Если он все правильно понимает, элементарная логика подсказывала: что-то пошло не так. Случилось что-то незапланированное или, наоборот, запланированное, но о чем их не предупредили. Скрыли. И вся группа на самом деле находится здесь уже два месяца. Пятьдесят девять долгих дней.
Он перевернулся на другой бок. Темно. Судя по всему, ночь или ранее утро. Меж длинных лент вертикального жалюзи было заметно, как мелкие быстрые снежинки заметают окно. А ведь вчера был разгар осени, тепло и уютно. Вчера… когда оно было, это вчера…
Камера, вспомнил он. Камера! За тобой следят сверху. Красный глазок, хитрый глаз надсмотрщика, его нужно перехитрить во чтобы то ни стало.
Откуда он об этом знает?
Шестьдесят дней и ни дня он не помнит. А что будет сегодня? Испытания закончены. Что будет с ними дальше? Загрузят в автобусы и вывезут в город? Зачислят деньги на карточку, может быть, покажут в какой-нибудь телепередаче про здоровье. Здорово жить. Да.
Знает ли Лукин, что у группы стойкая амнезия после курса? Причем, судя по всему, это случилось сразу, после первого же укола, в тот день… Каким-то образом Андрей приходил в себя — неизвестно благодаря или вопреки чему и оставлял заметки, неряшливые зарубки в виде чисел под пластиковыми обоями.
Он не мог понять главного — что вообще происходит. В его голове раздавались обрывки голосов — часть он будто бы узнавал, это явно были члены группы, часть была совершенно незнакома, люди разговаривали сами с собой, что-то бубнили, ругались, участвовали в совещаниях, спорили, стонали, некоторые сладострастно охали и в эти моменты Андрей непроизвольно дергался — они жили в нем, появляясь и исчезая без видимой на то причины, словно он настраивался на какую-то особую волну, где транслировали все эти странные звуки.
Иногда ему казалось, что он слышит Марию. Машу. Это был ее голос. Она металась, потому что не понимала, что происходит, ей было страшно. День за днем, все отчетливее она звала Петю, просила у него прощения, говорила, что это ради него, она заработает денег и они уедут из Огненска навсегда, подальше от жуткой вони, только нужно еще немножко потерпеть, иначе им не выбраться. Дима везде их найдет, его профессия — ловить людей.
— Здесь со мной в группе один парень, — сказала как-то она и Андрей вздрогнул, так отчетливо раздался ее голос (в голове). — Он помог мне заполнить договор, а потом мы вместе были на лекции про то, что будет происходить дальше. Тебе было бы интересно, показывали вирусы на большом экране, как они попадают в организм, проникают внутрь, заражают и отравляют клетки и как с ними борется вакцина. Еще мы вместе были в столовой, он такой умный, тебе бы он точно понравился… Ты по мне скучаешь, малыш? Я знаю, что скучаешь. Потерпи еще чуть-чуть. Обещаю, я скоро приеду и мы свалим из этой чертовой дыры навсегда! — Потом она молчала, но дыхание ее все равно было слышно, взволнованное и испуганное. — Он тебя не бьет? — спрашивала она, как бы извиняясь. И был это не вопрос, а мольба потерпеть, потому что она знала — бьет и очень свирепо.
Андрей повернулся на койке. Рядом, на стуле висела его одежда — белые штаны, рубашка и халат. Приметная форма, в такой трудно скрыться. Камера смотрела прямо на него, подмигивая красным светодиодом. Он поднялся с постели, покачиваясь, направился в туалет. Там пустил мощную струю в унитаз, смыл. На батарее висело два махровых полотенца. То, что нужно. Он взял их в охапку, подумал, скатал в трубу.
Была не была. Сегодня последний день и нужно уходить. Нужно срочно уходить, свербел внутренний голос. Откуда он знает? Вдруг происходящее — всего лишь побочный эффект эксперимента и своим бегством Андрей сделает только хуже? Сделает хуже Саше, — ученые так никогда и не узнают, что стало причиной ее комы. Не смогут помочь другим детям. И все из-за его малодушия. Не лучше ли все честно рассказать Лукину?
Андрей остановился в дверях туалета. Он не страдал нерешительностью, однако взгляд на окно палаты, за которым промозглый ветер кидал хлопья снега, задувая тишину свистящим гулом, заставил его задуматься.
Куда он сейчас пойдет? Институт забит охраной — это он хорошо запомнил пропускную систему административного здания, исследовательский же корпус и подавно. Камеры на каждом шагу, посты на этажах и внизу, проскочить незаметно не получится. Даже если он выйдет наружу, где его одежда? Заметь, сказал внутренний голос, твоя осенняя курточка, джинсы и летние кроссовки с сеткой, чтобы нога дышала. Ты точно уверен, что, оказавшись за оградой (допустим, ты ее преодолел), тебе хватит сил, и, главное, запасов тепла добраться до дороги, по которой и днем машины ездят очень редко? Сейчас, судя по погоде, минус десять, а то и пятнадцать. Хорошенько подумай, прежде чем что-либо предпринимать.
В нерешительности он положил полотенца на место, прошел к кровати и лег, закрывшись одеялом. Да, план тухлый, не сработает. Самое неприятное, что он не знал диспозиции — что случилось, что произошло, как на это реагирует администрация, начальник лаборатории и почему никто не обращает внимания на их состояние.
Или же такое творится только с ним. Только он один из всей группы не помнит, что происходило вчера, позавчера, неделю назад… он помнит только день, когда им сделали укол. Первый укол вакцины.
Андрей судорожно закатал рукав майки. Если уже шестьдесят дней его обкалывают, то рука должна распухнуть. Всмотревшись в полутьме палаты в собственное предплечье, он ничего не обнаружил. Даже след от первого укола, если тот вообще был (теперь и в этом Андрей начал сомневаться), тоже пропал. Исчез. Ни точки, ни прыщика, ни припухлости — ничего. Только след вакцины от оспы, сделанной в глубоком детстве — два вытянутых овала, один над другим. И все. Значит, заявления про несколько уколов — байки. Хотя след мог исчезнуть.
Голова пухла от предположений. Конечно же это не Кащенко, хотя пейзаж из окна очень похож. Он мог бы поверить, что находится в психушке, если бы в палате присутствовал хоть один атрибут единственной болезни, точнее, состояния, из-за которого он мог туда попасть — белой горячки. А именно — смирительная рубашка, наручники, веревки для фиксации, кляп, привинченная к полу мебель. Решетка на окне. И если все эти усмирительные приспособления могли отсутствовать по вполне понятным причинам, например, он уже в стадии выздоровления, то решетки на окнах в Кащенко были везде. Даже в кабинете у Марка Иосифовича Каплана, главврача городской психиатрической больницы, стояли толстые решетки и не потому, что он хранил что-то секретное, а потому что прыгать из окон, вышибая головой стекло было у психов одним из немногих доступных развлечений.
Здесь не было даже намека на решетки.
И цифры. Прильнув к стене, так чтобы возможный наблюдатель не смог ничего разглядеть, он снова отвернул кусочек обоев. Пятьдесят девять. Цифра шестьдесят отсутствовала. Сегодня.
Может быть, сейчас.
Мозг лениво перебирал варианты, отгородившись от внешних шумов. Андрей задремал, а может быть, и уснул, потому что не услышал, как в семь утра сменилась охрана на этаже и снявшийся в вахты пост пошел на отдых в соседнее здание — вся охрана во время испытаний проживала исключительно на территории института. А в девять утра открылись центральные ворота, на территорию комплекса въехал джип директора института и начался переполох: сначала по палатам пробежал охранник с мрачным лицом, приказав никому не выходить. Затем, в девять утра, когда у них обычно начинался завтрак, прошли еще двое — Андрей их никогда не видел, плотные, один здоровяк в кожаной куртке, второй поменьше ростом, белобрысый — они обыскали каждый сантиметр палаты, хотя прятаться было негде. Разве что под крышкой унитаза.
Может быть, внеплановая проверка или инспекция. Но что-то ему подсказывало, что случилось нечто более серьезное. Форс-мажор. Конкуренты пытаются сорвать испытания — такой вариант тоже нельзя было исключать. Или… террористы. В конце концов, когда его терпение начало иссякать, разрешили идти на завтрак.
И только когда Андрей пересек черту, отделяющую столовую от остального корпуса и увидел людей, сидящих за столами, стоящих с подносами возле раздаточной, он наконец, убедился — происходит что-то странное. Мало того, что у него было стойкое ощущение, будто он видит этих людей впервые, так еще и разговоры — все разговоры, он прислушался, стараясь не пропустить ни слова — сводились к тому, когда же все начнется. Когда начнется вакцинация.
Мурашки поползли по его спине.
Он взял себе салат из свежих овощей, стейк из лосося, чай и булочку. Направившись к столику, совершенно ошарашенный, он чуть не столкнулся лицом к лицу с красивой девушкой. Мария?
Она улыбнулась первая.
— Ох, простите, я вас чуть не сбила!
Андрей открыл рот, потом закрыл его. Он не знал, что сказать.
— Меня зовут Маша, — сказала она, улыбнувшись. — Вы мне ручку дали и помогли заполнить договор вчера, помните?
Андрей кивнул.
— Д…да. Конечно… — Он опустил поднос на стол. Руки дрожали.
— Можно я к вам подсяду? — спросила она. — Только возьму что-нибудь, — она обернулась в нерешительности.
— Подносы в углу слева, а раздаточная прямо по курсу, — сказал Андрей, испытывая жуткое чувство дежавю.
Люди вокруг жевали, разговаривали, но было видно, — все напряжены, будто чего-то ждут.
Маша вернулась довольно быстро.
— Значит, мы прошли? — сказала она, улыбаясь. Улыбалась во всем зале только она одна. — Можно нас поздравить.
— Поздравить? — эхом спросил Андрей.
— Ну да, из всей толпы после комиссии осталось только тридцать восемь человек. Я считала. Кстати, скоро лекция. Нужно поторапливаться. — Она принялась за индюшачью грудку.
Андрей покрылся холодным потом. Получается, они встречались каждый день — именно здесь и… говорили одно и тоже. Каждый день в течение двух месяцев. И никто ничего не заподозрил. Ни у кого не возникло и мысли, что испытания давно идут не по плану. Что же это за вакцина? В любом случае, значит администрация в курсе происходящего, слышны разговоры и каждый день пациенты задают одни и те же вопросы. Если, конечно, и с ними не приключился своеобразный «День сурка». Скорее всего, никакой лекции не будет, подумал он. Вряд ли кто-то будет проводить лекцию каждый день в течение двух месяцев, тольк