ном ФСБ Гавриловым или Галиловым, потом он забирает у них, то есть у него, Трошина, Золотова и Лукина все мобильные приборы и оставляет под охраной. Позже выяснятся, что его секретарь, его милая Вера Ильинична мертва. Вероятно, она пыталась что-то предпринять, но не успела. Оказывается, что Золотов не совсем друг и через камеры видеонаблюдения они наблюдают ужасающие кадры из актового зала третьего корпуса — что там случилось и почему — остается неясным. Он с Лукиным, который, получается, был все это время главным зачинщиком, пробирается по подвальным ходам к третьему корпусу в лабораторию, где должен находиться телефон.
Он подписывает электронным ключом и отправляет результаты тестирования вакцины на сервер компании-производителя.
Призрачные картины минувших суток проносятся перед взором Трошина словно записи на тонкой рисовой бумаге, которую в следующее мгновение разорвет бушующий снежный шквал. Он с ужасом наблюдает как невесомые клочки его памяти уносит черным зловонным ручьем.
И запах. Сквозь тонкий аромат туалетной воды с мускусным, слегка пряным вкусом он ощущает неудержимый запах гнили, разложения, тлена и смерти.
— Мне надо идти, профессор, — сказал Лукин, застегивая сумку. — Кстати… хотите прикол? Золотов на самом деле организовал захват института. И, разумеется, я об этом знал. Он остался в вашем кабинете, в надежде, что ребята «Фармапрома», которые должны были тихо взять лабораторию с результатами тестов, придут ему на помощь. — Лукин засмеялся отрывистым лающим смехом. — Так что, вы были правы, он мудак. Зато теперь нас неожиданно стало больше. Ребята Фармапрома едут с нами в город, а после — выдвинутся непосредственно на заводы концерна. Им есть, чем удивить руководство… Ладно, не смею больше задерживать вас. Надеюсь, скоро увидимся. — С этими словами он вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.
Стук его шагов замолк через пару минут, и вскоре Трошин услышал автомобильный сигнал, снова хлопнула дверь, затем двигатели взревели и когда ему удалось приподнять голову и посмотреть в окно, шум автобусов уже слился с воем стихии.
В здании стало невыносимо тихо, словно его только что построили или наоборот — готовили к сносу. Угрюмая, мрачная, тревожная тишина.
Голоса в голове пропали, сменившись жуткой болью в затылке. Как, каким образом эти существа, или кем они являются на самом деле, общаются между собой? Что им нужно? Чего они добиваются?
Странно, но волнение ушло. Вместе с последним обрывком памяти. Он сначала растерялся — потому что помнил только, что успел отправить результаты. Какие результаты? Кому? Зачем? И вообще, что он здесь делает?
Сердце застучало быстрее, потому что где-то в подсознании проскочила не мысль, скорее отголосок из медицинского прошлого: «Инсульт. У меня инсульт!». Он рассчитывал запаниковать, но и паника не пришла, ей попросту не на чем было расти, не было твердого основания в виде знания. Трошин забыл, что такое инсульт.
Мысли ворочались медленно, будто их погрузили в застывающую янтарную смолу, словно того комара из доисторического прошлого. Кто я? Я… Леонид Маркович Трошин, профессор, доктор био… нет… геоло… да нет же, матема…впрочем, неважно… наук. Мне 63 года, и я женат. Или нет? Вроде бы… Жена… холодная искра пронзила его мозг — Елена? Инна? Вика? Или он не женат? Дети?
Что вообще происходит? Почему он в таком странном виде, да еще в кабинете заведующего лаборатории Лукина. Трошин посмотрел на гигантский график тестирования — на стене они занимал почти три метра в ширину и представлял собой доску с таблицей, каждая ячейка которой была новым днем. Мелкий убористый почерк в каждой ячейка кроме последней, под номером 60.
Где Лукин? Где все? Почему нет людей?
Трошин глянул на свои брюки и с ужасом обнаружил, что обмочился. Темное пятно расплылось в районе ширинки, но он ничего не чувствовал — ни теплоты, ни противного жжения — как в детстве, когда не успеваешь добежать до кустов. Просто пятно.
Память очертила в сознании круг диаметром в пару часов — все остальное находилось вне доступа его разума. Вполне возможно, что вирус мог воспользоваться его воспоминаниями в своих целях.
Он лениво размышлял, что будет, когда полностью утратит над собой контроль и власть. На что это будет похоже? Страх постепенно рассеялся, сменившись почти полным безразличием. Вирус, если можно так выразиться, был неплохим психологом, отрезая память у своих жертв. Без памяти человек становился роботом, марионеткой, своеобразным экзоскелетом для странной, враждебной формы жизни.
Внезапно наверху, прямо у него над головой, что-то упало, с грохотом и… проклятиями? В кабинете МРТ, — отреагировал мозг, вяло и почти безразлично. Почти. Там… кто-то есть. Господи! Вторая его половина, еще живая и разумная, затрепыхалась — появилась надежда на… что? На что он мог надеяться, если смертельный вирус почти завершил свое превращение — он это ощущал по тому, как тело, хоть и постаревшее, но все еще достаточно атлетичное (восемь раз в месяц он ходил в тренажерный зал, чтобы Вера Ильинична не нашла себе кого помоложе), реагировало на укол.
Леонид Маркович с силой повернул крутнул головой. Хрустнули позвонки, в глазах стрельнуло молнией — наверное, это должна была быть боль, но боли он не чувствовал. Сидя в кресле, он ощущал себя размазней — не мог ни пошевелиться, ни открыть рот, ни даже прошипеть какое-нибудь ругательство — бессильная злоба на себя, на свою недальновидность, куриную слепоту, в конце концов, — душила его исподволь. Если бы он мог зареветь, заорать, — коридоры опустевшего НИИ сейчас бы сотряслись от душераздирающего вопля, полного отчаяния и презрения к самому себе.
Ему ведь перед выходом на пенсию обещали благодарность и награду от правительства, намекали, что он может рассчитывать на теплое местечко в попечительском совете Минздрава, — все это он помнил, потому что каждую секунду думал об этом. А сейчас? Он даже шевельнуться не может. Но как? Как он прошляпил тестирование? Почему ни разу не зашел и не поинтересовался у группы, как все проходит? — то ли от злости, то ли от оттого, что действие вакцины стало ослабевать, островки памяти, безвольные и бесконечно чужие, проплывали мимо него, вынуждая скрежетать зубами.
По потолку раздался отчетливый стук каблуков. Он вдруг вспомнил, как они проходили мимо закрытых дверей второго этажа и Лукин поднял зимнюю перчатку. А что если… что если кто-то умудрился там спрятаться?
Он напрягся.
На деревянном столе перед ним стоял прибор электронной подписи и сканирования радужки. От него тянулся провод к розетке. Трошин думал не долго. Больше ничего не оставалось, никакой надежды. Или он что-то сделает, или черная тля, бездушная, прожорливая, ненасытная, проглотит его тело и разум, превратив в послушную марионетку, чучело под управлением смертоносного вируса.
Едва оторвавшись от взмокшей спинки кресла, он принялся раскачиваться туловищем — туда-сюда, туда-сюда. Руки висели вдоль туловища, совершенно неподвижные и нечувствительные, как две иссохшиеся плети. Амплитуда росла, изо рта его вырывались глухие воющие звуки. Вряд ли темная его половина, так он о ней думал, та, что под контролем вируса, понимала, что он задумал — все живое стремится к выживанию и размножению, вирусы — к росту и предполагать, что организм по собственной воле решит вдруг умереть, у той половины резона никакого не имелось.
Раскачавшись, он изловчился, поймал момент наибольшего отклонения от оси равновесия и, собравшись, сделал последний волевой рывок — вперед, на стол.
Мимо пронеслась плоскость пола.
Его тело неуклюже распласталось на деревянном журнальном столике. Он сильно ударился носом о твердую поверхность и, кажется, сломал его — перед глазами расплывалась темная лужа крови. Он пошевелил ртом и… да! — под нижней губой, несмотря на почти полную потерю чувствительности прощупывался бугорок. Провод! Он попал! Ему удалось это сделать! Пожалуй, впервые за последние годы он почувствовал что-то вроде удовлетворения.
Больно не будет, подумал он, то ли убеждая себя, то ли отвлекая от неминуемого.
Замороженной губой он нащупал бугорок и стал его раскатывать, одновременно пытаясь высунуть язык и подхватить, благо у языка чувствительность была чуть выше. Через пять минут безрезультатных попыток, когда вся спина взмокла, а стол под его ртом стал скользким от смешавшейся слюны и крови, ему это удалось. Не веря в удачу, он застыл, сомкнув зубы, словно лошадь удила.
Ну что, — подумал он. — Посмотрим, чья возьмет.
И он принялся разгрызать провод, с силой смыкая непослушные челюсти, растирая поливинилхлорид меж крошащихся зубов. Никакой боли он не чувствовал, легкое давление да твердые крошки — остатки передних зубов, которые ломались с противным хрустом.
Да где же, где же… неужели даже это не поможет?
Темная половина слишком поздно поняла, а может быть, услышала течение мыслей. Тело его рванулось назад, в кресло, как будто какой-то гигант схватил его за ворот костюма, тряхнув изо всех сил. Руки метнулись к голове, вцепились в провод, пальцы побелели — он видел это собственными выпученными глазами, пытаясь вырвать провод изо рта.
И тут-то его тряхнуло.
Вероятно, для этих тварей ток смертелен — подумал он отстраненно и даже злорадно, прежде чем нечеловеческой силы крик, полный боли и ужаса вырвался из его рта. Тело выгнулось дугой, позвоночник хрустнул, едва не разломившись пополам, но в следующую секунду его скрутило в обратном направлении, руки вывернулись, одна зацепилась за стол и с треском вывихнулась в плече. Лицо поплыло. Кожа начала гореть, плавиться, подсохшая кровь из носа — запузырилась. Он бился в агонии, улыбаясь.
Так тебе, скотина! Так тебе, мразь! Ты у меня узнаешь, кто такой Леня Трошин, военврач 2-й десантно-штурмовой роты десантно-штурмового батальона 70-й мотострелковой бригады из под Кандагара! Не успела, да? Это твои проблемы! Думала, все пройдет гладко, как с остальными подопытными кроликами? Не-е-ет! Как говорила моя покойная бабушка: «Не начудишь — не прославишься».