— Стоп! Высадите меня здесь, пожалуйста! — велел Тониль у въезда в жилой комплекс.
Жилой комплекс был весьма просторным, невозможно было охватить взглядом весь нескончаемый муравейник зданий, громоздящихся одно за другим. И из бесчисленных окон этих высоток лился яркий электрический свет, словно скопления звезд на ночном небе.
— В каком доме вы живете? Довезу прямо до подъезда…
Может, из-за того, что приятель, поймавший такси на Чонно, дал водителю авансом более чем двойную плату, тот старался уважить клиента. Так, по дороге, когда Тониль поинтересовался у него: «Наверное, после получения прав требуется немало времени, чтобы можно было работать таксистом?» — водитель, который мог бы ответить односложно, вежливо и в деталях рассказал об основных моментах: как нужно себя вести во время обучения и как удачно сдать экзамен, сколько стоит научиться водить машину и другие подробности.
Тониль еще подумал, что в его нынешних обстоятельствах выучиться управлению автомобилем и стать таксистом — это один из самых надежных способов заработка.
— Не стоит, спасибо. Отсюда недалеко, — проговорил он и, с великим трудом удерживая равновесие весьма опьяневшего тела, выбрался из машины.
— Всего доброго! Благодарю вас.
— Да, счастливого…
Дом Тониля, где под большой залог чонсэ[38] снимала квартиру его семья, находился не так уж и близко — почти в пятнадцати минутах ходьбы от главного въезда. По идее, стоило было бы доехать до самого подъезда на такси. Однако, хотя заплатил за поездку его приятель, охранник, бывший в курсе его невеселых обстоятельств, мог бы счесть Тониля ужасно безответственным транжирой, завидев, как тот подъезжает к дому на такси. Поэтому Тониль благоразумно отпустил таксиста у въезда и пошел до дома пешком.
В прошлом году, примерно в это же время, когда в стране велась кампания по борьбе с коррупцией, в круговерти больших перестановок его уволили из редакции газеты, которой он отдал свои молодые годы, поступив туда пятнадцать лет назад сразу после окончания университета. Он получил солидное выходное пособие, но часть суммы пошла на операцию отцу, жившему в провинции, а на оставшееся они жили несколько месяцев, после чего остались без каких-либо средств. Приятели, у которых были свои издательства, подкидывали ему время от времени в качестве подработки переводы, пытаясь таким образом хоть как-то помочь, однако постоянного заработка не было. Цены стремительно росли, и долги по мелочам в местной продуктовой лавке и у соседей все накапливались…
И вот наконец, из-за того, что они не внесли квартплату за три месяца, нагрянул сотрудник из домоуправления и отключил электричество. А вчера их предупредили, что, если они не оплатят долг за квартиру, им еще и водоснабжение отключат.
После отключения света его семейство погрузилось в самую глубину тягостной темноты, от которой исходил дух смерти. Продукты в обесточенном холодильнике сразу же начали портиться и издавать вонь. А дети, у которых в жизни была единственная радость — посмотреть детские передачи, начинающиеся в пять вечера, сидя в назначенный час перед умолкшим телевизором, с горестным видом вздыхали, восклицая: «А-а-а! Света-то нет…» И сердце разрывалось при взгляде на их разочарованные лица. С наступлением ночи, когда квартира погружалась в полную темноту, они зажигали свечи, оставшиеся от ритуала чеса[39], и при свете тусклого огня дети делали уроки, жена мыла посуду, а он листал англо-корейский словарь, чтобы выполнить перевод, который ему перепал несколько дней назад впервые за долгое время.
Но, что ужаснее всего, темнота царила не только у них дома, тяжело и мрачно было у него самого на душе. Когда в квартире благодаря электричеству еще было светло, несмотря на то что денег не было даже на автобус, он мог утешать себя призрачными надеждами, типа: «Ну как тут быть, и такое иногда случается, авось завтра все наладится…» Однако, когда он столкнулся с этой подавляющей темнотой, его постигло разочарование в своей собственной жизни, неверие в свои силы и отчаяние: одолевали унылые мысли, мол, как ты, черт подери, жил все это время, чем занимался; плюс ко всему терзали страшные угрызения совести из-за того, что жена и дети доверили свои жизни такому… такому никчемному доходяге, как он. Все это заставляло его скрываться в туалете, где он включал воду и разражался судорожными рыданиями.
То он обвинял во всех тяжких грехах тех, кто осуществлял эти кадровые сокращения, приведшие к такому плачевному состоянию его семейство, то вдруг одумывался, и тогда его посещали мысли, что сейчас, во времена сильнейшего экономического кризиса в стране, не приходится и мечтать о такой роскоши, как электричество, холодильник, телевизор, и единственное, что он может себе позволить, так это сидеть перед еле теплящейся зажженной свечой, отказывая во всех остальных удобствах…
Хоть так помирать, хоть этак… «А что, если собрать людей, оказавшихся в подобной ситуации, и устроить бунт?» — подумывал он, однако тут же перед его глазами всплывали картины истекающих кровью сограждан — ведь одно насилие приводит к другому, и остановить этот поток не представляется возможным… Тогда он старался думать в другом русле, лелея мечты об обществе, в котором социальные службы выдавали бы пособие по безработице. В конце концов он все-таки решил отбросить все иллюзии и трезво взглянуть на вещи. «Сейчас не время разбрасываться проклятиями и изливать свою ненависть. Ничего, кроме усталости и боли, эти действия не принесут ни тебе, ни твоей семье. Давай, наберись терпения и прежде всего перебери все, что имеешь, разделив на то, чем можно воспользоваться, а чем — нет. Избавившись от всего бесполезного, нужно начать с того, что мы имеем и что можем взять на вооружение!» К такому выводу он пришел, сидя скорчившись в темном туалете и включив на всю катушку воду, чтобы заглушить свои рыдания. После этого у него стало легче на душе, из сердца исчезли страх и безнадежность.
Подойдя к дому, он поднял глаза на окна своей квартиры на девятом этаже. В то время как из других окон струился яркий свет, его окна были темными и безжизненными. А-а-а! Сквозь слезы, застилающие ему глаза, он едва разглядел пробивающийся тусклый свет свечи. И даже воспрянул духом, будто его домашние сигнализируют ему о жизни, отчего потеплело на сердце. Кажется, сроду он не радовался так сильно тому, что они, его родные, существуют на этом свете с ним рядом.
Заставляя заплетающиеся ноги изо всех сил идти ровным шагом, он торопливо направился к лифту, чтобы как можно скорее попасть домой. Никогда раньше не казалась ему такой крепкой и надежной опорой открывшая ему жена — жена, что там, в этой безрадостной темноте оберегала детей и ждала его — своего мужа.
— Прости, я выпил немного. Енсу, черт бы его побрал, пристал ко мне словно репей и не отпускал. А дети?
В темной гостиной одиноким маячком мерцала свеча, а детей, что обычно с криками «Папа!» выскакивали ему навстречу, нигде не было видно.
— Спят.
— Уже?
— Сказали, что будут рано ложиться и рано вставать. Ты не поверишь, что они придумали! Решили, что будут делать домашние задания при свете солнца, и сразу, вернувшись из школы, мигом расправились с уроками, а потом, на закате, сидели у окна и читали журналы, и всё сожалели, что солнце уже заходит. Они признались мне, что только сейчас поняли, как мы должны быть благодарны солнышку за его свет. Сказали, что впредь будут ложиться, когда солнце заходит, и вставать вместе с солнцем на рассвете.
Старшему из детей было всего лишь одиннадцать лет, а младшему — восемь. Слова жены потрясли его до глубины души, и в то же самое время сердце его переполнилось радостью. «Спасибо, Господи!» — вырвалось у него, и, протягивая жене сверток с достаточно большой суммой за перевод, что его друг заплатил ему авансом, он проговорил:
— Мне кажется, отсутствие электрического света сделало нас только счастливее!
КАНУН РОЖДЕСТВА
Школьные годы
На улице горели редкие фонари. Канун Рождества в маленьком южном городке можно было почувствовать только в церкви. Однако с приходом рассвета это предрождественское настроение переместится на темные улицы, где завывает холодный ветер.
В домах верующих для приема гостей готовят угощение из горячего супа с ттоком[40], а перед домами неверующих распевают «Радуйся, мир! Господь грядет!», что весьма ошарашивает спавших без задних ног хозяев. Впрочем, ранний вечер был таким же тихим и промозглым, как и в обычные дни…
Один из учеников средней ступени, зажав под мышкой сборник христианских гимнов и Библию, засунув руки в карманы, быстро шагал по улице с редкими фонарями. Выстроившиеся вдоль улицы костлявые деревья спали с опущенными плечами на фоне неба с дрожащими от холода звездами. Спрятанные в карманы брюк кулаки парнишки судорожно сжимались и разжимались. Солгав своей бедной матери, что нужно срочно купить очень важную книгу, и с трудом выпросив у нее деньги, он все время нащупывал рукой эту злосчастную купюру. Ученика мучили угрызения совести из-за того, что ему пришлось сказать неправду ничего не подозревающей матери. Когда он достиг сравнительно светлой и многолюдной улицы, во всех окрестных церквях зазвонили колокола. Раздавшийся одновременно со всех сторон этот звон, казалось, сообщал даже в самых дальних закоулках о наступлении сочельника. Сердце подростка бешено заколотилось. Однако в отличие от готового выпрыгнуть из груди сердца, его шаги замедлились у молодой дзельквы[41], растущей перед почтой. С этого места как на ладони был виден самый роскошный торговый район в этом городе. Стоя под крепко спящим деревом, ученик оглядывал выстроившиеся перед его глазами ярко освещенные витрины магазинов.
Эй, парень! Отчего это твое симпатичное лицо заалело? Из-за мороза? Или из-за каких-то мыслей, которые сейчас заставляют так сильно биться твое сердце? Ты, похоже, направлялся в церковь, так чего же ты прячешься в темноте и разглядываешь освещенные магазины?
Ученик размышлял, что можно купить на те деньги, которые были у него в кармане. И не просто купить, а так, чтобы та вещь, которую он может себе позволить на эти деньги, обязательно бы пришлась по душе той девочке.
В церкви, куда он ходил, была одна школьница, которая ему очень нравилась, с округлым лицом, покрывающимся на морозе ярким румянцем. Она всегда была одета в зеленое полупальто, поэтому во время службы ее легко было отыскать среди женской половины зала. Даже в то время, когда все остальные молились, он во все глаза смотрел на эту девочку. Однако ни разу не пытался с ней заговорить, не смея приблизиться к ней больше, чем на пять шагов. И даже на это расстояние он отважился лишь однажды, когда в предыдущую ночь увидел во сне на ее лбу черную родинку. Чтобы убедиться, правда ли это, он подошел к ней поближе. Черной родинки не было.
А сегодня вечером, после ночной рождественской службы школьников, устраивались различные праздничные мероприятия, в числе которых предполагалось провести обмен подарками. Игра состояла в том, чтобы каждый приготовил по подарку и приложил к нему записку со своим именем и каким-нибудь интересным пожеланием, после чего ведущий перемешает все собранные подарки и даст каждому участнику выбрать по одному, затем все должны были развернуть свертки и прочитать послание. Выходило, что твой подарок не обязательно попадет тому, кому ты хочешь его подарить. Но, несмотря на это, подросток твердо верил, что та девушка обязательно выберет именно его подарок. Он нисколько в этом не сомневался. А еще он надеялся, что, развернув его подарок, девушка решит, это знак свыше, свидетельствующий об особой связи с приготовившим его. Он рассчитывал на то, что после этого вечера другие ребята обязательно станут называть их парочкой. Именно поэтому после того, как он услышал объявление о проведении церемонии обмена подарками, его сердце уже несколько дней подряд билось так сильно.
Стоящим и разглядывающим магазины подростком вдруг овладела мысль, что сумма денег в его кармане слишком незначительна. По правде сказать, для него эти деньги не были такими уж маленькими: на них можно было бы купить примерно десять тетрадей или тоненький справочник. Однако его мечты простирались аж на подходящий к зеленому пальто девушки шарф, или варежки, или же фигурку в стеклянной шкатулке…
Все еще стоя в кромешной темноте под дзельквой, подросток ощутил, как чувство безнадежности вытесняет все его мечты. Сумма, которой он обладал, стала казаться ему чересчур мизерной, и при этом ощущение беспомощности начало с силой сотрясать его маленькую грудь.
И только когда со всех сторон послышался колокольный звон, оповещающий о начале богослужения, у него созрело более или менее подходящее решение. Состояло оно в том, что если он проигнорирует нынешний канун Рождества, то сможет избавиться от этого чувства безнадежности. Надо только перестать думать об этой девушке. А также прекратить ходить в церковь.
Ученик медленно вышел из темноты дзельквы и неторопливо зашагал по дороге, по которой совсем недавно так спешил сюда.
Университетские годы
Четыре часа пополудни, К. заходит в чайную напротив университета. Видно, и здесь сегодня вечером будет какое-то празднество. Рождественская елка горит всеми огнями.
— Вы не купите билетик? Сегодня у нас приготовлена праздничная программа на всю ночь, — говорит знакомая официантка, протягивая входящему К. коробку билетов. Он заглянул в нее: билетов было еще навалом. Где найдутся дураки, которые хотели бы провести предрождественскую ночь в какой-то там чайной прямо перед университетом?
— Да ну тебя! Мне и так некогда, бегаю как заполошный, пытаясь достать денег на сегодняшнее свидание… — Говоря так, К. оглядывает чайную в надежде увидеть какого-нибудь знакомого, который выручит его. И когда К. обнаруживает среди кучки сгрудившихся возле печки ребят Р., настроение у него резко улучшается. Однако что это? К. устремляется к Р., а тот, в свою очередь, с подозрительно радостным лицом вскакивает со стула и идет ему навстречу.
Четыре часа десять минут. К. почти вприпрыжку бежит к автобусной остановке. Ну конечно, если бы у кого-то из этих приятелей водились в кармане хоть какие-то деньги, они бы не сидели в чайной перед университетом и не занимались бы пустой болтовней, сгрудившись у печки. Честно сказать, не будь у К. договоренности о свидании с девушкой в пять часов, он бы тоже вот так и сидел с ними, разглагольствуя о пространных вещах под предлогом встречи Рождества. Однако сегодня, кровь из носу, К. должен достать денег, чтобы провести этот предпраздничный вечер со своей девушкой, которой он совершенно не достоин и которая вполне могла бы провести это время на более шикарной вечеринке в сопровождении смазливого кавалера. Ужин как минимум двести вон. Входные билеты в мюзик-холл, где не перед кем отчитываться и ты волен делать что хочешь, только сегодня, в эту предрождественскую ночь, продавались по особой цене — двести вон на человека, вместе с подругой — четыреста вон. Если сюда добавить плату за проезд наутро, необходимо иметь около тысячи вон. Однако на данное время — четыре часа десять минут, в кармане у К. было всего лишь сто вон, вымоленные у хозяйки съемной квартиры. И даже из этих денег пришлось расстаться с пятью вонами на автобус.
— Не подскажете, который час? — спрашивает К. у соседа в переполненном автобусе. Еще одна остановка — и дом S.
— Четыре часа двадцать пять минут.
— Как? Уже?!!
У К. все замерло в душе. То же чувство — чувство отчаяния, которое накрыло его с головой тогда, в школьную пору, когда в один из предрождественских вечеров под дзельквой он стоял один в кромешной темноте, — снова постучалось в его сердце.
А что, если S. не будет дома? Да нет же, он непременно окажется на месте. В двухэтажном доме этого приятеля имелся большой холл, так что наверняка S. будет устраивать сегодня ночью там вечеринку, пригласив своих приятелей с их подругами. А раз так, то с чего ему уходить? Конечно, он будет дома.
Четыре часа тридцать минут.
— О! Где вы так долго пропадали? Зайдите хоть ненадолго. Ой! Что это с вами? Вам нездоровится? На вас лица нет. Брат сказал, что к тридцатому числу обязательно вернется. Что, не зайдете даже? Когда он приедет, я передам, что вы заходили. До свидания!
К. торопливо покидает дом, даже путем не попрощавшись с младшей сестрой S. «Ну все… это катастрофа… Зря только ноги бил, приехав в район Чоннянни. Только время и деньги потратил зря. Погоди-ка… не найдется ли у меня в этом районе знакомых… — Торопливо шагая по переулку, К. извлекает из ящиков под названием «память» имена живущих поблизости отсюда, кто смог бы одолжить денег. — О! Ура! Есть! Вспомнил!»
Он слышал, что у дороги, ведущей в сторону Хоннына, один приятель-земляк по имени R. держит лавку пластинок. Эти слухи доходили до него прошлым летом. «Ну что ж, чем чёрт не шутит…»
Четыре часа пятьдесят пять минут. От голоса Пэта Буна[42] веет лютой зимой. Стоит послушать его песни, так даже посреди лета против своего желания начинаешь чувствовать какое-то предрождественское волнение. К. сидит на пластиковом стуле, наблюдая за тем, как R., пытаясь согреть руки своим дыханием, разбирает радио, которое только что оставил посетитель для починки. Глядя, как на этом жутком холоде приятель, одетый всего лишь в потрепанную рабочую одежду, в своей малюсенькой лавчонке, затопив угольный брикет и не обращая внимания, что он неимоверно чадит, изредка греет возле него озябшие руки и ноги, К. не смог заикнуться про деньги. И, как бы смешно это ни выглядело, вместо R. он снова и снова ставит на проигрывателе пластинку ни в чем не повинного Пэта Буна.
— Ты когда этому успел выучиться? — спрашивает К., глядя, как приятель закоченелыми пальцами перебирает сломанное радио. R., утирая тыльной стороной ладони мокрый нос, отвечает:
— В армии на радиста выучился…
«Молодчина!» — от чистого сердца хочет похвалить он товарища. А в глубине души также желает, чтобы земляк поскорее заработал денег и встал на ноги, чтоб всегда мог выручить деньгами.
— Интересно, сколько сейчас натикало?
Словно бы в ответ на его вопрос, в соседней лавке за деревянной перегородкой часы бьют пять раз. У К. засвербило в носу. Улица 2-я Чонно. Она, скорее всего, сейчас направляется к мюзик-холлу «ГоуГоуГоу», торопясь, чтобы не опоздать к назначенному времени. Вот и мне пора… И ничто не может остановить меня, разве лишь горькая правда, что я так и не смог достать денег.
— Ну ладно, будь здоров! Потом еще как-нибудь забегу.
С этими словами К. поднимается с места.
— Погоди! Я тут мигом закончу. Давай сходим и пропустим по рюмочке… — пытается искренне удержать приятеля земляк.
— До Второй Чонно, наверное, минут двадцать займет? — бормочет К., в последний раз протянув озябшие руки к огню, и идет к выходу.
Пять часов пятьдесят пять минут. На Чонно людей видимо-невидимо. Дойдя до места, откуда был виден мюзик-холл, К. останавливается и, вглядываясь в толпу, ищет глазами девушку у входа. Краем глаза он замечает ее красный шарф. Что же делать? Он автоматически опускает руку в карман студенческой формы. Пальцы нащупывают горстку десятивонных монеток. А что там еще могло находиться?.. После того, как два раза проехал на автобусе, от сотни осталось девяносто вон. Что же делать?
Ему приходит в голову неплохая мысль. Он заходит в ближайшую лавку, где мелким оптом торгуют алкоголем.
— Бутылку соджу, пожалуйста!
Он протягивает сорок вон и взамен получает бутылку, тут же на месте откупоривает и прикладывается к ней. Когда отнимает ее от губ, чувствует, что уже захмелел. «Ну вот и хорошо, теперь — вперед!» К. бодро зашагал по направлению к мюзик-холлу, одновременно повторяя придуманную речь.
— Встретил земляка… сто лет не виделись… у него лавка пластинок на Чоннянни… Уговорил меня пропустить по рюмке, не смог отвертеться…