— Ни в коем случае! — Илья нахмурился. — Если мой вид вас… — он не договорил: его остановила жалкая улыбка матери.
— Иленька, может, отдохнешь с дороги?
— Спасибо, мама, не хочу… И вот что, мама, жить я буду отдельно, так лучше.
Ему показалось, что мать сдержала облегченный вздох.
— Как хочешь, милый!
Мать вышла, чтобы напоить чаем девушек-мастериц. Илья задумался, сидя у окна. Точно так же, как пять, как десять лет назад, стучат швейные машинки, торчит под окном запыленный куст сирени. Наискосок через улицу та же вывеска: «Бакалейная торговля г. Петухова». Так же однообразно, уныло взывает мороженщик, катя перед собою облезлую тележку: «Сахарно мар-р-рожи-на!» Скучное, пыльное солнце льется в окно.
— Мама, я пойду пройдусь, — сказал Илья, на ходу поклонившись мастерицам. По укоренившейся привычке все замечать он увидел, как лукаво указала глазами на его смазные сапоги одна девушка и как беззвучно засмеялась другая.
— Илюшенька, а обед?
— Не жди к обеду, мама.
Илья пошел по направлению к плотине.
Он шел, твердо ступая, твердо сжав губы. Город казался ему вражеской крепостью…
Дело не в том, что на углу стоит полицейский и вон едет в пролетке, как аршин проглотил, жандармский ротмистр. Дело не только в грубой власти, в грубом насилии, — во все поры жизни въелась буржуазия, растлевает все живое! Это она поставила черное длинное чугунное пугало. — памятник «царю-освободителю»… Вон на углу предприимчивый торгаш, расстелив брезент, разложил свой товар — дрянные книжонки о сыщиках. Общедоступную библиотеку и здесь, несомненно, захлестнуло мутным потоком: Арцыбашев, Пшибышевский, Сологуб, Вербицкая… Проповедь одиночества, разложения, буржуазный нигилизм… черт бы их взял!.. Порнография!
Вот оно, болото реакции!
…Вечерело. Солнце навстречу пронизывало желтую пропыленную листву сквера на плотине. Листья — в безветрии — плавно, замедленным движением падали на дорожку: один… другой… третий… На пруд легла мрачная тень дома с толстыми колоннами, дома горного начальника.
Вдруг густой певучий звук потряс воздух: бумм!.. еще — бумм!.. еще… Зазвонили ко всенощной в Кафедральном соборе, который стоит за плотиной на площади, замыкая Главный проспект.
Илья облокотился на узорчатые перила, как бы любуясь гладью пруда. Надо было проверить: случайно или не случайно идет за ним господин в светлой соломенной шляпе. Господин этот прошел еще несколько шагов и остановился перед бюстом Екатерины Первой. Заложив руки за спину, он стал всматриваться в бронзовое пухлое лицо с высоким выгибом бровей и капризными губами.
«Что это? Неужели из Вятки сообщили? Или вид у меня такой… неблагонадежный?»
Илья медленно пошел вперед. У бронзового бюста Петра Великого торчала вторая подозрительная фигура.
«Может быть, плотина опять стала биржей?»[1]
Он вышел на площадь и, не оглядываясь, почувствовал, что один из шпиков идет следом.
Илья пересек площадь, вышел на Троицкую улицу. Он помнил все дома с проходными дворами. Войдя в первый же такой двор, он, чуть не под носом у шпика, задвинул калитку на засов… и через несколько минут уже шагал спокойно по другой улице.
Через лесок, пронизанный лучами заката, Илья направился к Верхнему заводу.
Если бы не мрачные заводские корпуса, не буханье молота в листопрокатном цехе, не свист паровозика-кукушки, не шлак и уголь на дорогах да если бы не богатые дома заводской знати, поселок Верхнего завода походил бы на большую деревню.
Легким, спорым шагом шел Илья по поселку. Замедлил шаги, проходя мимо полукаменного дома с белыми наличниками. Окна были закрыты, дом казался осиротевшим. Здесь жил Андрей! Здесь в октябрьские дни девятьсот пятого года была штаб-квартира большевиков.
Дом — такой тихий, унылый — жужжал тогда, как пчелиный улей. Он пробуждался с рассветом. Члены комитета, люди из актива жили здесь коммуной. Сюда забегали рабочие, приезжали за литературой и за указаниями посланцы других городов и заводов, оставались ночевать. Пропагандисты и агитаторы получали задания…
Где-то теперь Андрей — первый учитель уральских рабочих? Вот человек! Вот борец! Ум, силища! Ссылкой, тюрьмой такого не сломишь.
И снова воспоминания… нет, не воспоминания, а живые яркие картины, тесня одна другую, встали перед Ильей.
Уже возникали Советы депутатов по городам и заводам Урала… уже освобождены были из тюрем политические заключенные… уже сам губернатор, струсив, выполнил требование Совета — выпустил арестованных… «Вооружаться!» — твердил Андрей… И вот одна за другой стали расти боевые дружины. Если вдуматься, ведь это именно Андрей вдохновлял и областной комитет, и отдельных людей! А между тем только и узнавали о нем: «Андрей уехал в Мохов» или «Только что вернулся из Лысогорска». Когда он успевал налаживать связи, подбирать организаторов и пропагандистов?! Как он научился все предвидеть! Илье вспомнилось заседание, где рассматривался план восстания, разработанный Андреем. В плане все было предусмотрено: вооружение, постройка баррикад, расположение революционных сил, резервов, план атаки… На топографической карте были намечены объекты, которыми необходимо овладеть в первую очередь…
В последний раз Илья видел Андрея в декабре, когда узнал о зловещей телеграмме: «Арестовать вожаков крайних левых партий». Сломя голову он кинулся разыскивать Андрея.
Нашел его у «тети» на квартире, где был устроен склад нелегальной литературы. Андрей сидел на табурете в своем плохоньком летнем пальто, выбирал книги и в то же время закусывал колбасой и булкой.
Узнав новость, Андрей нахмурился, закусил губу, посидел молча, глядя в одну точку. Потом поднялся, взял книги под мышку, сказал:
— Ну что ж, нырнем в подполье!
И пошел своими широкими шагами к двери. На пороге остановился и пристально поглядел на Илью.
— Не вешайте голову. Наша возьмет!..
Илья подошел к угловому дому, постучал в ворота. Здесь жил с матерью рабочий Роман Ярков — боевой и смелый парень. Роман очень обрадовался Илье.
— В живых не чаял! — говорил он глубоким, дрожащим голосом, крепко обнимая Илью, который рядом с ним казался низеньким, щуплым и особенно бледным. — Пойдем в малуху, товарищ Давыд! Я тебя до утра не выпущу!
Роман затопил печку, поставил котелок с картошкой, разжег самовар. Илья с каким-то особенным удовольствием наблюдал за тем, как ловко движется этот большой и сильный человек.
— Понимаешь, Роман, приехал сюда без явки, не знаю, куда кинуться.
Роман спросил с озорным прищуром:
— Где тебе смазали пятки?
— В Вятке… Комитет-то есть у вас?
— Как не быть комитету, — ответил радостно Роман, — есть! Живем — не тухнем.
— Кто в комитете?
— Лукиян, Евгений…
— Лукиян?! Здесь? Вот счастливо!.. А об Андрее что слышно?
Мрачно, неохотно Роман ответил:
— В тюрьме… здесь… и для побега никаких возможностей.
— Связь с волей есть?
— Налажена.
Наступило тяжелое молчание.
— А Леша?
— Взят, — ответил Роман после паузы.
— Как? Где? Что о нем известно?
Сдержанный голос Ильи стал тише и глуше.
— Он в Казани сидит… за литературу… Если не дознаются о связи с Даурцевым, тогда ничего особенного!
— А что— Иван Даурцев тоже взят?!
— Иван? Не-е-ет! Попробуй, возьми Ивана! Тима вот арестован. Усатый и Моисей. Лешу скоро судить будут.
— А ты говоришь «дела идут»… Расскажи, как работаете.
— Создан комитет, пятерки на заводах… Вот хотя бы листовку выпустили, хочешь посмотреть?
Роман вытащил из щели слежавшийся мох, достал тщательно сложенную бумажку, прочел с чувством:
— «Она не умерла, освободительница революции, как не умер рабочий класс — ее носитель, как не исчезли причины, породившие ее…»
— Кроме прокламаций, — продолжал Роман, — газеты распространяем… Собираемся… зимой на квартирах, летом в лесу… У нас на заводе эсеры начали корешки пускать — смотритель листопрокатки сам эсер, — так мы на массовках доклады ставим о программе большевиков и о программе эсеров. Ух! Жарко бывает, такие бои получаются!.. Рабочая масса на стороне большевиков! Вот так работаем. А в мае мы областную конференцию сгрохали. О безработице большой разговор был, о земле… Да тебе Лукиян лучше расскажет… Одно мне не поглянулось, что нас, боевиков, решили распустить!
— Ты что же, — неодобрительно сказал Илья, — ты был против?
— Был против! — смутился Роман. — Понимаешь, печенка нс терпит! Так бы и развернулся, ударил бы по буржуям! Вот у нас нету шрифтов, нету денег… Да только разреши эксы — все будет! Хочешь, весь печатный цех перетащу, куда укажете?
— А знаешь ты, что указал центр? — строго спросил Илья, глядя в глаза Роману.
— Знаю… Да я ведь и подчинился… Только обидно — развернуться не пришлось.
Вскипел самовар, сварилась картошка.
— Подожди, Давыд, не ешь! Принесу свежепросольных огурчиков, луку… — Роман достал шкалик водки, весь зарумянившись, попросил: — Не откажись меня поздравить, товарищ Давыд… жениться надумал. На той неделе возьму гулевые дни и окручусь.
— Кого же ты высватал?
— Из Ключевского села… там у меня тетка… я и присмотрел. Девушка хорошая, прямо скажу.
— Как же ты задумал такой шаг? Безработицы не боишься?
— Ничего я на свете не боюсь! — с удалью ответил Роман.
Они заговорили о безработице, о кризисе. Половина рабочих сокращена. Безработные нищают, теряют силы… В первую очередь увольняют передовых, сознательных людей.
— А ты как уцелел?
— Дорожат… Да и мастер — тятин дружок… а в политике он ни бельмеса!
Наконец Илья собрался уходить. Роман вышел проводить, и они остановились во дворе.
— Что, биржа опять на плотине? — спросил Илья. — Перенести надо. Сегодня один фрукт увязался было за мной… Да, Роман, не знаешь ли, где найти комнатушку?
— Чего искать? Живи у меня.
Илья усмехнулся:
— Ах ты, горе-конспиратор!