— Не горячись и не реви, — сказал он строго, глядя ей в глаза. — Это не разлучница твоя, не врагиня какая, она мне никто! Сегодня же увезу ее, а имущество останется у нас. Ни о чем ее не расспрашивай… И помни: если хоть слово об этом кому болтнешь — гнить мне в тюрьме. Поняла?
Фиса поняла, что он не лжет, поверила, но тревога исказила ее лицо.
— Да господи, Роман… да я…
— Иди ставь самовар!
Фиса послушно пошла ставить самовар.
Через несколько минут Роман запер малуху на замок, проводил Софью в избу.
— Может, отдохнули бы? — робко спросила Анфиса молчаливую гостью, которая, расстегнув, но не снимая шубы, присела на скамью.
— Спасибо. Не хочется.
«О чем с ней говорить», — с тоской думала Анфиса, помня, что гостью нельзя расспрашивать. Она вопросительно взглянула на свекровь, но та неотрывно смотрела на Софью, и взгляд ее, обычно суровый, теплился нежным сочувствием.
Вскипел самовар.
— Выкушайте чайку, — печально сказала Анфиса.
— Напрасно вы… я не хочу…
— Давай-ка разденься, дорогая наша гостьюшка, — заговорила свекровь необычным, взволнованным голосом, — не бойся, милушка, ворота на запоре, не придет лихой человек! Разденься, родная, отдохни, отогрейся у нас! Неси, Фиса, щи, кашу, молоко… все на стол неси! Поешь, моя голубушка, перелетная моя пташечка!
Говоря так, она с ласковым насилием подняла гостью с места и повела к столу.
— Мать у вас золотая! — сказала Софья Роману, когда они вышли на темную улицу.
— Да, — отозвался он, — и мать, и жена… такое уж мне счастье… Вы можете идти скорее? А то мы опоздаем, придем к шапочному разбору.
Идти, и правда, надо было далеко. Собрание проводили в школе, где работала Ирина Албычева, версты за три от Верхнего завода. Школа стояла «на отставе» — за городом, за больницей.
Старуха сторожиха как-то пожаловалась Ирине, что сидит вечерами в школе, как «цепная собачонка»:
— Ни в церкву, ни в гости. Сиди-посиживай… А мне, старой егозе, не сидится… нет, не сидится мне, миленькая! Вот помаюсь-помаюсь, да и потребую расчет.
Когда Илья спросил, нельзя ля провести собрание в школе, Ирина сразу вспомнила этот разговор.
— Панфиловна, — сказала она, — если хотите, можете уйти в субботу на целый, вечер, я побуду, в школе.
— Спасибочко, миленькая! Я, нето, ко всенощной схожу!
— А потом можете зайти к знакомым.
Хитренькие глазки Панфиловны засмеялись:
— Ой, что вы, Иринушка Матвеевна! В гости в субботу, говорят, ходят только вшивые!
Заметив беспокойное движение Ирины, старушонка готовно предложила:
— Конечно, могу у крестницы в баньку сходить… потом почаевничать… — И, не сдержав любопытства, спросила шепотом — Может, у вас свиданка или что, не осудите на вольном слове… я могу хоть до полночи пробегать!
Только одно мгновение колебалась девушка… Не успела отхлынуть ударившая в лицо кровь. Ирина, опустив гордый, обиженный взгляд, сказала тихо:
— Да. Ко мне придет знакомый.
— Что же ты прямо-то не скажешь! — весело рассмеялась сторожиха, осмелела, погладила девушку по плечу своей сморщенной лапкой. — Дело молодое! Ой, да что же это я? Собираюсь в церкву, а денег на свечку нету!
Еще больше покраснела Ирина.
— Я дам вам денег.
В субботу вечером она дала Панфиловне рубль.
— До двенадцати часов ночи не возвращайтесь!.. Да не вздумайте подглядывать!
Сказано это было так властно, так строго глядела Ирина из-под сросшихся бровей, что старуха не посмела больше фамильярничать.
— Не приду, миленькая, не приду. Ставни-то запереть?
— Закройте.
Панфиловна ушла. Ирина, решив, что собрание удобнее всего провести в третьем классе, окна которого выходили во двор, собрала в эту комнату стулья и табуреты со всей школы, раздвинула — пятиместные парты, на учительский столик поставила графин с водой и стакан, зажгла керосиновую лампу.
Пусто, тихо было в небольшом старом здании; пропитанном особым, каким-то кисловатым запахом. Томительное нетерпение охватило девушку. Вот она хочет идти… она уже идет рядом с Ильей… отказалась от беспечной, благополучной жизни ради тяжелой, опасной работы, хочет бороться за счастливую, справедливую жизнь народа…
Звук знакомых шагов привел девушку в себя. Она пошла навстречу Илье. Он уже расставил пикеты.
Один за другим входили участники собрания.
Ирина с уважением вглядывалась в их лица. Романа Яркова она уже знала. С интересом всматривалась в его спутницу — белокурую худенькую женщину. Илья подошел к ней: «Давайте, Софья, ваш саквояж, он вам, я вижу, мешает». С удивлением увидела Ирина Полищука. Он тоже удивился, приподнял свои красивые, будто нарисованные, брови, поклонился девушке, но к ней не подошел. Вошла Петровна — Мария Чекарева. Торопливо вбежал Валерьян Мироносицкий… «А-а! Рысьев! — приветствовали его. — Здорово, товарищ Рысьев!» Он бросил на подоконник фуражку, взъерошил жесткие кроваво-рыжие кудряшки, расстегнул пальто с двумя рядами светлых пуговиц и стал разговаривать с пожилым рабочим, оживленно жестикулируя. Ирину он будто и не заметил.
Еще раз хлопнула дверь.
Лукиян пропустил вперед себя незнакомого приземистого человека. Ирина как взглянула, так и не отвела больше глаз от него.
Невысокий, широкоплечий, поздоровавшийся со всеми наклоном головы, он прошел по комнате стремительными, четкими шагами. Повесил на гвоздь пальто и шапку, провел гребенкой по необыкновенно густым волосам и сел к столику. Силой, суровой страстностью дышало его волевое лицо.
Пока выбирали председателя и секретаря собрания, он сидел, положив на стол большие руки, с живым интересом оглядывая собравшихся.
И вдруг весь встрепенулся, побледнел, покраснел… Как ослепленный, опустил тяжелые веки… и снова поднял их. Он глядел на Софью. Глаза его горели. Софья отвечала сверкающим взглядом.
«Что за чудо? Она на глазах хорошеет!» — дивилась Ирина.
Лукиян сказал;
— Товарищ Орлов послан к нам товарищем Лениным!
Орлов поднялся с места. Едва зазвучал его глубокий окающий голос, все стихло.
— Не изменилась наша цель, товарищи, не изменились лозунги!..
Со страстью он заговорил о том, что уже не за горами новый подъем революционного движения и что надо готовить массы к этому подъему.
— Но что значит готовить? Может быть, призывать к восстанию? — спрашивал Орлов и сам же отвечал с решительным жестом: — Нет! Не время! Сейчас еще не время, товарищи!
Он стал горячо доказывать это, анализировать положение в стране. Отметил и усталость рабочего класса, и усиление реакции.
— Что же мы должны делать? Собирать силы! Укреплять партийные организации!.. И работать в легальных рабочих организациях, всякую возможность использовать. Тактика ясна… бесспорна… Правда, товарищи? Но есть люди, которые мешают, путаются под ногами, толкают палки в колеса, — грозно хмурясь и ожесточаясь, продолжал Орлов. — Я не говорю уж об эсерах, кадетах! О ликвидаторах-меньшевиках я говорю! На Пражской конференции товарищ Ленин предложил осудить ликвидаторство, и конференция осудила! И мы, большевики, будем их бить!.. Бить по рукам тех, кто действует против программы, против тактики нашей партии, против революции!
Он помолчал.
— И еще есть такие человеки… говорят они шибко революционные слова, а делу партии вредят. «Не хотим работать в легальных организациях! Это-де нам, революционерам, не пристало, это-де нам не к лицу!»
— Отзовисты! — с угрюмым презрением вставил Васильев, сидящий на первой парте.
— Да, они! — подхватил Орлов. — Правильно, товарищ, отзовисты! Вот их-то нам и надо вытаскивать за ушко да на солнышко… Разоблачать!
Орлов заговорил о положении в уральских партийных организациях. Организация страдает от частых провалов, значит, строже должна быть конспирация. Недостаточно хорошо поставлена пропаганда. Усилить надо борьбу с враждебными влияниями. Плохо, стало быть, работает социал-демократическая группа на спичечной фабрике, если там эсеры силу забрали! Он называл по именам эсеров, кадетов. Сказал, что адвокат Полищук разлагает массу. Рысьев отказался работать в кооперативе. А ведь его туда направила организация. Значит, Рысьев встал на линию отзовистов.
В прениях первым выступил Полищук.
— Разве реальна та революционная программа, за которую ратует товарищ Орлов? — начал он ровным голосом, иронически подняв брови и точно рисуясь своим спокойствием. — Где возможности для создания демократической республики? Для конфискации земель и так далее? Нет таких возможностей! И не будет! Стоит подумать трезво… и вывод станет ясен: должна существовать и может существовать только легальная рабочая партия, только…
— Столыпинская! — вставил насмешливый, резкий и тонкий голос.
— Прошу не прерывать меня, товарищ Рысьев! — с неудовольствием сказал Полищук. И, ускользая от гневного взгляда Орлова, выложил все свои меньшевистские доказательства, несмотря на то, что реплики с мест все время прерывали его.
— Дайте слово! — и Рысьев-Мироносицкий вскочил с места и подбежал к классной доске. Ирина видела, что он разгорячен и зол.
— Товарищ Орлов вышел и всех разбодал, — заговорил он с насмешкой в голосе и во взгляде. — Все — Враги революции, только Орлов и его присные на правильном пути.
«Отзовисты прячутся за революционную фразу»? Нет, не прячутся, товарищ Орлов! Не прячутся, а остаются верными делу революции, делу народа, которое вы, товарищ Орлов, готовы р-р-аспылить в легальщине! Ставка на Думу, на профсоюзы, на кооперативы, что это — не ликвидаторство? — стараясь заглушить возмущенные голоса, кричал Рысьев. — Да, Рысьев отказался работать в кооперативе. И не буду я там работать! Вы еще меня в торговую компанию Гафизовых пошлите…
— Будет надо — пошлем!
Тут Рысьев окончательно рассвирепел. Он пародировал, передергивал, пока наконец председатель Лукиян не пригрозил лишить его слова.
«Покончив» с Орловым, Рысьев принялся за Полищука.