Кто-то окликнул его.
— Эй, Пух, что там такое, себя не видел что ли? Садись, давай уже накатим, в конце концов!
Андрей присел за дубовый стул, попытался улыбнуться. Некоторых людей он видел раньше в баре, но никогда с ними не пил.
— Что-то ты, чувак, неважно выглядишь. Давай, бахни с перцем, мгновенно вылечишься. Будем бухать до утра, пока не выздоровеешь. Слышишь, Пух! Ау!
Тощий человек с сильно запавшими глазами щелкнул пальцами прямо у его глаз.
— Раз, два, три, Канзас, как слышно?
Андрей поймал его за руку и крепко сжал. Он думал, что крепко. Что-то хрустнуло.
— Эй, Пух, ты чего?! С ума сошел, больно же! Ты мне чуть пальцы не сломал, да что с тобой сегодня?
Андрей потряс головой, посмотрел на Стаса.
— Надо что-то делать, — сказал Стас. — Если то, что ты сказала — правда, мы обязаны… что-то предпринять. Вот только моя смена до трех ночи.
Андрей закрыл глаза.
— Ты уже все, братуха? Давай, не отлынивай, — услышал он сквозь монотонный шум, накрывавший его все больше.
Звон. Жуткий однообразный звон. В ушах, глазах, всюду. Звон, бесконечный, безбрежный, пробирающий до самых внутренностей.
Как если бы незримый архангел бил в божественный кололол, собирая войско на войну с темной силой, как если бы над землей вдруг раздалась сирена, которую услышали бы все живые, и была она им предупреждением и посланием. Кто готов услышать, тот услышит. И звон пролетит по всей земле и когда последний человек поднимет руки и скажет: «Господи, я услышал, спаси меня», никто не придет ему на помощь и никто не спасет, потому что спасение внутри, а там все сгнило, разрушилось, истлело, покрылось плесенью и вонью.
Звон.
С треском падает крест и старуха, кинувшись за своим платком, озирается в ужасе, закрывается руками — только поздно.
Андрей слышит неумолимый звон и ужасный крик. Потом видит две ноги, выглядывающие из-за забора — в черных лакированных туфлях с бантиками.
Кто-то мурлыкал под нос знакомую песню:
— Я режу ножом слова из бумаги, я прячу оскал в безымянном овраге…
А потом Андрей увидел кровь, много крови. Услышал одновременный звон сотен телефонов, мимо бежали женщины и девушки, на их лицах застыл безраздельный страх. Он шел по фойе офиса, ему было очень плохо. В голове свербила мысль: «Спасти девочку». И вторая: «Убить девочку».
Спасти девочку. Убить девочку.
Кто-то пытался влезть в его голову. Кто-то пытался помешать ему. Где-то здесь работает ее мать. Кто она? Впрочем, это не важно. Он разбил два флакона с вакциной, этого хватит, чтобы в течение часа заразились все, кто здесь был. Тогда она сама откликнется и выполнит приказ.
Другая его часть в гневе рычала: «Ты кого слушаешь, ты, мерзкий недоносок! Какая-то дрянь диктует тебе, а ты уши развесил! Раз уж пришел сюда, найди маму девочки и скажи, что ее нужно срочно увезти из больницы, иначе… будет очень плохо!»
Он прошел в конец зала и обернулся. Возле выхода стояла женщина, она была в шоке, уставившись на туфли старухи, которую он зачем-то убил. Женщина смутно показалось ему знакомой.
Он открыл дверь и увидел перед собой сидящего в кресле расслабленного молодого человека с расстегнутой ширинкой. Он что-то напевал под нос, жадно всматриваясь в монитор.
Когда на пороге возник непрошенный гость, да еще и в верхней одежде, лицо чиновника перекосило, он разинул большой чувственный рот, хотел закричать, но получилось только заскулить:
— Эй! Что… что вам надо? Немедл…
Казалось, Антон догадывался, что в его голове уже давно правит бал кто-то посторонний, но скорее всего списывал посторонние мысли на болезнь и разбитое состояние. Андрей не мог до него достучаться.
— Где она? — прорычал он. — Где девочка? Где ее мать?
Клерк вытаращил глаза. Он попытался вытащить руку из ширинки, но что-то пошло не так и его глаза наполнились слезами боли. Он схватился за свой член.
— Я… я не понимаю, о чем вы… какая девочка? Какая мать? — начал он торопливо заикаясь. — У нас здесь государственное предприятие, это городская диспетчерская, здесь нет никаких девочек… возможно, вы ошиблись, в следующем подъезде театральная студия, вам скорее всего, туда нужно…
Андрей впился в виски, разрывая голову на части. Вдалеке он услышал эхо чужого стона:
— Боже, как больно! Кто ты? Кто ты? Я тебя знаю?
Клерк отъехал в кресле к стене. Ему, наконец, удалось застегнуть ширинку, но теперь он пребывал в полуобморочном состоянии.
Андрей кашлянул. Кровавая слюна Антона попала клерку на лицо. Тот вздрогнул, ошалело вытерся рукой, судорожно сглотнув.
Я Андрей, ты должен меня помнить, мы стояли в одной очереди на медосмотре. Я тогда пошутил, что…
— Я помню тебя, — сказал Антон. Его глаза запали, отчего клерк в кресле схватился за поручни кресле, боясь пошевелиться. — Они в городе. Я пришел совсем недавно. Я шел пешком. Мои ноги… — Он застонал. — Я не чувствую ног. Они идут сюда. Они хотят заразить воду в городе… Как можно больше людей. Ее мать, я должен найти ее мать, чтобы она спасла девочку.
Антон схватился за горло. Его перекосил сильнейший спазм.
— Они не дают мне говорить. Они все слышат.
— Антон, — раздался голоса клерка, — вы же Антон Морозов, да? Тот самый, что пел после Кипелова на дне города, я прав?
— Ваша дочь умрет сегодня ночью, — сказал отчетливо Антон. — Все умрут. Но ваша дочь первая.
Андрей почувствовал, как тьма разрывает его на куски. Тьма знала про него все, она впилась в каждую пору его существа, атаковала, пытаясь проникнуть все глубже и глубже, к огню, к источнику его силы, захватить и поработить его, но… как самые злобные волки прыгают прочь от горящих факелов, так и тьма не могла преодолеть последний рубеж.
— Сделайте что-нибудь, профессор, — взмолилась Маша, глядя как у Андрея из носа хлынула кровь, он стал задыхаться, выкрикивая бессвязные слова. Она пыталась удержать его на кушетке, но он вырывался. Профессор помогал ей и вдвоем они едва справлялись.
— Я не знаю, что делать, — честно сказал Трошин. — Мы можем уколоть противовирусное, но… что если он не успел, что задумал?
— Это вы задумали, а не он. Мне кажется, все это полная чушь, и все эти ваши исследования — тоже. Вас судить нужно, вот что я думаю! И Лукина вашего тоже!
— Где ты сейчас, что это за место? — спросил Андрей, задыхаясь. Он находился внутри удушливой клети, выхода из которой не было — он, как зверь, сидел внутри, а из каждой ячейки на него смотрели лица — перекошенные, болезненные, безымянные лица, в которых он видел и знакомые черты.
Антон обернулся, посмотрел на дверь.
— Это городская диспетчерская. Здесь все заражено. Я всех заразил.
Антон поднял глаза на клерка, ему все труднее было не соскользнуть в бездну, из которой к нему тянулись липкие языки и костлявые руки.
— Вызови такси, — сказал Андрей. — Если ты еще можешь это сделать. Я тебя прошу, вызови такси в институт. Мы не дойдем пешком. Все машины разбиты. Мне нужно спасти дочь. Прошу тебя, помоги…
Андрей почувствовал, как кто-то ухватил его за ноги и тянет вниз — на дно мертвой реки. Захлебываясь, он пытался разглядеть лицо Антона и того парня с чувственными губами, который прислонил трубку телефона к уху, что-то проговаривая.
О чем они говорили? Андрей этого не слышал.
Последнее, что он услышал — были слова музыканта, долетевшие до него, словно с другого края вселенной:
— Газ 2330 «Тигр». Прощай журналюга…
Экран погас.
Наступила полная тьма. Ни просвета, ни отблеска. Парализующая тишина, ватная, тяжелая.
— Тигр! Тигр! Тигр! — вспыхивал в его мозгу образ хищника, вся морда которого была в крови.
— Папа, — вдруг услышал он и похолодел. — Папочка, ты здесь? Почему ты здесь? Ты не должен быть…
— Саша? Сашенька, это я, папа. Держись, я иду, тигр… он…
Ее голос раздавался со всех сторон сразу. Кто-то тряс его за плечи и ему казалось, будто он и есть тот тигр, несется огромными прыжками по саванне — догоняя уходящее за горизонт солнце.
— Уже поздно, папа. Они идут.
— Нет, нет! Не говори так, я… я… бегу! — он и вправду бежал, с его морды капала кровь, орошая пересохшую землю. Солнце неумолимо уползало под откос, вот от него осталась лишь маленькая алая каемка. Его шерсть встала дыбом и по пустыне разнесся ужасающий рев смертельно раненного зверя.
— Раз, два, три, удар! — Тело подпрыгнуло, как лепешка.
— Раз, два, три, удар! — Ничего. Кровь стекала из его рта и Маша тоже была уже вся в крови — она делала ему искусственное дыхание, пока профессор пытался завести сердце.
— Эпинефрин, один кубик. Разряд! Дыши, гад! Дыши!
Маша прижалась к его синеющим губам. Вдох-выдох, вдох-выдох.
— Давай, Андрей, ты должен! — слезы текли по ее щекам, она уже не замечала их.
— Нет, — сказал профессор. — Ничего не получается.
Маша задохнулась от гнева и бессилия.
— Давай, сволочь, живи! — что есть мочи, она ударила его по грудной клетке кулаком.
Профессор покачал головой, но в следующий миг он вскочил с кушетки, потому что Андрей что есть мочи заорал на весь этаж:
— Ти-и-игр!
Он приподнялся на руках, его глаза дико вращались, словно он только что сражался с тысячей невидимых врагов.
— Это мы, мы, Андрей, ты в безопасности! — Маша наклонилась к нему. Через минуту его зрение сфокусировалось. Вздымающаяся грудь немного успокоилась.
Профессор стоял посреди кабинета, сложив руки на груди. Потом он словно опомнился, подошел к шкафу, налил в стакан виски и протянул Андрею.
— Кажется, тебе не помешает, — сказал он.
— Не помешает, — согласился Андрей, опрокинув стакан в горло.
Никто ничего у него не спрашивал. Было ясно, что затея слишком опасная, к тому же — полностью антинаучная.
Какого черта, подумал профессор, удивляясь своей выходке. Мало того, публику ежедневно дурят с экранов телевизоров, так мы и сами не замечаем, как начинаем во все это верить. И, более того, полагаться, использовать в повседневной жизни! Он, видимо, с ума сошел, раз ввязался во все это… Да еще и сам предложил! Трошин закатил глаза, шокированный собственным мракобесием. Точно, заразу подцепил, не иначе.