Из жизни вдовы полковника Сперанского Стефании Петровны
Осень, бесстыдница, раздела деревья догола. Сбросила на землю их жёлтые платья. Обернула лихую зелёную красоту в серо-коричневые старческие наряды. Деревья скукожились под чёрствым дождём и превратили сад в волшебное царство скупого рыцаря, лютого и несимпатичного, жадничавшего дать даже маленькую толику пёстрых красок, чтобы расцветить дрожащие от холода ветви.
Стефания Петровна брела к пруду по вымощенной камнем дорожке, опираясь на бадик. Там, на площадке по-прежнему стоял плетёный столик с чугунными ножками и такое же кресло.
– Лёнчик давно бы убрал, чтоб не мокло, – подумала Стефания Петровна, – хозяйственный был мужик…
Она палочкой очистила сиденье от листьев и тяжело плюхнулась на него, огорчаясь, что забыла взять мягкую подушку.
– Лёнчик бы не выпустил из виду… – проворчала Стефания Петровна, откинулась на спинку кресла и вытянула ноги. Боль отпустила коленные суставы, перелилась ниже в лодыжки. – Вот сука-а-а… – застонала женщина, запрокинув голову. Она разжала кулак свободной от бадика руки и привычно-точным движением бросила в рот лежавшую в ладони таблетку. Закрыла глаза, затихла. Через короткое время засопела, заснула…
Любопытная сорока села на стол, постучала клювом по его поверхности, принялась подъедать крошки вчерашнего размоченного волглым воздухом бутерброда. Стефания Петровна встрепенулась, скосила глаза, и некоторое время наблюдала за птицей:
– Ничего, ничего, Лёнчик, я простила тебе твою смерть… – прошептала она, отвечая собственным мыслям.
Сорока не испугалась, она посмотрела на Стефанию Петровну круглым карим глазом с большим чёрным зрачком, спрыгнула со стола, начала швыряться острым клювом в трещинах мощёной камнем площадки. Стефания Петровна постучала бадиком по ножке кресла, прошелестела едва расщепляя губы:
– Пошла отсюда, нахалка! Я хочу побыть одна!
Она устремила свой взгляд туда, где берег плавно переходил в сосновый лес, и долго всматривалась в чёрную тучу, висящую над вершинами деревьев. Постанывая, отклонилась в сторону, навалившись всем телом на один из подлокотников кресла: вынула из бокового кармана пальто сотовый телефон. Полистала пальцем небольшой список контактов, нажала на клавишу «Муж» и клавишу «Громкая связь». Металлический голос ответил:
«Телефон вызываемого абонента отключён или находится вне зоны доступа». Она ещё раз внимательно посмотрела на пластмассовую коробочку, размахнулась и с силой метнула её в пруд. Озираясь по сторонам, зашипела, медленно произнося слова:
– Я знаю, Лёнчик, кто тебя укокошил. С удовольствием поведала бы об этом следователям, но тогда должна буду рассказать и о твоём чёрном деле, последнем, которое ты, Лёнчик, сотворил ради меня… Мы доведём задуманное до конца. Я и ты! Прощаю тебе твою смерть… прощаю – повторила Стефания Петровна, сжав кулаки, а потом закричала, неистово подвывая, подняв в небо стаю уток, прятавшихся в камышах:
– Но я не прощаю-у-у тебе твою жи-и-изнь…
Она закрыла глаза ладонями, и в её памяти всплыло лицо Сперанского. Оно было близко, совсем как тогда, когда в первый раз она подпустила его к себе: поднятые в сладострастии брови, раздутые, будто пластмассовые ноздри с жидкими пучками волос, чуть приоткрытый рот и слюни в уголках губ. Тогда Стефа Кукушкина зажмурилась. Она больше никогда в моменты их близости не позволяла себе открыть глаза, иногда из-под смеженных век вытекала слеза. Сперанский думал, что это слеза счастья. Это и была слеза счастья. Слеза её воспоминания о любви Егора. Потихоньку из жены Леонида Сперанского вместе со слезами воспоминания вытекла вся Стефа Кукушкина, и образовавшуюся пустоту заполнила Шахерезада. Шахерезада не любила никого, даже своих детей. К ним она относилась ровно, без благоговения. Верка, похожая на отца, раздражала именно этой похожестью на мягкого обожавшего её Петю Ермилова. С Петром, впервые после Егора, она почувствовала себя женщиной, не принимающей любовь, а дарующая её. С Петром ей было хорошо, даже очень. Она и Верку родила не столько назло Сперанскому, сколько для того чтобы помнить своё невероятное ощущение счастья их близости. Она ненавидела Петра именно за это. При встрече с ним, ей хотелось прижаться к его густо волосатой груди, вдохнуть запах его кожи с нотками хозяйственного мыла.
Сын Олег хоть и походил лицом на Егора был, как правильно заметил Леонид, хлИпок. Вырастая, всё больше тянулся к Сперанскому, старался угодить, понравиться. Мельтешил, не глядя в глаза. Она отчётливо понимала – из него никогда не вырастит Егор. Он, так же, как и она, сломался. Сломался ещё в утробе. Она боролась, пыталась исправить характер мальчишки, научить его сжимать кулаки и давать сдачу. Но однажды ей стало ни до чего. Появилась навязчивая боль в суставах. Боль вырастала постепенно. Сначала обозначилась лёгким похрустыванием. Стефания Петровна тогда смеялась, называла себя Кощеем Бессметным. А потом боль вздула и окрасила в сине-фиолетовые цвета лодыжки и колени, подобралась к плечам и самым маленьким суставчикам. Она покидала её только тогда, когда она, вытягивалась и почти не шевелясь, лежала в постели, и возвращалась при первом движении. Боль примирила Стефанию Петровну с её образом жизни, изгнала из неё протест и как скалкой в один блин раскатала её желания, мечты, любовь и ненависть. Теперь только боль правила балом. И ничего с этим, Стефания Петровна не могла сделать. Теперь Шахерезада хотела одного – обмануть свою боль… Вытрясти её из себя, избавиться… Домик у моря… домик у моря… там боль чуть-чуть отвлекалась от тела Шахерезады.
– Я догадываюсь…, – прошептала Стефания Петровна, – ты дана в наказание… Но ведь я не знала, как погиб Егор. Не знала до поры до времени… А когда узнала? Что сделала, когда узнала?… Ни-че-го! Мне было тепло в гнезде Лёнчика? Тепло… Сытно… – Стефания Петровна с силой сжала кулак и резко стукнула себя по больному колену, взвыла. – Что-о-о, Стефка, больно-о-о-о… больно-о-о-о…
Она плакала беззвучно, кусая губы, лаская нежными прикосновениями больные колени:
– – Ich Tat, Scheherazade, laß ab! Ich Tat, Scheherazade, laß ab!12
Она ещё раз с силой ударила себя по колену. Закусила до крови губу, скрипнула зубами, выдавливая слова:
– Ну-у-у нет! Я им покажу… я справлюсь…
Глава 16
Сумерки пришли в сад Ольги вместе с Романом Васенко. Не сумерки, в которых тревожно и не знаешь куда деться. А просто сумерки, которые опускаются на землю, предупреждая о приходе ночи – тёплой ранне осенней, уже волглой, напоенной ароматами прелых листьев и запоздало цветущих роз. Роман заехал в дом Лениной на обратном пути из Самары в надежде встретить Михаила. Он давно уже догадался, что в это время суток, если Исайчева нет в Комитете, а дежурный доложил, что Михаил отбыл в неизвестном ему направлении, но, вероятно, домой. Значит, искать его нужно у Ольги. Роману не терпелось рассказать о новых лицах в деле подполковника Сперанского. Ольга с секатором в руке обрезала розовые кусты, готовила их к зимнему укрытию. Увидев, Васенко обрадовалась:
– Хорошо, что заехал, а то до утра провозилась бы… Проходи… откуда такой замученный? Мцыри ещё на работе, но обещал живо быть. Голодный? – выстрелила скороговоркой Ольга.
– У тебя бык есть? – подсветился усталой улыбкой Роман.
– Бык? – переспросила Ольга, и, почувствовав подвох вопроса, осведомилась, – у тебя машинка сломалась, не на чем до дома доехать? Бык, как средство передвижения сейчас модно?
– Машинка в порядке, а быка я съем…
– Не надо быка, – Ольга сняла с рук садовые перчатки, широким жестом пригласила гостя в дом. – У меня пирожки бегут на сковородку, осталось только огонь добыть…
– Пирожки? Ух ты! Ничего себе Михал Юрич живёт… Моя пирожки года три не пекла… – перепрыгивая через две ступеньки крыльца, Роман помчался впереди хозяйки. – Руки помою? Вода есть или натаскать?
– Шутник-самоучка… – бросила вдогонку гостю Ольга, – можешь весь с дороги помыться, полотенца на полочке.
Роман остановился, обернулся к спешащей за ним Ольге:
– Действительно, можно всему помыться?
– А то, – утвердительно кивнула Ольга
Пока Роман приводил себя в порядок, Ольга наладила производство заранее налепленных пирожков. К выходу гостя из ванны на столе стояло блюдо с партией золотистой вкусно пахнущей сдобы.
– Ешь, дружок! – довольно улыбнулась Ольга, накладывая в тарелку Романа горячие пирожки. – Сейчас с работы вернётся твой сослуживец и съест остальное. Он большой любитель «Робин Гудов».
– О! – с удовольствием уплетая пирожки, восхитился Роман. – Почему «Робин Гудов»?
– Всё туда же, – хитро поглядывая на гостя, хихикнула Ольга, – мы лучшие следаки… Мы лучшие следаки… «Почему?» – это не вопрос опытного следователя. «Зачем?» – твой вопрос. Посмотри с чем пирожки… Ни на какую мысль не наталкивает?
Роман отодвинул руку с половинкой пирожка подальше от лица и принялся пристально разглядывать начинку:
– С дробью, что ли?
– Балбес! С луком и яйцами… – засмеялась Ольга, игриво подмигнув Роману.
– Э-э-э! Взрослая женщина… – укоризненно покачал головой Васенко, – Михал Юрич придёт, я ему все расскажу… все, все…
– И то, что ты стрескал его долю пирожков тоже расскажешь? – не унималась Ольга.
– Он же мой чай выпивает!
– Ну, что ты врёшь?! – возмутился Михаил, входя в кухню, – когда это я выпивал твой чай?
– Тьфу, на тебя! Напугал, бес! Ходишь, будто кошка. – Роман бросил взгляд на ноги Михаила, увидел тапочки, воскликнул, – Да ты, Юрич, в тапочках? Прижился, значит. Рад за тебя!
Исайчев пожал другу руку, подошёл к Ольге, взял её за плечи, развернув лицом к себе, чмокнул в щёку, тихонько спросил:
– Я ещё не говорил сегодня…
– Говорил, говорил, – просияла ямочками Ольга.
Верхняя пуговица рубашки Михаила была расстёгнута и Ольга, уткнулась носом в ложбинку между ключицами, вдохнула запах его кожи, тут же резко отстранилась: