— Вот здорово! — воскликнул он. — У меня с утра горело во рту, надо было опохмелиться.
Они выпили и закусили. Бурлак проголодался и с аппетитом ел сало, принесенное соседом. Оно было Пахучим и мягким. Оба повеселели от выпитого, особенно Кузьма Петрович. Глаза у него загорелись, словно в его сети попал огромный сом. Он заговорил:
— Слыхал я от твоей матери, что генерал армии Жуков лично вручил тебе медаль за отвагу, когда в тридцать девятом на Халхин-Голе ты крепко крушил на своем танке япошек. Это правда?
— Правда, Кузьма Петрович, что было, то было, — ответил Иван Лукич и добавил: — На танке воевать нелегко, и, если ты его не изучил, не научился маневрировать им, добиться победы над противником никак не сможешь. Это я испытал на своей шкуре.
— Любишь свое дело? — спросил сосед.
— Любить можно только женщину, — серьезно возразил Бурлак. — А чтобы стать отличным танкистом, нужно много и упорно учиться. Вот я и учился.
— Я считаю, что все, от чего ты можешь погибнуть, вещь опасная, потому и мужество свое обретаешь.
— Правильно рассуждаешь, Кузьма Петрович, — улыбнулся Бурлак и снова наполнил стаканы. — Давай свой тост, — сказал он, глядя в черные, как омут, глаза соседа. — Скажешь?
— Выпьем за ребят, что до самой последней возможности держат оборону Сталинграда!
— Хороший тост, — похвалил соседа Иван Лукич.
От выпитого ему стало жарко, тело будто налилось свинцом, и заветной легкости он не ощущал.
Между тем сосед посмотрел на часы. Скоро девять вечера, пора домой.
— Я затопил баньку, хочу погреть свои старые кости. — Кузьма Петрович поднялся. — Хочешь, пойдем ко мне, искупаешься?
— Я утром мылся в части, так что спасибо!..
Переночевал Бурлак дома, а утром позавтракал и поспешил в военную комендатуру. Он хотел узнать, куда переехал госпиталь, в котором оперировали Оксану.
Комендант в чине майора встретил его приветливо.
— Танкистам мы всегда рады, — улыбнулся он и, когда Иван Кузьмич высказал ему свою просьбу, ответил, что нужный ему госпиталь теперь находится на левом берегу Волги, так как на подступах к городу начались бои.
— Где-то неподалеку от центральной переправы. — уточнил майор.
Госпиталь долго искать не пришлось. Размещался он в детском саду. Еще недавно здесь были дети, их эвакуировали, а обжитый большой деревянный двухэтажный дом занял госпиталь. Дежурный военврач, коренастый усатый капитан с темно-серыми глазами и худощавым, обветренным лицом, выслушав Бурлака, спросил:
— Как фамилия медсестры?
— Оксана Бурмак.
— А вы Бурлак? — усмехнулся капитан. — Интересно, однако, кто она вам — сестра, жена?
Бурлак покраснел до корней волос и обронил:
— Просто хорошая знакомая…
Военврач полистал журнал, куда заносились фамилии поступающих в госпиталь раненых, и, найдя фамилию Оксаны, воскликнул:
— Нашел! — Он начал вслух читать все, что там было написано: — Оксана Бурмак, раненная в правое плечо, подлечилась и убыла в войска Сталинградского фронта, в санбатальон, откуда и поступила.
— Благодарю вас, товарищ военврач, — улыбнулся Бурлак. — Теперь я легко найду ее.
Командующий 64-й армией генерал Шумилов чувствовал себя неуютно, если не побывал в войсках: ему казалось, что он лишился того, без чего не может состояться стоящий военачальник. Но в этот раз он весь день провел с бойцами и командирами. Вместе с членом Военного совета генералом Сердюком он проверял, как оборудованы передовые позиции, в полный ли рост вырыты окопы, сколько огневых точек и все ли они замаскированы от ударов авиации. В беседах с бойцами и командирами Михаил Степанович убедился в что люди, испытывая на себе удары превосходящих сил врага, не только стойко оборонялись, но и нередко сами контратаковали и, хотя порой противник теснил их боевые порядки, находили в себе силы до последней возможности удерживать свои рубежи.
Генерал Шумилов в сопровождении начальник штаба стрелковой дивизии зашел в блиндаж, где располагались связисты, следом за ним вошел член Военного совета генерал Сердюк. Было светло, и командарм увидел раненого бойца. Он лежал на койке и негромко стонал, шаря тупым взглядом по стене, на которой бликами играл солнечный луч, пробивавшийся в открытую дверь блиндажа. Медсестра, среднего роста девушка с резко очерченным лицом, ловко перевязывала его окровавленную ногу и тихо говорила:
— Не горюй, солдатик, до свадьбы заживет!
— Женат я, сестрица… — прошептал боец запекшимися губами и, передохнув, продолжал с трудом подбирать слова: — Как бы доктора ногу не отрезали. А кому я нужен без ноги? Разве что маме, а жена от меня сразу откажется…
Увидев командарма и члена Военного совета в сопровождении начальника штаба дивизии, медсестра выпрямилась, представившись старшему начальнику.
— Куда ранен боец, в ногу? — спросил ее генерал Шумилов.
— Так точно, товарищ командарм, — милым голосом произнесла медсестра и так доверчиво посмотрела в лицо генералу, что он смутился. — Рана тяжелая, пуля задела кость…
— Почему до сих пор не отправили его в медсанбат или в госпиталь? — В голосе Шумилова прозвучали суровые нотки. Но медсестра ничуть не оробела и пояснила, что давно ждут машину, а ее все нет. Командарм строго взглянул на начальника штаба дивизии: — Полковник, это что же такое, а? У бойца может возникнуть гангрена, если ему не будет оказана срочная помощь. Кстати, кто он?
Полковник неуклюже дернул плечами, лицо его покраснело.
— Сапер, товарищ командующий. Минировали дорогу, по которой должны были пройти вражеские танки, и он попал под шальную пулю. У нас еще пятеро раненых, их доставили с передовой сюда на рассвете.
— Ну и как, немец напоролся на эти мины? — спросил Шумилов.
— Три танка подорвались, траки им порвало…
— Тогда, может быть, надо наградить сапера?
— Безусловно, раненый это заслужил, — поддержал командарма член Военного совета.
— Можно, сапер он храбрый, — подал голос начальник штаба. — Вернется из танковой бригады комдив, и я доложу ему ваше мнение, товарищ командующий.
Словно не слыша его, генерал Шумилов распорядился, чтобы всех раненых немедленно отправили в медсанбат. Он взглянул на медсестру.
— А вы почему не сражаетесь со своим начальством, держите раненых без лекарств?
Медсестра растерялась и не сразу нашлась что ответить:
— Обещали подать машину, вот я и жду…
Поездкой в войска командарм Шумилов остался доволен. Оборонительные рубежи в инженерном отношении подготовлены надежно. Окопы протянулись вдоль густого кустарника, и с воздуха «юнкерсам» вряд ли удалось бы обнаружить их.
— Хорошая маскировка — залог успеха в бою, — Улыбнулся генерал Шумилов, глядя на члена Военного совета Сердюка. — Ты, Зиновий Тимофеевич, согласен?
На загорелом лице Сердюка появилась добродушная улыбка, но свою мысль он выразил сдержанно:
— Я полагаю, маскировка своего рода искусство, военная наука, что ли, и относиться к ней следует серьезно. А Лев Толстой, чье творчество мне по душе, говорил, что, не будь наук и искусств, не было бы и человеческой жизни. Так что и мы с тобой, Михаил Степанович, внесем свой вклад в разгром фашистов под Сталинградом, — со свойственной ему прямотой добавил Сердюк.
— Ты едва ли не целую лекцию мне прочел. — Шумилов остро и пристально посмотрел на своего коллегу. — Понимаешь, есть в армии такие бойцы, кто считает маскировку излишней: мол, прячутся от противника, а его надо не бояться, а уничтожать твердой рукой. Что, станешь возражать?
— Да нет, горе-вояки еще водятся, но я таковых не жалую. Мне сродни те, в ком горит огонь Павки Корчагина…
Нелегко пришлось командарму Шумилову действовать в августовские дни боев под Сталинградом. После того как противник прорвал нашу оборону и вышел к Волге в районе Латашанки командование фронта это озадачило, нужно было любой ценой, как выразился на Военном совете фронта генерал Еременко, срезать этот «змеиный язык» врага, высунувшийся к Волге, соединить фланги Сталинградского и Юго-Восточного фронтов.
— Для нас сейчас важнее задачи нет, — подчеркнул Еременко, когда на Военном совете обсуждалась директива Верховного главнокомандующего, адресованная представителю Ставки генералу армии Жукову, находившемуся в это время в штабе Сталинградского фронта в Ивановке. «Сталинград могут взять сегодня или завтра, — телеграфировал Сталин, — если северная группа войск не окажет немедленную помощь. Потребуйте от командующих войсками, стоящими к северу и северо-западу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь сталинградцам. Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению…»
Жуков прочел директиву Ставки и отдал ее Еременко.
— Ознакомься с документом и подумай, какие войска надо задействовать, — сказал он. — Обрати внимание вот на эти слова в директиве: «Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению».
Пока командующий фронтом читал, Жуков закурил. «Строгая директива, — подумал Георгий Константинович, попыхивая папиросой. — И поступила она после того, как Сталину позвонил по ВЧ Еременко и доложил, что враг может захватить город, если Ставка не даст из своих резервов подкрепление фронту».
— Мы подумаем, товарищ Еременко, чем вам помочь, — коротко резюмировал верховный, выслушав его.
А на другой день в штаб фронта на имя Жукова поступила эта грозная директива за подписью Сталина. В конце ее была такая приписка: «Получение и принятые меры сообщите незамедлительно».
Верховный, однако, понимал, что командующий фронтом не зря его побеспокоил. Значит, бои под Сталинградом достигли критической отметки и необходимо принимать решительные меры. Поэтому Сталин распорядился значительно усилить свежими резервами войска, находившиеся к северу от Сталинграда. Фронту немедленно были переданы 24-я армия генерала Д. Т. Козлова и 66-я армия генерала Р. Я. Малиновского. Сталинградский фронт был также усилен авиацией.