Вечереет. Затаилась, притихла, утонула в зелени родная деревенька. Острова и клочки голубого стелющегося тумана ласкают земной покров и подножье темнеющего леса. Влажная земля, словно живая, дышит в босые вовкины ноги, устало бредущего домой. Тишина. Лишь на километры пробивается плавающий стрекот трудяг-кузнечиков и саранчи. Острый запах осоки бьёт в нос. Где-то далеко на краю деревни слышен визгливый бабий крик: «Ми-ишка! Негодник окаянный, домой!»
Чувствуется приближение осени. Ветер дует смелей и настойчивей. Вода в речке становится холодней. Кое-где на листьях деревьев появляются жёлтые и выцветшие капли. Дачники разъезжаются. Деревня постепенно пустеет. Печальней свесила свои длинные волосы вниз красавица-берёза.
«Уезжаю» — грустно объявляет Вовка мальчишкам через несколько дней. Он прощается с друзьями до следующего лета. В зимнем городе — долгожданного лета.
«Вов, приезжай на следующий год обязательно, — говорит ему Мишка, а то со стреневскими без тебя не потянем, в нападении играть некому. А насчёт ухи будь спок, ещё сварим!»
В доме идут суетные приготовления к отъезду. Все находятся в неком плохо скрываемом волнении. Тревожность передаётся и Вовке. Упакованы вещи. Всё готово в дорогу. Мама, бабушка, дедушка и мальчик по русскому обычаю молча сидят на табуретках с минуту. Потом выходят на сельскую дорогу за деревню, ставят тяжёлые сумки на землю. Вовка нечаянно оглядывается на осевший и милый стариковский дом. Скрипит тормозами, обдавая дорожной пылью, грузовая машина, гремит пустыми бидонами в кузове. Запрыгала, заплясала притухшая папироса в уголке рта молодого беспечного шофёра: «Садись живей, спешу на ферму!» Вовка смотрит на маму и стариков.
Дедушка тут же теряется. Он пытается давать указания. Голос его дрожит. Глаза становятся красными, часто мигают. В бабушкиных веках, отогнутых и кровяных, загнездились крупные слёзы. Она смахивает их кончиком платка, кривится чем-то похожим на улыбку. Нервно теребит передник. Вовка чувствует, как стариковские, высохшие до синих вен руки обнимают его, прижимают к костлявому телу. Слышит прощальные поцелуи. И уже на бидонах отъезжающей машины, видит, как две сгорбленные жалкие фигуры удаляются за клубами пыли, становятся совсем маленькими и исчезают совсем.
Бред сивой кобылы (сновидная мультяшка, матрёшка, кубик рубик из фрагментов снов)
Я знал, что сивая кобыла находится где-то рядом, потому что слышал её буйное ржание. Она неразборчиво кричала мне что-то издалека. Выскочил кот. Рыжий такой, разбойничьего вида — ничего не боится! Кот-ухарь, беглый каторжник, с ухом поломанным. Кот сипло залаял на меня. Я от него, — отстал. Иду весело по дороге. По одну сторону лето, по другую — зима. Дай, думаю, в лето пойду. Лето очень люблю. На лужайке корова квадратная пасётся и вся-вся цвета березы. Ничему не удивляюсь.
— Ничему не удивляйся! — прокричала человеческим голосом сивая кобыла и пронеслась стороной.
Нет, со мной что-то не то.
Огляделся — в больнице я. Решётки на окнах. Врачи в белом слишком внимательные, понял — в психушку забрали. На операционный стол меня везут на тележке. Гляжу, на столе том большая куча пирожных, эклеров и тортов разных кремовых навалена. Не удержался и давай их жрать. И во рту вкусно, и во рту нежно, сладко-кремово. Ох, думаю, опять что-то не то вытворяю. Как себя вести надобно не ведаю.
Бросился наутёк, а навстречу мне кто-то похожий на Жириновского вышагивает. Жестикулирует и выкрикивает нервно — «Дон Хуан твою мать! Подлецы эти сновидящие, под-ле-цы все! Однозначно!» Слова изо рта большими буквами печатными выходят и налету в небе зависают. Вдруг рассыпаются, а буквы в птичек превращаются. Птички — в маленьких индейцев с крылышками — летают надо мной, кружатся. И все — доны Хуаны! У меня голова закружилась от них. Я того дона Хуана, который побольше, потолще и поближе ко мне, выбираю. Хочу его о чём-то спросить. Вглядываюсь, а это чёрт с рожками и с мохнатым хвостом, да не чёрный, а рыжий, на кота похожий, который лаял на меня. Я на него кулаком как замахнусь. Промеж рогов как дам! Аж, маленькие искорки и звёздочки посыпались…
Не к добру это, чувствую, не к добру. Подальше от этого места перемещаюсь, и вдруг взлетаю, лечу. Ракета космическая около меня тормозит. Предлагает мне сесть на неё верхом. Забрался кое-как. А ну, лазутчик! Отправляй меня в другие миры! Доставил он меня на другую планету. И здесь опять не то что-то делается. Танки идут. Взрывы. Солдаты. Грохот. Стрельба—перепалка!
Я всех из пулемета поочередно перестрелял. Но один живой ещё, раненый остался. Он, с усилием приподнявшись, горящий снаряд из огнемёта в меня пульнул. Загорелся я. Смутно так соображаю — огонь изнутри это. Сгорел. Убит наповал. Погорел я на доне Хуане. Ох, как жить охота! Взлетаю-отлетаю в рай небесный. Высоко отлетел! Оглядываюсь, райское местечко, а рай весь бумажный, рисованный. Скучно здесь, неинтересно.
Очнулся, наконец. Сплю под кроватью, оказывается, на придуманной подушке. А тело моё сверху отдыхает. Холодно стало. Забрался назад, наверх. В тело своё нырнул — тепло там внутри.
Будит кто-то, встаю, умываюсь, иду завтрак готовить, кашу себе варю. Присмотрелся, да что же это такое? Сон это всё ещё. Не проснулся я. Опять лёг.
Будильник звонит. Встал по часам, позавтракал, каша вкусная, сладкая, молочная. За дровами побежал — печь топить. Случайно сквозь стенку прошел. Опять сон. Что же такое твориться? Снова не проснулся. Ведь выспался же я!
Тогда я быстро заснул по новой и в большом удивлении проснулся опять. К соседу Гришке побежал и начал ему спешно рассказывать, как проснуться долго не мог. Как снилось мне, что проснулся я. Вот смешно-то как! Но это снова сон оказался, потому что Гришка, сосед, в кота рыжего превратился. Кот разбойничьего вида, ничего не боится! Кот-ухарь, кот — беглый каторжник, с ухом поломанным. Кот сипло залаял на меня. Я — от него, он отстал. Иду по дороге, по одну сторону лето по другую — зима…
Так пробудиться ото сна до сих пор никак и не могу.
Ой, братцы как же мне назад в наш мир попасть-воротиться?! А может не надо? Там жуть, как сказочно—интересно живется!
Нет, бред это всё сивой кобылы. Но в бреду сём намеки. А может тайна большая сокрыта!..
Покорность воина
В деревне четыре больших, пёстрых, жирных и важных гуся с оранжевыми клювами и такими же ободками глаз постоянно попадались мне, мешали и путались под ногами. Да ещё шипели, норовили больно ущипнуть. Я за молоком в соседний дом, — они под ноги. Я на речку мыть картошку или морковь, — они там с агрессией. Я купаться, — они тут, как тут — мутят воду. Будто специально создают мне помеху. Раздражать меня стали очень сильно.
Но я, одинокий воин, который по выражению дона Хуана, хочет стать пылью на дороге, раствориться, идти по миру бережно, не оставляя следов, однажды задал себе неожиданный вопрос. И осенило, как прозрение был ответ. Это же чувство собственной важности. Кто я такой?
Может быть, не гуси мешают мне, а я мешаю им!?
Конечно же, я мешаю маршировать важному гусиному семейству!
С тех пор я вежливо уступаю им дорогу, обхожу или терпеливо ожидаю, когда гуси, чинно переваливаясь, протопают по своим важным делам. Практика!
Разное (осколки идей из дневников и лекций)
У Метерлинка: «Молиться — это значит получать, если умеешь просить».
Когда есть молитва, тогда есть или будет всё. Нет молитвы — ничего нет.
Путь молитвы — это путь исполнения желаний.
Надобно свою жизнь «проосознавать» в главном и в кажущихся мелочах и удерживать это осознание. Нужно погружаться в осмысление своей жизни на такую глубину, чтобы в любой момент, в любой неожиданной ситуации на вопрос подскочившей к тебе смерти: «Я пришла за тобой, готов ли ты?» — ответить внутренним откликом утвердительно: «Да, готов!» И идти в таком осмыслении своей жизни дальше.
Типичные заблуждения о сознании: оно читается не очень существенной частью жизни, главным полагают жизнь физического тела; сознание путают с мышлением, мыслительной функцией, это не так.
То, что мы привыкли считать нереальным, несуществующим, незначительным, нестоящим нашего внимания, а именно — сновидения, — являются важнейшей областью и частью нашего существования, несущей и открывающей многие тайны…
Умного человека не интересует мир вещей, его заботит, что будет с ним после смерти. Умный понимает, что жизнь мимолётна.
Дайте мне такой идеал, чтоб я мог зацепиться за вечное, нетленное, неподвластное времени, постоянное. Науки ничего не прибавляют сердцу. Искусства и творчество ближе к Богу, но также преходящи, и лишь любовь — вечна.
Презреть этот мир, отречься от него, чтобы обрести вселенную миров.
Благоговею перед творчеством сна-колдуна. Только здесь возможны лающие коты, квадратные коровы цвета березы, две луны сразу в небе, лето и зима одновременно по разные стороны дороги… Очень понравился сон одной женщины о том, что она — ангел и попала под дождь и её крылышки намокли. Сама она обладает чрезмерной упитанностью и непривлекательной внешностью, но видит себя в семье в ангельской роли. «Намокли крылья» — скорее всего, речь идёт о неприятностях и конфликтах с мужем…
Нужно отказаться от привычных идей и мыслей о себе, как о физическом теле.
Отношение к оздоровительной системе Г. Малахова: Излишне пристрастное тщательное ковыряние в физическом теле рождает к нему крепкую эгоистическую привязанность и блокирует любовь, духовное сердце. Тупиковая, неправильная и крайне вредная система!
Необходимо отбросить ложные представления о сновидениях, как о несущественной и незначительной и даже несуществующей части нашей жизни! Более того, утверждаю: сновидения — более значительная и важная составляющая часть нашей жизни, чем процесс пребывания личности в социуме.
Боди (тело сновидений) живёт своей собственной жизнью. Оно также засыпает и просыпается среди ночи по несколько раз внутри физического тела и видит сны.