирайтесь вон!», а полковник Квачков стал собирать «ополчение» для борьбы с «еврейской властью»).
Подробно пересказав содержание патерика об Евстратии, Панченко затем пересказывает полдюжины чужих мнений относительно этой легенды, а заключительным аккордом становится утверждение одного из цитируемых авторов, будто «основная сюжетная канва… в той или иной степени соответствует реально происходившим событиям и что Евстратий действительно был распят, хотя скорее не по религиозным, а по «бытовым» причинам». То есть некий «Жидовин» в самом деле распял православного святого. Если это наука, то она смахивает на «арийскую науку» Третьего Рейха.
Кульминационная часть статьи А. Панченко посвящена проблеме авторства «Записки о ритуальных убийствах», первоначально изданной под названием «Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их». Он правильно сообщает, что эта служебная записка была напечатана крайне малым тиражом в 1844 г. без имени автора, переиздана в 1878 г. под именем тайного советника Скрипицына,[90] а в 1913 гг. — под именем В.И. Даля.
На этом поставлена точка и сделан вывод: «Сама по себе проблема авторства этого текста имеет сугубо историческое значение, однако для многих дилетантов она была и остается важной в политико-идеологическом отношении».
Но под именем В.И. Даля «Розыскание» издавалось бессчетное число раз. Уже в следующем, 1914 году, появилось второе издание. В годы Второй мировой войны «Записка Даля» использовалась гитлеровцами на подконтрольных им территориях, внося лепту в трагедию Холокоста, которая, как известно, имеет не только исторический интерес, так как у нее нет срока давности. В 70-е годы «Записка Даля» стала распространяться в СССР в «патриотическом» самиздате (возможно, что запущена в него была компетентными органами). А в постсоветской России она многократно переиздавалась так называемыми национал-патриотическими кругами, перекочевала во вполне респектабельные издания, попала на многие интернет-сайты, включая академические, и в результате по широте распространения и частоте цитирования превзошла знаменитый Словарь Даля. Появился и свежий перевод «Розыскания» на английский язык — конечно, под именем Даля.[91]
Так что проблема авторства этой Записки — не преданье старины глубокой, а острая сегодняшняя проблема, ее решение имеет большое значение как для науки, так и для широкой общественности, в особенности для молодого поколения россиян, которое определенные круги растлевают ненавистью к евреям и «чуркам», использую, среди прочего, «Записку Даля». Г-н Панченко, хотя бы отчасти, отдает себе в этом отчет. Он сообщает о ссылке на «Записку Даля» в одном из скандальных антисемитских документов недавнего времени, а в сноске 101, кроме трех перечисленных в самом тексте изданий (1844, 1878 и 1913 гг.), указывает еще одно — 1995 г.
О том, что проблема не канула в Лету, говорит и эволюция взглядов самого Панченко. В 2002 году принадлежность этой работы В.И. Далю сомнений у него не вызывала.[92] Более осторожную позицию он занял в декабре 2005 года — в докладе под названием: «От Державина до Розанова: легенда о еврейском ритуальном убийстве в русской культуре XIX века». Полный текст этого доклада мне неизвестен, но, судя по реферату в НЛО,[93] во взглядах докладчика произошел некоторый сдвиг: «По мнению Панченко, — сказано в реферате, — авторство Даля более чем возможно». Между возможным и действительным есть дистанция.
Теперь Панченко еще дальше отступает от первоначальной позиции:
«Поскольку речь идет о меморандуме, причем довольно небрежно составленном, трудно определить, сколько человек участвовало в его написании. Однако, судя по всему, авторов было несколько: на эту мысль наводит стилистический и тематический дисбаланс упомянутых компилятивных разделов».