— Да что его слушать? — с ленивым пренебрежением молвил рослый парень в выцветшей гимнастерке. — Пошли робить, мужики!
Артель сразу потеряла интерес к Котельникову, начала расходиться.
— Друзья! — завопил Семен Семенович, устремившись за ними. — Выслушайте меня! Я совет вам дам… предупредить хочу!.. Вам опасность угрожает.
Мужики остановились.
— Друзья! Вы сделали недостойный и вредный поступок… самочинно захватили землю… Постойте! Не перебивайте! Знаю, знаю ваши права, ваши мучения, все знаю, все помню… Но… подождать надо! При царе не бунтовали, а при своем народном правительстве бунтуете… Верните землю, разойдитесь по домам, ждите… Клянусь: из рук Учредительного собрания вы получите землю.
— Сами не возьмем — шиш получим, — прогудел Самоуков, выбуривая исподлобья на своего бывшего друга. — Чем сказки рассказывать, ты лучше нам скажи: чем тебя улестили, Семен Семенович, что ты за лжу против правды пошел?
— Странный ты человек, Самоуков, — нервно сказал Котельников, начиная сердиться. — Не хотите слушать моего совета. Что же. Раскаетесь!
— Не стращай, мы не пужливые.
— Я не пугаю, Самоуков. Но ведь, если вы не вернете землю добром, приедет воинская команда, разгонят вас… разошлют по разным местам… а кое-кого и в тюрьму посадят.
— Сиживал, не боюсь.
— Будет, товарищи, что с ним… — сказал Чирухин, — пошли, что ли, работать.
На этот раз все разошлись по местам: кто в разрез, кто к тачке, кто к вашгерду. Котельников остался один.
Хмуро, коротко отвечая на расспросы родителей, Котельников напился чаю и пошел к священнику Албычеву. Он знал, что из кыртамской ссылки отец Петр приехал больным, врачи признали у него чахотку. Но он не ожидал встретить такого изможденного — кожа да кости — человека. Его поразило, что ходячий скелет этот шутит, горячится, интересуется политическими событиями, будто забыл о близкой смерти.
Попадья исстрадалась, «вся избеспокоилась» о муже, о дочери, которая уехала уже в Перевал, так как учебный год начался.
— В городе тихо? Вы не обманываете, Семен Семенович? Девушке не опасно жить там?
— Что вы, матушка! В городе полный порядок.
— А мне уж всякие мысли в голову лезут…
— Повидал бы я Илью Михайловича, — сказал отец Петр, наливая в чай кагора, — честный мужик… и видит далеко. Когда мы с ним в Питер ездили…
— Что вы, отец Петр! — ужаснулся Котельников. — Он, да Чекарев, да еще Роман Ярков — Самоукова зять… да еще «товарищ Рысьев» — Мироносицкий… они… нет, я даже говорить спокойно не моту!
Отец Петр насмешливо заострил глаза:
— Какую они вам дорожку пересекли?
— Не мне! Не мне, батюшка! Народу!.. Большевистская, я прямо скажу, зараза сбивает народ с толку. Мы идем к катастрофе! Теперь они свою рабочую гвардию сколачивают… а для чего? На фронт не идут, родину защищать не хотят, революцию не хотят защищать… Для чего им гвардия? Для разбоя в государственном масштабе, вот для чего! Вырезать им хочется всю буржуазию, всю интеллигенцию, все разрушить, исковеркать!
Заметив ужас в глазах попадьи, отец Петр ласково положил руку ей на плечо:
— Не трясись ты, мать, не трясись!.. Совсем ты у меня дергунчиком стала. Чего ты боишься?
— Вон что Семен Семенович рассказывает… У меня ведь дочь!
— Не умирай раньше смерти. Семен Семенович через край хватил. Я читал большевистскую программу, и совсем они анархию не признают!
— Отец Петр! Вас ли я слышу?!
— У меня с большевиками расхождение только из-за религии, а учение у них справедливое.
— Учение?! Да это же приманка одна… Приманка для бедноты. И вы своим светлым умом… Вас ли я слышу, отец Петр?!
— Батюшко!.. — попадья взглядом договорила: «Не болтай так при чужом человеке!»
Она позвала кухарку, велела подогреть самовар, зажгла висячую лампу-молнию. При свете стало уютно. За стеклом шкафа привычно блестели ободки фарфоровых чашек. Между расходящимися книзу половинками штор в окно заглядывала рябина. Фикус с темно-зелеными, будто навощенными, листьями распростер свои ветки. Весело пестрели домотканые половики. Важно качался маятник…
Здоровенная молодая кухарка внесла самовар.
— Еще стаканчик, Семен Семенович! — предложила попадья.
Но Котельников даже не взглянул на нее. Он нетерпеливо ерзал на месте.
— Вот вы говорите о справедливости, отец Петр… А у вас под носом большевики мутят, сбивают с толку… Вы, как пастырь, должны были бы внушить крестьянам, что не имеют они права брать чужое!
— Постойте, — с недоумением взглянул на гостя священник, — давно ли вы из кожи лезли, доказывали, что земля эта — крестьянская? Они взяли свое.
— Но самовольно! Самовольно!.. Хорошо, пока оставим это… А где ваша земля, отец Петр?
— А у меня ее и не было.
— Вы отлично понимаете… Где церковная земля, я спрашиваю? В тех же руках, что и лога.
— А скажите, почтеннейший Семен Семенович, — начал с прежним своим задором отец Петр, — зачем земля… — он кашлянул, скороговоркой докончил: — служителям церкви? — и неудержимо закашлялся.
Жена поднесла ему стакан воды, он отмахнулся. Наконец приступ кончился. Отец Петр откинулся на спинку дивана, протер очки и дрожащими от слабости пальцами набил трубку. Струи и клубы дыма замутили чистый воздух комнаты. Отец Петр жадно затянулся.
— Попробуйте, Семен Семенович, беспристрастно взглянуть… со стороны… Это полезно… Знаете, за что меня в Кыртамке гноили?
— На епархиальном съезде вы что-то сказали?
— Сказал, что в Семеновском монастыре попойки бывают, когда Распутин туда приезжает… о пьянстве архиерейского клира говорил, о взятках…
— Петенька! Не вспоминай! — молила попадья.
Он не слушал.
— Сослали на покаяние! А в чем, интересно, я должен был каяться? В правдолюбии своем должен я был каяться? И стал я думать. Всю жизнь свою обдумал… о государственных делах, о религии размышлял. И к печальному я выводу пришел, Семен Семенович! Всегда считал, что живу честно, безупречно… гордился… А напрасно! Тут, видите ли, мне стало ясно: если я действительно служитель Христа, а не своего пуза, я должен был жить не так, а как древние христиане — посвятить себя всего служению сирым и убогим… А если… Ну, словом, советую вам подумать, отвлечься от партийных драк, от мысли о своем благополучии, коли хотите служить народу… с точки зрения народа и думайте!
— И у народа разные устремления, отец Петр! Один хочет так, а другой — этак! Пресловутая артель, например, захватила землю, а другие ключевляне к этому не причастны.
— А вы таких, как Катовы-Кондратовы, к народу не относите!
— Но послушайте, однако! Нельзя же обезземелить посессионные заводы! Если отобрать, национализировать заводы, и леса, и землю, надо и монастыри разогнать и попов по шапке!..
— Попов давно пора по шапке и тунеядцев-монахов — вон! В одном я не согласен — религию не надо трогать… Трудно человеку без бога…
«От слабости, от болезни он сам не знает, что мелет, — думал Котельников, выйдя из поповского дома. — Схожу-ка я лучше к Кондратову, посоветуюсь. Кондратов — мужик тактичный… министр!»
По совету Кондратова Котельников еще раз поговорил с мужиками на сходе, и в протоколе были записаны их резкие слова против правительства.
Возвратить прииск мужики отказались.
Возвращаться в город ни с чем Котельникову не хотелось. С тем же азартом, с каким он выступал во время тяжбы крестьян с заводоуправлением, он стал действовать сейчас против крестьян. Написал уездному комиссару. Прибыла воинская команда.
Снова собрали в волостной управе сход. Снова отказалась артель возвратить прииск. После схода, подстрекаемый Кондратовым, Котельников потребовал арестовать Самоукова, Чирухина и других «вожаков».
Солдаты не выполнили этого приказа.
Октябрьская ночь. Дождит непрерывно. Фонарные столбы, как большеголовые призраки, вырастают перед пешеходом. Жилые дома темны. Из окон учреждении сочится слабый свет, лампы горят вполнакала На дворе холод. В домах — промозглая сырость. Обыватель ранним вечером забирается в постель с головой под одеяло.
А в доме Лесневского освещены все окна. Только что закончился окружной съезд Советов, который решил «мобилизовать трудящихся Урала на захват власти».
Чекарев, вчитываясь в резолюцию, которая так и дышит революционным жаром, думает, что такое настроение не только у делегатов Перевальского округа, такое настроение у большинства рабочих и солдат… только в Мохове и Лысогорске еще сильны меньшевики и эсеры.
Сергей Иванович Чекарев возглавляет областной комитет партии, — к нему стекаются сведения со всех концов Урала.
Шестой партийный съезд, участником которого он был, призвал к вооруженному восстанию. Существует план восстания в Петрограде и Москве. И Урал к борьбе готов…
Советы стали большой силой. Ими руководят большевики. Реквизируются предприятия, вводится рабочий контроль.
Красная гвардия растет, обучается военному делу. Окрепли профсоюзные организации. Солдаты гонят эсеров из своих казарм, поддерживают большевиков. В деревнях вырастают большевистские ячейки. Узнав, что на областной партийной конференции решено «добиваться передачи государству и уральскому областному самоуправлению недр и лесов», беднота пошла за большевиками.
Но буржуазия не думает сдавать позиции без боя.
Уральское бюро совета съездов горнопромышленников, контрреволюционная часть инженеров пакостят как могут, — оставляют заводы без денег, без топлива, объявляют локауты. Будь у них за спиной надежные войсковые части, еще не так бы они развернулись!
Глухо бродит городская буржуазия… деревенское кулачество… духовенство… мещане… Вероятно, зреют заговоры, на помощь черным силам призвана «костлявая рука голода». Хотя меньшевики и эсеры начинают терять влияние в массах, все же эти предательские партия еще не разоружились и сторонников у них много.
В такое время как воздух необходимо партии железное единство… железная дисциплина! В тридцатитысячной армии уральских большевиков много люден необстрелянных, не участвовавших в подпольной борьбе. Есть и слабо подкованные, их надо учить, предостерегать от ошибок.