Как только окошко исчезает за вершиной холма, мотор глохнет и с губ бедолаги срывается имя девушки – словно облачко пара от земли, вспаханной после солнечного жаркого дня, – и он скрюченной птичьей рукой проводит по крышке шляпной картонки: «Мари-Софи…».
Автомобиль беззвучно катится вниз, преодолевая последний участок дороги, оставшийся до берега реки. Со своего места Лёве видит тех, кто был на улице в ту давнюю ночь – четверых мужчин у полицейского участка. Трое из них – в форме военной полиции, они стоят на ступеньках участка, корчась от смеха над куском сардельки, которую один из них пристраивает на кончике носа другого. Четвертый – молодой человек у кромки тротуара, он застрял одной ногой в сточной канавке и выглядит так, будто похоронил в себе поэта. Его взгляд сосредоточен на улице, он улыбается уголком рта, что повернут к мужчинам в форме.
Когда машина, проезжая мимо, задевает своим кузовом предплечье молодого человека, который, кажется, совершенно измучен ожиданием, бедолага, переживая за него, морщит лоб. Лёве не знает, что этот житель Кюкенштадта знаком ему лучше всех, если не считать моей матери, это – Карл Маус. А Карл Маус никогда не узнает, что то, чего он так ждал все это время, уже появилось и исчезло, оставив после себя лишь черную полосу на его рукаве – словно траурную ленту. Он так и будет стоять и ждать.
Катафалк проезжает сквозь дорожное заграждение, замедляет ход и останавливается у самой реки. На воде у причала низко притоплена баржа. Ее рулевой, что сидел на поручне и курил трубку, когда прозвучал сигнал, теперь лежит на берегу, задумчиво уставившись на потухший в трубке табак.
Лёве вытягивается на подставке для гроба и пинает заднюю дверцу до тех пор, пока она не открывается, затем выползает из катафалка, зажав шляпную коробку под левой рукой, а правой волоча за собой сумку. Он осматривается в поисках какой-нибудь жизни – здесь нет никого, кто мог бы помочь несчастному бедняге, не знающему, куда он направляется.
Посередине реки бедолага видит серебристое перо ангела-хранителя Эльбы, а поперек пера, будто банка гребного судна, лежит черная, как смоль, волосина демона Эльбы. Перо по размеру с викингскую ладью, его очинок тянется до самого берега, как сходни. Туда-то и направляется мой отец со своими пожитками.
Он садится на волосину, пристраивает сумку на пере у своих ног и прижимает к груди шляпную коробку. Так ждет он какое-то время, но ничего не происходит: Эльба больше не течет к морю, плеск ее воды утих. Единственное движение в вечной ночи – сотрясающаяся в плаче грудная клетка бедолаги, единственный звук – всхлипы, что вырываются из него и разносятся по обреченному континенту: над лесами и лугами, городами и селами, озерами и равнинами, холмами и горными вершинами. Европа становится Всхлипропой.
Долетев до Уральских гор на востоке и Гибралтара на юге, плач разворачивается, несется назад в поисках своего истока и сбрасывает моего отца с демоновой волосины. Он встает, раскидывает руки, захватывает рыдания в объятие, и они несут его, стоящего на пере, по направлению к морю:
Дýга-дýга-дуг, дýга-дуг,
Дýга-дýга-дуг, дý́га-прочь,
Дýга-дýга-прочь, прочь-и-прочь,
Дýга-прочь-и-прочь, прочь-и-прочь,
Прочь-и-прочь-и-прочь, прочь-и-прочь…
Серебристая плавучая посудина, покачиваясь, выходит в Северное море. У берегов Дании, в пределах видимости от городков Натмад и Бамседренг пришвартовано судно. В ночи горят его навигационные огни, каждый иллюминатор блещет светом, на мачте и леерах развешаны разноцветные лампочки, на черном корпусе белеет название: GOÐAFOSS.
Бедолага сидит на волосине, съежившись, утратив всякое ощущение реальности, и лишь после того, как перо, ткнувшись в черный борт, начинает отходить от него, увлекаемое приливной волной, звуки турбины и корабельного гудка приводят отца в чувство. Соскочив с волосины и ухватившись за нее обеими руками, он отчаянно гребет ею обратно к судну, а затем, подняв из воды свое «весло», принимается изо всех сил колотить им по корпусу.
Бедолага немалое время стучит по борту без особого успеха – лишь порядком расцарапав букву «А» в названии. Наконец он видит, как наверху мелькает силуэт человека. Через мгновение кто-то выкидывает за борт веревочную лестницу, и по ней начинает спускаться матрос. Не обратив никакого внимания ни на перо, ни на волосину – видимо, довелось повидать плавсредства и подиковиннее, – он обращается к моему отцу на причудливо певучем языке и с помощью жестов дает понять, что собирается поднять его на борт, перебросив через плечо, а сумку и коробку придется оставить. Когда же отец с криком «Нет!» заливается горькими слезами, незнакомец задумчивым взглядом окидывает тщедушную фигуру бедолаги, взваливает его вместе с пожитками на плечо и молча карабкается вверх по лестнице. Наверху их встречает другой матрос – точная копия первого.
Двойник перетаскивает отца через борт, ставит рядом с собой, одновременно приветствует его и смеется над ним. Бедолага совсем крошечный на палубе, вибрирующий звук турбины сотрясает его от подошв до самой макушки, рулевая рубка вздымается над ним горой, изобилие огней режет глаза, а на мачте развевается флаг с проклятым символом [10].
Матросы, обхватив отца за плечи, кричат одновременно в оба уха, каждый со своей стороны:
– Кальт? [11]
Это слово бедолага понимает, но ответить не успевает. Они заводят его внутрь – там тепло. Из корабельных недр доносится бодрая танцевальная музыка и гомон пьяных голосов. Отец вопросительно смотрит на матросов, но те лишь пожимают плечами и подталкивают его перед собой по узкому проходу, за угол, вниз по трапу, вниз по трапу, вниз по трапу.
По мере того как они спускаются все ниже в чрево корабля, шум веселья нарастает, пока не превращается в сплошной непреходящий кутежный гул. Когда они добираются до кают-компании, глаз бедолаги, скошенный на украшенное матовым орнаментом стекло двери, схватывает такую картину: человек в костюме обезьяны перелетает в сальто-мортале через двухметрового чернокожего мужчину в котелке.
Матросы проводят бедолагу мимо кают-компании, продолжая путь дальше по коридору, и он с облегчением вздыхает: хотя вид у него совершенно дурацкий, для такой вечеринки он все же одет недостаточно нелепо.
Двое мужчин стоят в дверях каюты.
Внутри каюты над раскрытой сумкой горбится человек в лохмотьях.
Порывшись, он достает по очереди то одно, то другое и показывает им: узловатый корень, похожий на человека со скрещенными ногами, медную гравюру с изображением белой змеи и безногого тролля, банку с золотистым растением…
Двое отрицательно качают головами.
Он вопросительно поднимает брови, разводит руками – на левом мизинце сверкает перстень. Они указывают на перстень, они кивают головами.
Он отдает им перстень.
Они разламывают перстень надвое.
Он ложится на койку, прижимает к груди шляпную коробку. Двое уходят.
Он ждет, когда прозвучит гудок к отплытию.
Звучит гудок к отплытию.
Судно, рассекая вселенскую тьму, двинулось на север. Я был там, в шляпной коробке».
«А теперь ты здесь…»
Послесловие
Сьон – один из самых известных современных исландских писателей. Он родился 27 августа 1962 года в Рейкьявике. Сьон (Sjón) – литературный псевдоним, составленный из частей личного имени писателя (Sigurjón). Слово «sjón» имеет много значений, с исландского языка его можно перевести как видение, зрение, видимость, внешний вид. Этот псевдоним писатель придумал, еще будучи подростком – он рано определился с призванием. Первая книга стихов Сьона вышла в 1978 году, когда ему было шестнадцать лет. Молодой автор оказался очень плодовитым, последующие несколько лет сборники стихов он издавал практически каждый год.
Впрочем, одной поэзией его активность не ограничивалась. В 1979 году Сьон и несколько его друзей-единомышленников учредили объединение сюрреалистов – группу «Медуза». В это время в Исландии наблюдался всплеск молодежного движения – появление панков, нигилистов, анархистов, выступавших против всех видов власти. В этой обстановке и была образована «Медуза», собравшая на своей авангардистской сцене исландских поэтов, писателей, музыкантов и художников – молодых, дерзких, ищущих новые формы выражения.
«Медуза» просуществовала шесть лет, вплоть до 1985 года. Из нее вышли многие деятели искусства – костяк сегодняшней исландской творческой элиты, известные как в своей стране, так и за ее пределами. В России самой популярной из их числа является, пожалуй, певица Бьорк, с которой Сьон успешно сотрудничает по сей день. Многие из ее песен написаны на его тексты, одна из них – к фильму «Танцующая в темноте» – в 2001 году была номинирована на премию «Оскар». В 2022 году в мировой прокат вышел фильм американского режиссера Роберта Эггертса «Nоrthman» («Варяг»), в котором Сьон принял участие в качестве сценариста, а Бьорк – как актриса.
«Зародыш мой видели очи Твои» – третий по счету роман Сьона и перая часть трилогии «КоДекс 1962» (“CoDex 1962”), на создание которой автору потребовалось больше двадцати лет. Первая книга трилогии была издана в 1994 году, вторая – в 2001-м, а третья вышла в свет через пятнадцать лет – в 2016 году. О том, как появилась идея сюжета этой необычной книги, Сьон не раз рассказывал в своих интервью.
Все началось летом 1990 года во время поездки в Прагу. К тому времени на счету двадцативосьмилетнего писателя уже было два романа, детская книга комиксов и девять сборников стихов. Он также успел попробовать себя в роли драматурга и сценариста. В Праге он до этого никогда не бывал, но знал ее по произведениям своих любимых пражских авторов, таких как Витезслав Незвал, Густав Майринк, Франц Кафка.