— Чудак-человек, — прервал его Албычев. — Да и мы бы с вами бастовали, будь на их месте. Верно, фрондер? — обратился он к Илье, но тот сидел как каменный. — Как не бастовать, — продолжал Албычев, — как не бастовать, когда в брюхе урчит от голода… Возьми, шурин, икорки, а то ты, я вижу, тоже забастовал… Выпей, преобразователь!
— Не пугайте меня букой, не страшно, — отвечал Охлопков Зборовскому, — не страшно! Поменьше сантиментов, побольше твердости, и наше от нас не уйдет. Поголодают, мягче станут… Шелковыми станут! — И Охлопков выпил рюмку водки.
Дон-Кихот — Котельников, давно порывавшийся что-то сказать, схватил Зборовского за руку:
— Стыдитесь! Молодой человек!.. Какому богу молитесь? Чего в своей жизни добиваетесь? Кубышку набить?
Зборовский холодным, отстраняющим взглядом посмотрел на него, высвободил руку.
— Меня, Матвей Кузьмич, интересует не «кубышка», а… развитие техники… технический прогресс… Да, я хотел бы иметь много денег!.. Но это не самоцель. Будь у меня капитал, я бы создал предприятие, каких у нас в России еще нет.
— Нельзя, — вдруг ударил по столу захмелевший Дон-Кихот, — нельзя видеть ужасы вымирания и… долг интеллигенции бороться! — закричал он, не замечая, как испытующим, недобрым взглядом следит за ним Охлопков. Он даже перестал намазывать икру. Спросил с вызовом.
— С кем бороться?
— Не с «кем», а с чем… С произволом, вот с чем! С злоупотреблениями! С нарушениями законов!.. Вы интеллигентный человек, инженер, — накинулся он на Зборовского, — вы должны печься о меньшом брате, о рабочем, а вы…
— Дать волю меньшому брату, он меня мигом на тачке с завода вывезет, — насмешливо сказал Зборовский. — Интересы у нас с меньшим братом никак не координируются!
Албычев шутливо аплодировал:
— Любо! Хороший спор кровь полирует! А ну, Семен Семенович, — подзадоривал он Дон-Кихота, — копьем его, мечом его, консерватора!
Но Котельников не нуждался в поощрении. Его точно прорвало. Стараясь перекричать и Зборовского, и Албычева, он так и сыпал цифрами и фактами. Такой-то управляющий заводом не жалеет денег, задарил начальство, полицию…
— Да что, — вконец разгорячившись, продолжал он, — горное управление к новому году готовит всегда семьдесят пакетов со взятками! Семьдесят!
— Откуда сие известно? — процедил Охлопков, стараясь казаться спокойным. — Кто видел эти пакеты?
Албычев помирал со смеху. Давно он так не веселился.
— В горном управлении своя такса есть, — азартно кричал Дон-Кихот. — Дай-ка какому-нибудь регистратору меньше, чем положено, он тебя проманежит, а твое дело захрулит и…
— Как? Как? — стонал, изнемогая, Албычев. — Ох- хи-хи! «Захрулит»!
— …и будет тянуть, пока сполна не получит.
— Это голословно, — сказал Охлопков, сердито взглянув на Албычева, который сидел весь красный, отирая слезы.
— Да что голословно? Все правда! Землемеры, например, продажные души… задарят или запугают, он и нарежет землицы в пользу завода!
Дамы поднялись из-за стола, и мужчины, споря и переговариваясь, двинулись за ними. Илья расслышал, как Албычев, взяв под руку шурина, говорил вполголоса:
— Не обращай внимания! Он только языком чешет…
— Не так уж безобиден, — отвечал Охлопков.
Илья весь вечер наблюдал за Ириной.
Несколько раз ловил ее взгляд, как бы говорящий ему: «Потерпите, не уходите, мне надо, очень надо поговорить с вами!» И когда все поднялись из-за стола, Ирина увела его в сад.
Они сели на скамью лицом к дому. Было темно. В свежем воздухе стоял особый, садовый, теплый, запах: пахло левкоями, табаком и недавно политой землей.
— Ну, как вы думаете устроить жизнь, Ира? — спросил Илья. — Или еще не задумывались над этим?
Оказалось, что она не только задумывалась, но и сделала первый шаг: подала прошение инспектору народных училищ. Отец вначале и слышать не хотел о том, что дочь будет учительницей, потом сдался… Мачеха недовольна, но молчит.
И она заговорила о том, как тяжело жить бездеятельной, бессодержательной жизнью «барышни».
— Вот вы видели наш круг… но вы не знаете, как ужасно… все… Сейчас, например, чем они заняты? Старшие в карты играют, а молодежь… Появилась такая игра-новинка — «флирт богов», «флирт цветов», «флирт камней»… Мы в карты, в фанты играем, а в это время…
Ирина испуганно остановилась и сделала торопливый знак Илье.
На веранду вышла Августа Солодковская и медленно спустилась с лестницы. Черный силуэт ее проплыл на фоне светлого окна. Августа направилась к боковой аллее.
— Ты уходишь, Гутя? — окликнула Ирина.
— Нет…
Качнулась — прошумела листьями ветка, зашелестели кусты, шаги замерли в глубине сада.
— Места себе не находит, — тихо сказала Ирина. — Хочет ехать в Казань к Лене.
Она помолчала.
— А здесь считают, что Леня опозорил семью… Он, такой чистый… такой!..
Голос ее прервался.
Илья почувствовал, как сильно, напористо забилось у него сердце.
— Да, Ира, — медленно начал он сдержанным голосом, но сквозь эту сдержанность прорывалась суровая печаль и нежное восхищение: — Леня именно такой. Любите его! Гордитесь им!
— «И будьте, как он!» Вы это хотели мне сказать? Да? Ох, если бы Леня был на свободе, я бы не отстала!.. Я бы сказала ему: «Я уже не маленькая, Леня, не маленькая! Поделись со мной, научи… Дай мне те книги, которые тебя ведут… вдохновляют!»
Ирина внезапно замолчала, нахмурилась. На веранду скользящей походкой вышла светлоголовая девочка — ее сводная сестра Катя.
— Ира! Мама просит идти к гостям.
На Илью она даже не взглянула, не повернула к нему головы. Он видел ее профиль: нос с горбинкой, выпуклый подбородок, покатый, как у матери, лоб. В ней было что-то недетское, неприятное.
— Хорошо, иду, — сказала Ира. — Вы не уходите, Илья Михайлович, — попросила она, — я постараюсь отделаться…
Илья подумал о том, что можно уйти из сада, не прощаясь, не заходя в дом, и даже направился к калитке… но, помедлив, вернулся, поднялся на веранду и остановился на пороге, почти скрытый парусиновой портьерой.
Из-за портьеры ему видно было Ирину, она сидела на вертушке-стуле у рояля.
Зборовский с улыбкой, с какой обращается фат к некрасивой девушке, говорил Люсе Охлопковой:
— Что же я могу предложить вам? Мы успели перебрать всех кавалеров… Позвольте же предложить вам такой букет: примула, ирис!
Игра состояла в том, что надо было угадать, чьи инициалы изображают начальные буквы цветов, и выразить условным языком игры свое отношение к «загаданному» человеку.
— Я… я перевяжу букет розовой лентой, — ответила Люся, вся пылая и обмахиваясь платком.
— Нежная любовь! — вставила маленькая Катя. Она прекрасно знала значения всех цветов: желтый — измена, зеленый — надежда… — Это вы сами себя загадали, Петр Игнатьевич, — добавила она.
Все засмеялись. Люся сказала с неискренним смехом:
— Нет, нет, это Павел Ильич! Наш милый старик!
— Фант! — потребовал Зборовский. — Вы ошиблись, Люся… ты, маленькая женщина, угадала!
— Загадайте мне, Петр Игнатьевич! Загадайте же! — приставала Катя, теребя его за руку.
— Катя, перестань…
Зборовский сказал:
— Господи! Скоро маленьких отошлют спать! Пора нам прекратить детские игры… Давайте помузицируем? Или стихи почитаем?
Решили читать стихи.
Вадим громко, с каким-то вызовом в голосе прочел брюсовского «Каменщика». Задыхаясь и краснея, Люся пролепетала что-то сердцещипательное о неразделенной любви. Зборовский отчетливо, с чуть заметной усмешкой в голосе начал:
Свищет вполголоса арии.
Блеском и шумом пьяна…
Здесь, на ночном тротуаре,
Вольная птица она…
Августа Солодковская уселась за рояль и, не глядя на клавиатуру, заиграла тихую, странную прелюдию… Заговорила, как бы вспоминая о чем-то своем, сокровенном:
В час полночный в чаще леса, под ущербленной луной,
Там, где лапчатые ели перемешаны с сосной,
Я задумал, что случится в близком будущем со мной!..
Щеки слабо окрасились, глаза под очками подернулись влагой. Казалось, она бредит наяву:
…Я нашел в лесу поляну, где скликалось много сов,
Где для смелых были слышны звуки странных голосов.
Точно стоны убиенных или пленных тихий зов…
После Августы выступил Полищук. Он картинно облокотился на рояль. Напыщенно восклицал:
…Позволь же, о родина-мать,
В сырое, пустое раздолье,
В раздолье твое прорыдать!
Ирина сидела, опустив глаза. Следя за выражением ее лица, Илья понимал, что ей нравится молодой задор Вадима, что ей жаль Люсю… Она презрительно улыбнулась, когда Зборовский начал о «вольной птице ночных тротуаров»… При словах «пленных тихий зов» с тревожным сочувствием взглянула на Августу. Когда же заговорил Полищук, девушка отвернулась к окну.
— Господа! Внимание! — сказал Зборовский. — Ирочка будет декламировать! Что вы прочтете, Ира?
«Ничего не прочтет!» — мысленно ответил Илья. Ему не хотелось, чтобы Ирина принимала участие в этой «игре от безделья». Она резко встала. Вышла на середину комнаты. Остановилась, уронив тонкие руки. Подняла голову.
Повидайся со мною, родимая,
Появись легкой тенью на миг… —
начала Ирина тихо, искренне, как бы разговаривая с самым близким человеком.
…От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови…
Зрачки ее расширились. Она подняла глаза на Илью:
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!
«Она мне это говорит», — с внутренней дрожью подумал Илья, не замечая, что барышни перешептываются, глядя на них, и что мачеха Ирины стоит под аркой, с трудом скрывая негодование под снисходительной улыбкой.