— Это зачем?
— Меня послал к тебе владыка, — ответил попик.
— Чей владыка? Не понимаю.
— Преосвященный Вениамин.
— Странно! Мы с ним не знакомы.
— Валерьян! Владыка надеется, что тебя тронет его забота о твоей душе…
— Вот балда!
— … и мои слезы и мольбы.
— Слезы? А где ваша луковица, родитель?
Попик изобразил на своем остреньком личике недоумение.
— Ваши же псалмодеры говорят: «Выйдет с проповедью, а в платочке луковка. Надо пустить слезу — понюхает!»
С такими злыми и забавными ужимками произнес это Рысьев, что надзиратель, стоящий у двери, не выдержал, фыркнул и кашлем заглушил смех. Чтобы исправить оплошность, он сказал:
— Будешь комедьянничать, обратно в камеру!
— Ах, пожалуйста! — повернулся на каблуках Рысьев. — Это самое лучшее в данный момент. Что вы ждали от меня, родитель? Ничем вы меня не тронете, не удивите, видал я всякие ваши штучки… Довольно…
Ирина слышала только отдельные слова из этой «родственной» беседы.
Едва Рысьев произнес: «Это зачем?» — вошел Илья.
Он был худ, страшно бледен, но спокойно и ласково улыбался. Твердыми широкими шагами подошел к матери, обнял. Ирина ждала, не дышала… Он обернулся к ней с протянутыми руками. Естественным, живым движением девушка закинула руки ему на шею и припала к плечу. Ни слова они не сказали друг другу. Илья дрожащими горячими губами поцеловал ее в лоб.
Потом они втроем сели на скамью.
Мучительно хотелось Ирине рассказать ему, что жива организация, снова растут ее ряды. Но как об этом скажешь при надзирателе?
Она сказала:
— Наши все здоровы, все хорошо… Есть прибавление семейства.
Илья понял. Сильно сжал ее руку.
— Ты будешь мне писать, Илья? — спросила Ирина, всю силу любви вложив в слово «ты».
Илья ответил ей долгим взглядом.
— Может быть, Ирочка поедет к тебе, Илья? — спросила мать.
— Нет! — ответили враз Илья и Ирина и враз засмеялись от счастья, ощутив душевную крепкую связь. Светлакова глядела с недоумением: не понимала, что, по их мнению, Ирина должна остаться здесь, где она может быть более полезна для общего дела.
Но вот свидание кончилось.
Последнее объятие, поцелуй в губы — и девушка вышла вслед за Светлаковой.
Тихо они пошли домой мимо раскрытых настежь кладбищенских ворот. У паперти стоял пустой катафалк. Из церкви слышалось: «…гонителя фараона видя потопляема…» Лил дождь. На песчаных потемневших дорожках лежали мокрые листья берез. На надгробных плитах скопились лужицы. Пихтовые ветки, по которым везли покойника, утонули в грязи.
Выехала тюремная карета и покатилась по направлению к вокзалу: «Может быть, это его увозят?» — подумала Ирина.
Но она не испытывала вязкой тоски, которой напитан был этот ненастный день. Девушка чувствовала счастливую уверенность и особенный прилив сил.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Сережа! Приходи, друг, к тете! Жду. Гордей».
Все так и всколыхнулось в Чекареве, когда он прочел эту записку: Гордей Орлов на воле, здесь!..
— Я заглянула в почтовый ящик, вижу — газета и письмо… без штемпеля… и почерк знакомый! — возбужденно говорила Мария. — Иди, иди! Сейчас же иди, Сережа! Он, наверно, без денег, без всего!
Она подала мужу высокие сапоги, помогла надеть брезентовый «непромокай», ласково и нетерпеливо подтолкнула Сергея к выходу.
Выйдя, Чекарев оглянулся по сторонам.
Народу на улице не было, даже скамеечки у ворот и те пустовали.
В такую непогоду только необходимость выгонит на перевальские улицы, особенно на те, которые лежат в низине. Сюда с каменистых холмов стекают в ненастье бесчисленные ручьи. Улицы превращаются в болото.
Чекарев добрался до Главного проспекта, перепачкавшись до колен.
Центральные улицы тоже были безлюдны. Пройдет человек с зонтом или в макинтоше — и снова пусто на каменных тротуарах. Напрасно зажигается буква за буквой над дверью кинематографа «Р…о…н…а…», — сегодня в «Роне» мало зрителей.
В пивнушке крики, звон посуды. Вот дверь распахнулась, и чье-то тело плюхнулось в лужу. Городовой лениво, нехотя идет на шум скандала…
Кончилась вечерня… Три старухи вышли из церкви и, спустившись с паперти, подобрали черные юбки, пошли осторожно, как кошки, переступая с камешка на камешек.
Чекарев зорко вглядывался в эту привычную картину: нет ли слежки, не привязался ли к нему «хвост»…
Он шел по направлению к станции Перевал.
Скоро показалось приземистое вытянутое здание вокзала, послышались свистки маневровых паровозов и лязг буферов. Чекарев пересек три болотистых улицы Мальковки — первую, вторую, третью — и хотел уже повернуть налево, туда, где за длинным горбатым мостом жила «тетя» — старая большевичка, работница ткацкой фабрики… как вдруг он заметил подозрительную фигуру в пальто до пят, в бесформенной шляпе, с тоненькой тросточкой в руке.
«Шпик!» — подумал Чекарев и замедлил шаги, не зная еще, пройти ли мимо или сделать большой крюк.
Шпион то выглядывал в переулок, то прятался за угол. Заметив Чекарева, он выпрямился и направился в переулок, ведущий к мосту.
На середине моста спиной к перилам стоял человек в черном плаще и в капюшоне, похожем на башлык. В те годы многие носили плащи без рукавов. Они надевались на плечи, застегивались под подбородком на бронзовую пряжку. Человек этот сделал нетерпеливый жест, и Чекарев узнал Гордея Орлова.
Гордей отделился от перил и решительным шагом направился навстречу шпиону. Сапоги гулко застучали по настилу моста.
Шпион остановился.
Орлов пошел быстрее… еще быстрее… и вдруг побежал бегом. Он несся прямо на шпиона, размахивая руками. Плащ полоскался на ветру, хлопал и свистел, как черные крылья. В рамке капюшона видны были резкие черты, сложенные в свирепую гримасу, горящие глаза Гордея.
— Я тебя! — гремел он, налетая на шпиона.
Тот поднял было тросточку… но миг — и трость эта, описав в воздухе дугу, нырнула в реку.
Шпион пустился наутек. Он пролетел мимо Чекарева, втянув голову в плечи, отчаянно работая коленями и локтями. Орлов гнался за ним по пятам. Не изменяя выражения лица, он моргнул одним глазом Чекареву и кивком головы велел ему идти дальше. Просвистел плащ, пробултыхали по лужам сапоги, и Чекарев остался один.
Приостановился, посмотрел вслед, как это сделал бы любой случайный прохожий, и неторопливо поднялся на мост. Об Орлове он не беспокоился: ни в переулке между огородными изгородями, ни в пустынных Мальковках полицейских не было. А жители… Шпион отлично сознавал, на чьей стороне жители этих улиц, — рабочие железной дороги и паровой мельницы. Он даже «караул» не закричал.
«Тети» дома не оказалось. На двери висел замок. Чекарев сел во дворе под навесом и стал ждать.
Скоро в распрекрасном настроении появился Орлов.
— Ах, здорово я его гнал! Ах, любо! — говорил он, крепко пожимая руку Чекарева. Поймал, встряхнул: «Не сметь за мной ходить!» Ну, он и задал стрекача!
Чекарев спросил, почему Гордей не дождался его у «тети».
— Да я и не был еще у нее, — сразу помрачнел Орлов. — Явка-то у вас провалилась!
— Так нечего здесь сидеть и ждать, — сказал Чекарев, — пойдем к нам!
Перелезая в сумраке ненастного вечера из огорода а огород, друзья выбрались на отдаленную улицу и через поселок Верхнего завода возвратились в Перевал. На каланче било десять часов, когда они добрались до дома.
Только тот, у кого нет своего угла, постоянного жилья, чья жизнь полна опасностей, лишений, неожиданностей, может испытать полное, глубокое наслаждение передышками, когда радость встречи с друзьями, связанными с тобой общностью дела, сливается с физическим ощущением тепла, сытости, покоя, безопасности.
Орлов не ел с утра, продрог, устал. С великим удовольствием он выпил стопку водки, наелся горячих щей, напился чаю, закурил.
Пока он ел, велся тот отрывистый разговор, какой ведется после долгой разлуки:
— Рысьев приехал из ссылки!
— Добре! А Роман? Илья?
— Скоро будут дома… Где Андрей?
— Опять в ссылке!
— А Софья?
— Софья моя за границей в партийной школе, в Лонжюмо.
— Почему думаешь, Гордей, что явка провалилась?
— На этой явке я хвост заполучил!
Утром с вокзала Гордей отправился на явочную квартиру к часовщику Афонину. «Часовщик» ему сразу не понравился: пустился в расспросы — раз; старался удержать подольше у себя — два! И третье — навязывался в провожатые. А тут еще женщина мелькнула в дверях — бледная, расстроенная, с прижатым к губам пальцем. Мальчишеский звонкий голос запел: «Зеленая веточка, ты куда плывешь, берегись несчастная, в море потонешь!»… Тревожно, нехорошо стало Орлову в этой квартире. Выйдя, он увидел, как с завалинки противоположного дома поднялся шпик и пошел за ним. Пришлось водить его по улицам, не подавая виду, что заметил слежку. Зашел в трактир, спросил пива, написал записку. Шпик не входил в трактир, но мог узнать через полового о записке. Проходя мимо почты, Орлов опустил в ящик пустой конверт. Повел шпика мимо дома Бариновой. У ворот поскользнулся, ухватился за скобу и незаметно сунул в щель письмо…
— Налить еще чаю? Да вы пейте, грейтесь, — упрашивала Мария, — не хотите? Тогда полежите, отдохните! О делах — потом! Ночь-то ведь долгая! А вы просто отдохните, полежите, снимите пиджак, сапоги.
Орлов не чинился. Снял пиджак, разулся, расстегнул ворот и с наслаждением вытянулся на чистой постели.
Чекарев подсел к нему. Мария вышла в кухню мыть посуду.
— В прошлом году Андрей побывал здесь, — начал рассказывать Чекарев. — Приехал в августе, из Нарымского края бежал. Сразу вник в работу, очень мы с ним хорошо побеседовали. Так счастливо совпало, встретился здесь Андрей с женой. Мы помогли им уехать. Поехали они через Мохов… оттуда на пароходе должны были отправиться до Казани, потом — в Москву. Приезжал из Петербурга товарищ, рассказывал, что в Москве они связей не нашли, поехали в Питер. Андрей включился в работу. Борется за издание партийной газеты, готовит народ к тому дню, когда Дума будет обсуждать проект об отмене смертной казни.