— Действуй во всю мощь, Сергей Игнатьевич, — одобрил Рокоссовский. — У вас опыта в этом деле дай бог каждому летчику. — Он взглянул на часы: — Скоро дадим сигнал и войска ринутся в атаку.
Напряжение у всех, кто находился на наблюдательном пункте армии, возрастало. Рокоссовский уже не раз водил свои войска в бой, казалось, мог бы уже привыкнуть и не поддаваться переживаниям, но такая беспокойная была у него натура. Даже внешне невозмутимый генерал Воронов, заметив, как волнуется командующий, поспешил его успокоить.
— Костя, ты ведешь себя, как барышня перед свиданием, — места себе не находишь, — сказал Николай Николаевич, и добродушная улыбка тронула его губы.
Сердце у Рокоссовского заныло.
— В своих людей я верю, они будут сражаться до последнего, — ответил он. — Но немцы тоже умеют воевать, и потому у нас будут потери — вот это и не дает мне покоя.
— Без потерь сражения не бывает, — слегка повысив голос, возразил Воронов.
— Я вот о чем подумал, Николай Николаевич, — повеселел Рокоссовский. — Мало у меня пехоты, так что вся надежда на артиллерию. Она должна пробить брешь в обороне врага, а пехота поможет нам закрепить захваченный рубеж.
— Правильно подумал, Костя, — согласился с ним Воронов. — Артиллерии у тебя немало, так что есть чем бить фашистов. И не переживай, зажми нервы в кулак, — смеясь, добавил генерал.
А ночь постепенно таяла. Горизонт уже посветлел, небо их темно-серого стало светло-голубым.
— Кажется, нам пора начинать, — обронил генерал Батов, глядя на Рокоссовского.
Командующий взглянул на часы — пять минут девятого.
— Пора, Павел Иванович! — резко бросил он.
Небо прочертили сигнальные ракеты. И тотчас вся артиллерия фронта, минометы и гвардейские реактивные установки — «катюши» — открыли огонь. Над морозным заснеженным полем пронесся протяжный гул, казалось, что все вокруг пришло в движение. Залп следовал за залпом. Глухо раздавались команды у артустановок. В бинокль Рокоссовский видел, как далеко впереди, там, где находились вражеские боевые порядки, снаряды и мины, взрываясь, вспахивали землю. Командующий фронтом подозвал к себе начальника артиллерии генерала Казакова.
— Долго артиллеристы будут вести огонь? — спросил он.
— Пятьдесят пять минут, как и условились на Военном совете, — ответил генерал. — Снарядов у нас припасено достаточно. После этого артиллеристы перейдут на сопровождение огневым валом нашей пехоты, атаковавшей вместе с танками позиции врага. Атаке будет содействовать и наша авиация с воздуха.
По докладам из войск стало ясно, что в результате мощного удара нашей артиллерии и авиации вражеская оборона на ряде направлений была подавлена на всю глубину.
— Как у вас дела, Павел Иванович? — осведомился Рокоссовский у Батова, едва тот появился у штабного стола.
— Пехота с трудом преодолевает укрепления немцев, — ответил Батов.
— Тяжело, Павел Иванович, но иного выхода у нас нет, так что нажимай, дружище, — попросил его Рокоссовский. — Вгрызайся в немецкую оборону как можно глубже. Понял, да?
— К исходу дня километра на три продвинемся вперед, — заверил генерал Батов.
Так оно и получилось. На всем участке фронта протяженностью 12 километров соединения генерала Батова продвинулись в глубину на 5–6 километров. Местами противник вводил в бой свои полковые и дивизионные резервы, бросая их в контратаки при поддержке танков. «Мы видели, с каким трудом пехота 65-й армии преодолевает укрепления врага. И все же, сопровождаемая отдельными танками и орудиями прямой наводки, находившимися в ее боевых порядках, она продвигалась вперед. Бой принимал затяжной характер, — отмечал Рокоссовский, — нашим войскам приходилось буквально прогрызать вражескую оборону. Огонь противника все усиливался. Нам, наблюдавшим за боем, несколько раз пришлось менять место, спасаясь от вражеских минометов, а дважды мы попали даже под пулеметный огонь. Но, несмотря на упорное сопротивление гитлеровцев, к исходу дня соединения 65-й армии на всем 12-километровом участке фронта сумели вклиниться во вражескую оборону на глубину до 5 километров».
Бои проходили затяжные и решительные. Приходилось на ходу производить перегруппировку войск, сосредотачивая большие силы артиллерии, танков и пехоты то на одном участке фронта, то на другом. И тут неоценимую помощь Рокоссовскому оказывал представитель Ставки генерал Воронов.
Наконец утром 26 января 51-я и 52-я гвардейские дивизии и 121-я танковая бригада 21-й армии в районе поселка Красный Октябрь и на скатах Мамаева кургана соединились с 13-й гвардейской и 284-й стрелковой дивизиями 62-й армии, наступавшими из города.
«На рассвете с наблюдательного пункта сообщили: гитлеровцы в панике мечутся, слышен грохот машин, показались люди в красноармейской форме, — вспоминал Чуйков встречу 62-й армии с частями армий 65-й генерала Батова и 21-й армии генерала Чистякова, наступавшими с запада. — Видны тяжелые танки. На броне надписи: «Челябинский колхозник», «Уральский металлист». Гвардейцы дивизий Родимцева, Гурьева, Батюка и других с красным флагом побежали вперед. Эта радостная, волнующая встреча состоялась в 9 часов 20 минут утра в районе поселка Красный Октябрь. Капитан А. Ф. Гущин вручил представителям частей армии Батюка знамя, на алом полотнище которого было написано: «В знак встречи 26.I.1943 года».
У суровых, видавших виды воинов сверкали на глазах слезы радости.
Гвардии капитан Усенко доложил генералу Родимцеву, что знамя от его прославленных гвардейцев принято.
— Передайте своему командиру, — сказал генерал Родимцев, — что у нас сегодня счастливый день: после пяти месяцев тяжелой и упорной борьбы мы встретились!
Окруженная группировка врага была расчленена на две части. Теперь предстояло уничтожить обе эти части, к чему и приступит Донской фронт. Но прежде следовало узнать, какими силами располагает противник.
Рокоссовский сидел за столом, перед ним лежала оперативная карта, на которую начальник штаба генерал Малинин наносил расположение немецких войск. К ним зашел представитель Ставки генерал Воронов, уходивший на узел связи, чтобы позвонить по ВЧ в Москву. Он устало присел рядом с командующим фронтом.
— Ну как, Константин Константинович, узнала наша разведка, каковы вражеские силы? — спросил Воронов, ладонью приглаживая волосы.
Рокоссовский дал ему положительный ответ и пояснил: в южной группе войск наши 21, 57 и 64-я армии зажали в кольцо 6 пехотных, две моторизованных и одну кавалерийскую дивизии; в северной группе 65, 66 и 62-я армии локализовали и держат под прицелом 3 танковые, 1 моторизованную и 8 пехотных дивизий. Все эти войска противника изрядно потрепаны в прошедших боях, но они еще достаточно сильны, чтобы оказать упорное сопротивление.
— Сведения точны? — вновь спросил Воронов.
— Безусловно, — ответил Рокоссовский. — Эти цифры назвали и пленные немецкие офицеры на допросах. Генерал Малинин может это подтвердить, он тоже допрашивал пленного штабного офицера.
— Свидетельствую, что это так, — улыбнулся генерал. — Кстати, южной группой войск противника командует генерал Росске (как позже выяснилось, в этой южной группе гитлеровских войск находились генерал Паулюс и его штаб во главе с генералом Шмидтом), северную возглавил генерал пехоты Штреккер.
Генерал Воронов молчал. Он о чем-то задумался, потом, глядя на Рокоссовского, произнес:
— Послушай, Костя, а не предъявить ли снова немцам ультиматум о сдаче в плен? Небось после наших атак их боевой пыл поубавился. Что скажешь?
Рокоссовский небрежно бросил:
— А надо ли это делать? Только нервы себе трепать. Если бы они хотели сдаться, то давно дали бы нам знать. Нет, Николай Николаевич, теперь их нужно бить! Перегруппируем свои силы, дадим против генерала Штреккера больше артиллерии, наши «катюши» споют им песенку, и дело сдвинется с мертвой точки.
«Не желает зря терять время, — подумал Воронов о Рокоссовском. — Будь я на его месте, пожалуй, тоже так поступил». А вслух сказал необычно жестко:
— Ты прав, Костя, давай готовить удар. Надо задействовать как можно больше артиллерии и штурмовой авиации. Погода морозная, снег не идет, так что есть возможность летунам развернуться в полную силу и сыпануть по фрицам сотнями бомб. Какая из вражеских групп сильнее, южная или северная?
— В южной десять дивизий, а в северной одиннадцать, — подсчитал генерал Малинин. — В северной группе, правда, более опытный генерал пехоты Штреккер.
— По Штреккеру и следует крепко ударить, — заметил генерал Воронов.
Рокоссовский согласился с ним, однако спросил о другом: удалось ли ему переговорить со Ставкой?
— Нет. Сталин был очень занят, Поскребышев предложил позвонить позже. Но, подумав, я решил верховного не беспокоить: котел-то мы еще не разбили, лишь разделили его на две части. Спросит верховный, а что ему отвечу?
— Логично! — повеселевшим голосом произнес Рокоссовский и взглянул на Малинина: — Как ты предполагаешь, где находится генерал Паулюс?
— Там, где и его штаб, — в южной группе, она ведь почти вся в центре Сталинграда. А что тебя тревожит?
— По южной и ударим, чтобы покончить с ней, а заодно и генерала Паулюса взять в плен, если его свои фашисты не убьют. — Рокоссовский достал папиросы и закурил.
— Резон есть, — поддержал его генерал Воронов.
Так и сделали. Удар по южной группе вражеских войск был нанесен с юго-запада и северо-запада. Противник потерпел тяжелое поражение, и 31 января, едва утихли орудийные залпы и залпы реактивной артиллерии, гитлеровцы целыми группами начали сдаваться в плен, выставив из разбитых зданий куски белой материи.
Неожиданно на КП позвонил командующий 64-й армией генерал Шумилов. Он сообщил о том, что разведчики установили, где пребывает генерал Паулюс.
— Где, Михаил Степанович? — спросил командующий фронтом.
— В центре города, в подвале универмага!
— Кто вам сообщил об этом? — не унимался Рокоссовский.
— Я получил донесение от командира 38-й бригады полковника Бурмакова, — объяснил командарм. — Только сейчас мне вновь звонил комбриг. Он сказал, что его люди во главе с заместителем начальника штаба бригады старшим лейтенантом Федором Ильченко уже находятся в подвале универмага и ведут переговоры с немцами. По его словам, немецкое командование готово пойти на капитуляцию, однако оно согласно вести переговоры с представителем Донского фронта. Бурмаков просит указаний на этот счет. Я срочно послал туда начальника штаба армии генерала Ласкина Ивана Анд