– Если наставник что-то делает, на это должна быть причина.
Девушка с серьезностью пересчитала ингредиенты, будто решала задачу по математике.
– Еда – это жизнь. С помощью еды мы дарим близким свою любовь и заботу. Еда хранит целительную силу, – с улыбкой сказал Чэн Ю. – В этот раз я собираюсь превратить наш кабинет для консультаций в ресторан, где подаются изысканные кушанья. Лин, приглашаю тебя присоединиться к нам.
Чэн Ю взял два пакета, доверху наполненные продуктами, и двинулся вперед. Лин торопливо последовала за ним, ей хотелось не отставать от него, вот так понемногу идти с ним в ногу шаг за шагом.
По обеим сторонам дороги возвышались метасеквойи с коричнево-красными листьями.
«Очень здорово, что ты смог вернуться и мы вместе можем полюбоваться на меняющиеся краски этой суровой зимы», – подумала Лин. Она хотела бы, чтобы дорога стала длинной-длинной и простиралась до самого горизонта.
4
– Я не хочу есть, господин Чэн. От одного вида еды меня тошнит. Конечно, вы очень вкусно готовите, но я не хочу есть, совсем не хочу, – с отвращением отвернулась Дяньдянь. – Спасибо за все, что вы с Лин сделали для меня, я очень тронута, но я все равно не могу есть, – добавила она извиняющимся тоном.
– Не возражаешь, если я съем это при тебе? Чтобы еда не пропала даром, – добродушно улыбнулся Чэн Ю.
– Не возражаю.
Психотерапевт сел, неспешно расстелил на коленях салфетку и осторожно принялся за еду.
– Сначала я попробую хрустально-прозрачные пельмени с королевскими креветками. Я выбрал самые большие креветки, свежие, я думаю, у них должен быть насыщенный и нежный вкус.
Элегантным движением он подхватил палочками пельмень с креветками. В теплом свете кабинета еда выглядела еще более аппетитно. Изумительный вкус разлился во рту, на лице появилось выражение глубокого удовольствия.
– Дальше я сделаю глоток каши лодочника. Этот отвар варился на медленном огне целых пять часов, поэтому рис тщательно и с любовью проварен так, что согреет в любой холод, будь то прохладная ночь или суровая зима.
Он подхватил белую фарфоровую ложку и медленно зачерпнул ложку каши, подул на нее, а затем медленно отпил.
– Мне кажется, она достаточно теплая, Дяньдянь. Температура еды тоже очень важна, она напоминает нам о ценности нашей жизни. Неважно, какая погода за окном, но теплая ли еда перед нами – вот что действительно имеет значение, – медленно произнес Чэн Ю. – А теперь я собираюсь отведать молока с двойной пенкой, десерта из Гуанчжоу [12]. Когда я впервые его попробовал, я не мог поверить, что в мире существует настолько вкусное угощение, оно было мягким и легким, как раз то что нужно. А сейчас я впервые сам приготовил молоко с двойной пенкой, и это самое удивительное сладкое кушанье, которое я когда-либо видел.
Белой фарфоровой ложкой психотерапевт аккуратно взял небольшой кусочек молока с двойной пенкой. Желеобразный десерт словно бы наполнился сиянием в теплом свете кабинета.
Чэн Ю, как никто другой, медленно описывал вкус еды и неспешно смаковал ее.
Дяньдянь неотрывно смотрела на него. Ее взгляд был полон изумления от того, что юноша так терпеливо объясняет ей вкус еды, как будто делится с ней тем удовольствием, от которого она уже давно отказалась.
Психотерапевт ел медленно и изящно, описывая каждый кусочек пищи, рассказывая, как готовил каждое блюдо, объясняя, какой смысл заложен в еде.
– В каждом приеме пищи заложено наше отношение к жизни. Еда нуждается в том, чтобы к ней относились по-доброму, с терпением, точно так же, как мы относимся к себе. Те, кто может найти время, чтобы доесть свою порцию, наверняка полны любви и бережного отношения к жизни.
Чэн Ю улыбнулся, глядя на стоящую перед ним Дяньдянь. Та задумчиво облизала губы, которые шелушились от сухости и выглядели такими же изможденными, как и их хозяйка.
Наконец она заговорила:
– Я бы хотела съесть кусочек молока с двойной пенкой, можно?
В глазах Чэн Ю мелькнул огонек, но он все же спокойно ответил:
– Конечно можно, присоединяйся.
Он протянул ей чистую фарфоровую ложку, лежавшую на столе.
Взяв ложку, Дяньдянь медленно потянулась к маленькой бело-голубой миске на столе, зачерпнула ложку десерта и нерешительно, медленно поднесла ее ко рту, а затем принялась осторожно пережевывать.
Чэн Ю выжидающе смотрел на ее выражение лица.
– Так сладко… Очень вкусно, – тихо сказала она, но через мгновение на ее лице появилось страдальческое выражение. – Простите!
Она оттолкнула стул и помчалась к двери, на бегу прикрывая рот рукой. Чэн Ю опустил ложку, в его взгляде мелькнуло разочарование, но стол еще хранил жар кушаний, и он успокоился.
– По крайней мере, мы можем исключить некоторые блюда.
Спустя долгое время Дяньдянь наконец вернулась в кабинет для консультаций и тут увидела, что со стола уже убраны блюда, на нем стоит чай с лимоном, а в воздухе витает легкий цитрусовый аромат.
– Чай с лимоном подойдет? – участливо спросил Чэн Ю.
Дяньдянь угрюмо откинулась на спинку кресла, ее жизненные силы понемногу иссякали. За это время ей сделали множество капельниц, но они не решили ее проблему – она совсем не хотела есть.
Кроме того, ей было очень страшно: в интернете было много жутких фотографий, а еще в статьях писали, что конечным результатом тяжелой формы анорексии является полное истощение организма, полная атрофия и вероятность умереть от сердечных заболеваний.
Однако в то время, как мозг давал приказ есть, сердце не могло ему подчиниться и даже возненавидело эту команду.
Теперь перед пациенткой стоял Чэн Ю, легендарный психотерапевт, обладающий настоящими магическими способностями, чьей магии она, Лин, уже немного научилась. Господин Чэн готов был отдать все свое время и силы, лишь бы спасти эту девушку, но он ничего не мог сделать, когда воля сердца была сильна, и сердце желало одного – отказаться от еды.
5
– Твой акцент как будто переносит меня ближе к югу, – сказал Чэн Ю.
– Я родилась в Гуанчжоу и жила там до трех лет, – ответила Дяньдянь.
– Гуанчжоуские блюда такие вкусные… они часто прячутся в старинных переулочках… То, что ты так любишь гуанчжоуские закуски, говорит о твоем стремлении познать красоту жизни. – Чэн Ю медленно сделал глоток чая с лимоном. – Кстати, расскажи-ка нам о своем детстве в Гуанчжоу. Ты там росла, а твои мама и папа работали в Гуанчжоу?
– Они там не работали, – тихо прошептала Дяньдянь.
– А кто же тогда о тебе заботился? – спросил Чэн Ю.
На глазах девушки навернулись слезы, она несколько раз открывала и закрывала рот, но не могла вымолвить ни слова. Психотерапевт не торопил ее, он молча ждал, пока она будет готова ответить.
– Моя бабушка. Когда я была маленькой, мои мама и папа были слишком заняты работой, а я просто росла в своем родном Гуанчжоу. Бабушка любила угощать меня утренним чаем. Когда я просыпалась, она брала меня на руки и медленно шла по переулкам и древним улочкам к старинной чайной. Мы часто подолгу наслаждались чаем вдвоем, иногда болтали с ее друзьями, а когда появлялись тарелки с дим-самами, она всегда говорила мне на кантонском диалекте [13]: «Малышка, это очень вкусно! Какой кусочек на тебя смотрит?» И она разрешала мне есть то, что я захочу. Мне всегда нравилось быть с ней. Там, где была она, появлялось много вкусной еды. Однажды я уронила на пол кусок пирога с водяными каштанами, бабушка поспешно подняла его, отряхнула и положила в рот. Она была старушкой, которая любила вкусно поесть, – медленно произнесла Дяньдянь.
– И ты тоже любишь эти блюда, да? Пироги с водяными каштанами, финиковое печенье, паровые булочки люшабао [14], баоцзы [15] с маринованной свининой… Как ребенку может такое не нравиться? – сказал Чэн Ю.
– В то время и я любила.
В ее тоне чувствовалась какая-то грусть, которую невозможно было развеять, и психотерапевт молча ждал, когда девушка снова заговорит.
– Бабушка умерла год назад, – склонив голову, тихонько прошептала она. – Меня больше никто не водит в чайную.
Чэн Ю замер. Он вдруг увидел темную тропинку, и среди окружавшего Дяньдянь призрачного фиолетового тумана на другом конце тропинки мерцал свет.
– Ты, наверное, сильно горевала.
– Конечно. Но тогда у меня даже не было возможности вернуться и оплакать ее. Мама и папа сказали, что я слишком занята учебой, чтобы поехать на родину, и, кроме того, они боялись, что там я буду слишком грустной и расстроенной, поэтому тогда я осталась дома одна, а мои родители поехали в Гуанчжоу без меня. Я слышала, как мама и папа рассказывали, что под конец моя бабушка совершенно не могла есть, а в последний год жизни она была прикована к постели и у нее появились пролежни… В итоге ей было больно, очень больно, она впала в беспамятство, несколько дней пролежала без сознания, звала меня…
Девушка не могла продолжать дальше.
– Вы верите в это, господин Чэн? В ночь похорон бабушки в спальне, где я спала, дверь внезапно распахнулась от ветра, и громко раздался бой часов, я проснулась и села на кровати – я подумала, что это вернулась бабушка, вспомнила, какой она была: неугомонной старушкой с копной серебряных волос, бойко говорящей на кантонском диалекте. Но я просидела в постели всю ночь, слыша лишь изредка тихий перезвон музыки ветра [16]. Говорят, что перед тем, как наши близкие уходят, они должны попрощаться с нами, поэтому нам следует с теплотой вспоминать о них, ждать их возвращения, а потом прощаться – уже навсегда. Бабушке, наверное, трудно было меня найти, ведь два города находятся так далеко друг от друга, но бабушка так меня любила, что, как бы далеко я ни находилась, она обязательно бы пришла со мной попрощаться. Если бы я только могла поехать в Гуанчжоу и попрощаться с ней, бабушка смогла бы легко меня отыскать. Я не побоялась бы и обязательно поставила бы перед ней самый вкусный дим-сам. А потом сказала бы ей на кантонском диалекте: «Бабушка, это очень вкусно! Какой кусочек на тебя смотрит?»