— Товарищи! Нашего Лешу казнили… — Дрогнувшим голосом он добавил: — Почтим его память…
При слове «казнили» дрожь прошла по телу Ильи, дышать стало трудно, словно та веревка, которой удушили Лешу, сжала и его горло.
Удар грянул внезапно. Отец Алексея совсем недавно получил письмо от Августы из Казани. Она писала, что говорила с прокурором, что есть определенная надежда? дело кончится ссылкой, а в самом худшем случае — каторгой…
…Вы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной к народу, —
глубоким, вздрагивающим голосом начал Чекарев, и приглушенные голоса подхватили широкий, печальный и сильный напев. Только Илья стоял молча. Петь он не мог. Горло так и оставалось сжатым.
Над мужскими голосами поднялся полный слез, горя и звенящий в то же время горячей верой голос Марии:
Настанет пора, и проснется народ,
Великий, могучий, свободный!
Как-то благоговейно, точно перед свежей могилой, все закончили:
Прощайте же, братья! Вы честно прошли
Свой доблестный путь, благородный…
— А теперь за работу! — стукнув ладонью по столу, сказал Чекарев. — Все чувства наши переключим в работу… Чтобы кипело все!
Овладев собой, он заговорил:
— Товарищи! В декабре в Париже будет Пятая всероссийская конференция нашей партии. Мы должны будем послать представителя, а значит, надо собрать и подготовить материалы к отчету… О чем должен рассказать наш отчет? О кружковой работе, о связи с массами, с думской фракцией, о легальных методах… Показать, как мы боремся против кадетов, эсеров, как с меньшевиками… с отзовистами боремся… Фактов давай те больше! Фактов!..
Говоря о положении горнозаводского населения, не можем мы пройти мимо тяжбы ключевского общества с конторой из-за покосов… Но это я забежал вперед…
— Лукиян! — прервал Чекарева и вскочил с места маленький порывистый человечек с красно-рыжими кудряшками. — Вы что ж свалили в одну кучу и врагов революции, и так называемых «отзовистов»? Равняете?
— Не равняю я, — с досадой сказал Чекарев, — но еще раз скажу и еще раз напомню, товарищ Рысьев, что вы, отзовисты, жестоко ошибаетесь… И ваши ошибки мы замазывать не будем… Кто хочет высказаться по вопросу подготовки конференции, товарищи?
Началось деловое обсуждение.
Вдруг на дворе громко залаяла собака, и кто-го сильно и часто застучал в дверь.
— Тревога! — спокойно сказал Чекарев, откупоривая бутылку, и стал разливать пиво по стаканам.
Рысьев взял гитару, начал пощипывать струны, напевая вполголоса:
Вниз по ма-а-тушке, по Во-о-олге…
Мария пошла открывать.
Она не спросила, кто стучит. Отодвигая задвижку, беспечным тоном проговорила:
— Кто опоздал, пусть воду хлебает… пиво мы все выпили!
— Это я! — послышался знакомый голос. В комнату вбежал Роман Ярков… вбежал, не снимая облепленной снегом шапки, не обметя голиком валенок.
Быстро оглядел собравшихся, увидел, что здесь все свои, сказал:
— Товарищи! Ваню… Ивана Даурцева схватили!
Дверь Ирине открыл сам отец, по-видимому, он поджидал ее у окна.
— Алексей повешен, Ируська…
И, хлопотливо бегая по передней, Албычев стал рассказывать, как дошла до него эта страшная весть.
Ирина не вслушивалась…
Когда к ней вернулась способность соображать, с тоской и ужасом подумала девушка о дяде Григории и об Августе.
Положив на подзеркальный столик стопку тетрадей, Ирина повернулась к выходу, но отец остановил ее:
— Подожди! Вот тебе записка… поручение от Григория… Да, может, пообедала бы? Нет? Так и знал… Ну, или передай ему от меня, что сочувствую и все такое… Завтра сам у него побываю.
Ирина развернула записку.
«Милая Ирочка, — писал дядя, — ты, наверно, знаешь о нашей беде. Если можешь, приведи ко мне кого- нибудь из Лениных близких друзей. Очень прошу. Твой дядя…»
Обычный каллиграфически четкий почерк… Только в слове «можешь» дядя пропустил две буквы и подписался неразборчиво…
«Надо найти Илью!.. Ох, где мне найти Илью?»
Стоял зимний, зябкий день. В такие дни разбухшее небо серо, снег матово-бел. Голые деревья, ребра крыш, бревенчатые старые стены — все кажется траурно-черным.
Ирина осмотрелась по сторонам. Извозчиков нигде не было. Ускоряя шаг, она пересекла улицу, вторую… и быстро пошла к типографии.
Сколько раз за последние два месяца она прогуливалась здесь по вечерам, надеясь встретить Илью! Вот домик с венецианским окном. Вот палисадник с симметрично посаженными кустами акации… Вот высокое крыльцо дома, где живет Полищук, — все ей стало знакомо, привычно. У ворот типографии девушка остановилась, чтобы отдышаться и обдумать: как ей быть, если Илью не отпустят с работы. Но эти размышления оказались лишними: Ильи в типографии не оказалось, он работал в ночную смену.
Ирина пошла к мадам Светлаковой.
— Он здесь не живет, Ирочка! — сказала Светлакова, льстиво улыбаясь, поглаживая руку девушки и заглядывая в ее расстроенное лицо. — Он вчера заходил и, может быть, сегодня заглянет перед сменой… И что ему передать? — с прорвавшимся любопытством спросила Светлакова.
— Передать? Нет, ничего не надо передавать… Мне его сейчас надо видеть непременно! Вы мне скажете его адрес?
Светлакова замялась, сконфузилась, но адрес дала.
Илья жил неподалеку от матери в большом купеческом доме. Ирина позвонила. Горничная, улыбаясь, пригласила пойти, но выслушав ее, дерзко повела плечом, небрежно кинула: «Ход со двора!» — и захлопнула дверь.
«Боже! В каких он условиях живет!» — ужаснулась Ирина, пробираясь по темным сеням подвального помещения. Она с трудом открыла дверь в коридор. В лицо ей пахнуло запахом щей, кожи, махорки.
Но светлая, бедная комната Ильи произвела на девушку отрадное впечатление. Комната эта подходила к строгому облику Ильи. Два небольших, чисто вымытых окна, кровать, тщательно застланная байковым одеялом, стол под зеленой клеенкой, книжная полка — все содержалось в строгой чистоте.
В этой чистой атмосфере, наверно, хорошо думалось и работалось.
— Илья Михайлович, извините…
Волнение помешало Ирине заметить внезапную густую краску на впалых щеках Ильи. Впрочем, краска прошла волной и разом исчезла.
— Вы уже знаете, Ира?..
— Да. Я — за вами. Дядя просит вас к себе.
— Ира… не знаю… не умею я утешать…
— Утешать? Разве можно его утешить? Погорюем вместе, — сказала девушка.
Илья мрачно взглянул на нее.
— Боюсь, тяжело ему будет видеть меня.
— Но он просит!
Илья снял с гвоздя драповое, истончившееся от старости пальто. Оделся, надвинул картуз, достал из кармана дешевые штопаные перчатки… и с недоумением взглянул на Иру, которая не трогаясь с места, глядела на него блестящими, решительными глазами, как бы желая что-то сказать.
— Что, Ира?
— Не могу я видеть этого, — прошептала девушка, указывая энергичным жестом на его открытую шею. Она рывком сбросила горжетку, стащила с себя вязаный гарусный шарфик и обмотала им шею Ильи. Шарфик еще сохранял теплоту ее тела, и от него пахло духами…
Илья так был удивлен, что не смог, не успел помешать ей… Но скоро удивление сменилось неудовольствием. Брови сдвинулись.
— Разве я вам чужая?.. И этот шарфик мама вязала! — торопливо проговорила Ирина. В глазах Ильи что-то дрогнуло, взгляд смягчился, и добрая улыбка шевельнула губы.
Они вышли из дому.
Прохожие оборачивались, глядя вслед этой странной паре: тоненькая девушка, в маленькой круглой, надвинутой на лоб, шапочке, в пышном горжете, и бедно одетый молодой человек.
Но вот они свернули в безлюдный переулок. Навстречу им со свистом понеслась поземка.
— Илья Михайлович! — сказала девушка.
— Да?
— Помните, я читала стихотворение Некрасова? Помните? Вы поняли, о чем я просила вас тогда?
Илья не ответил.
— Отчего вы мне не отвечаете? — взволнованным шепотом говорила Ирина, сжимая его руку. — Ведь вы поняли и не ответили… Отчего?
— Что я мог ответить, Ира?
— Что ответить?.. «Ира! Если ты твердо решила, если тебе не жаль ни жизни, ничего, иди к нам… замени Леню!» Вот что надо было ответить.
— Кем вы меня считаете?! — строго спросил Илья.
— Революционером… как Леня…
— И вы хотите?..
— Да.
— Вам семнадцать лет, вы не знаете жизни…
— А Лене сколько было, когда он?..
— Проверили ли вы свою силу… волю?.. Ведь тут всю жизнь посвятить надо, отдать…
— И отдам! Тюрьма, бедность, виселица… Я ко всему готова, Илья Михайлович.
Ирина стояла, прижав руки к груди. В ее глазах Илья увидел силу и решимость. Она стояла, выпрямившись, среди косых струй снега. Лицо горело радостной готовностью. Илья сказал:
— Революционеры бывают разные. К какой партии вы тяготеете?
Девушка смутилась:
— Я не знаю… по ведь вы научите меня?
— Ира, мы еще поговорим об этом, — сказал Илья. — Вы познакомитесь с программами различных партий. Не хочу, чтобы вы вступали в борьбу с завязанными глазами. Вы сами изберете себе дорогу… увидим, по пути ли будет нам.
Ее глаза ответили ему: «Пойду твоим путем».
Они подошли к большому кирпичному дому, поднялись на второй этаж.
Ирина позвонила у двери с табличкой: «Григорий Кузьмич Албычев». Дверь открылась, и из дальней комнаты донесся высокий крикливый голос.
— Дядя Петя здесь! — огорченно шепнула Ирина. — Вот некстати!
Деревенский учитель Кузьма Албычев долго ломал голову, как сделать, чтобы все его три сына получили образование. Платить за право учения за троих — это немыслимо… А жить где? Родни нет, а на частной квартире сдерут столько, что вовек не расплатишься. Инспектор пришел ему на выручку, поговорил с влиятельными родными, и сыновей Албычева — Матвея, Григория и Петра — приняли на казенный кошт в духовное училище. Потом все трое перешли в семинарию. Окончив семинарию, Петр, приняв сан, поступил священником и помог отцу выучить братьев в университете. Так, Матвей стал врачом, а Григорий учителем гимназии. После смерти отца братья встречались редко. У каждого было свое дело, свой круг знакомых. Отец Петр вообще редко появлялся в городе: он служил за сто тридцать верст, в Лысогорском заводе.