Балтийский завод оказался преизрядной лавочкой, рабочие еле ворочают руками, завинчивают один шуруп чуть ли не два часа. Наконец, теряем терпение. Переговорившись с механиком Н.С. Кулешовым, решили балтийцев выгнать, корабль принять условно, а вернее – вовсе не принимать, своими силами наладить моторы и дунуть на фронт.
Все шло прекрасно, но в районе Владимирского лагеря встречаем мы в воздухе на разных высотах небольшие облачка типа «кумулюс», небольшие, кругленькие, и главное – много. Как только первое из них оказалось под нами, аппарат вдруг как качнет, и пошла потеха: оказывается, они были связаны с сильными потоками воздуха. И начало нас валять, качать, как пароход в море. То задирается кверху, то падает носом вниз, то качнет направо, то налево, а то и все вместе – и вверх и налево и, наоборот, вниз и направо, вниз и налево. Гимнастика управлением пошла вовсю, да еще когда штурвала не хватает, помогай ногой.
Корабль точно кряхтит, переваливаясь из стороны в сторону, а главное – иногда размахи столь велики, что дал все, а он еще валится. Мелькает мысль – выровняется или нет? Но вот – нет, кренится медленнее, вот задержался, вот пошел обратно – тут уже не зевай, быстро крути штурвал, отдавай все. Жутко было смотреть Панкратьев взмок, хоть выжми, и устал. Говорит: «Сменяй!» – я говорю: «Алексей Васильевич, боюсь!» Качнул головой, вертит дальше, только смотрю я – не то что побледнел, а какой-то серый весь сделался. Ну, думаю, табак дело. Подхожу, говорю: «Слезай, сменяю». Выбрали спокойный момент, сменились. Раз болтнуло – не совсем чисто, но справился, второй раз – справился. Эге! Не так это и страшно, особенно с пилотского сиденья, сзади смотреть куда страшней! У Панкратьева при всей усталости душа в пятки ушла. Надо отдать справедливость, что я видел потом качки, но такую встретил всего один раз.
(Там меня сменить отказались, и решил я садиться где попало, а доуправлялся до лиловых искр и кругов в глазах. И думаю: вот еще момент – встану и уйду, да уж больно много у меня пассажиров было – пересилил себя и сел.) Я даже немного расхрабрился и начал малость лавировать, обходить более крупные облака.
Наконец взмок и я. «Что, – спрашиваю Панкратьева, – как ты, оправился? Садись поправь, а я передохну. Смотри – вон уже Псков виднеется, будем подходить, я тебя сменю, чтобы ты отдохнул и к посадке был свежим!» Сменились, сбавили высоту, но качает так же. Опять сменились. На Псков с озера находит клин тумана, но между туманом и землей видно пространство. Мы уже бросили линию железной дороги и шли прямо к городу; над городом расползалась мгла, захватывая шпиль самой высокой колокольни псковского кремля. Повернул немного правее в поля, сбавил газ и пошел вниз. Вот серая грязь тумана, аппарат врезывается в нее… момент – и я растерялся, сразу потеряв ориентировку: кругом молоко, забыл даже, с которой стороны земля. Инстинктивно даю вниз и смотрю на указатель кренов – шарик дрожит, но стоит посередине, на индикаторы скорости – а они из себя лезут. Только собираюсь взять на себя, как Панкратьев диким голосом орет: «Скорость, скорость!» Тяну на себя и вижу сквозь редеющий туман метрах на 150 внизу поля. «Ну тебя к черту, – говорит, – давай я садиться буду, а ты ищи место для посадки».
И вот начинаем мы метрах на 100 делать круги над полями. На первом же кругу выбираю место, на втором показываю его Панкратьеву и на третьем, снизившись окончательно и пройдя группу стреноженных лошадей, командую: «Контакт!» Панкратьев взял на себя, и мы покатились по лужайке. Выскочили и первым делом поздравили друг друга с благополучным прибытием. Весь перелет – 2 ч. 50 мин., 300 с небольшим верст.
Осмотрели аппарат – все благополучно. Появились местные жители, но встали на почтительном расстоянии; я без фуражки (свою потерял где-то в корабле, а в «пилотке» боялся быть принятым за немца) пошел навстречу и стал завязывать отношения с ними. Место, где мы сели, называлось Запсковье. Крестьяне осмелели и подошли ближе, когда же увидели в кают-компании портрет государя и образ, то совсем обрадовались – оказывается, конечно, приняли нас за немцев, и в нас даже кто-то стрелял из револьвера, пока мы кружились, – кажется, бывший в отпуску жандарм.
Воспользовавшись тем, что пришло много народу, мы перекатили аппарат на другую сторону поля и поставили на взлет, потом достали чурбаки и подставили их под полозья. Появились стражники, мы попросили выставить охрану, а пока оставили Кулешова и Ушакова, поручив им, когда придет настоящая охрана, искать нас в лучшей гостинице города. Плащи наши ушли на укрытие моторов.
Ну и отвратительное же состояние – быть знаменитостью: стоит около тебя целый круг народу и молча на тебя смотрит, приблизительно у трети разинуты рты. Встанешь, пойдешь, – круг раздается, но мрачно следуют за тобою, остановишься – опять окружат и только смотрят, расспрашивают мало, только более степенная публика, да иногда начальство. Бабы быстро решают, что мы голодны, и начинают тащить хлеба, пирогов, яблок и прочего. Норовят напихать в карманы. Мы безуспешно стараемся объяснить, что у нас все есть, и в доказательство оделяем ребят карамелью. Идем в город, провожать нас вызывается добрая треть толпы.
Переходим по кладышкам реку Пскову и на главной улице сразу же натыкаемся на Звонникова, который невероятно поражен нашим прибытием. Отправляем телеграммы, являемся к начальству и с начальником гарнизона уже в экипаже отправляемся к аппарату. Там выставили охрану, захватили Ушакова с Кулешовым и двинулись в город. В городе распорядились о доставке с вокзала сжатого воздуха, после чего были все расхватаны и подвергнуты усиленному кормлению.
Вечером заглянул к Кулешову и Ушакову, принес с собою коньяку. Оказывается, уже приехали мотористы Чучелов и Кениг и остались ночевать где-то около аппарата. Выпили мы коньяку, и Ушаков презабавно захмелел. Правда, с устатку оно и понятно. Я объявил нашим, что завтра никуда не летим – погоды нет.
Действительно, на другой день – сплошные низкие облака. Приспособил индикатор скорости «Саф», купленный еще в Петрограде. Какая чудная вещь – точный и чувствительный индикатор для тяжелой авиации! Ну да я когда- нибудь еще поговорю о его значении.
26 сентября.
Низкий туман, но, по-видимому, с наклонностью к разрывам. Панкратьев в одну душу: лететь! Ну что же, летим. В 8 ч. 04 мин. взлетели.
Сплошной туман. Вот вдруг его немного рассеяло. Летим над железной дорогой. Видны вагоны, но почему-то боком. Значит, имеем отчаянный крен. Уф! Выскочили на солнышко. Внизу море облаков и ничего больше. Теперь как взять курс? Я – к компасам. А в них жидкость совершенно застыла. Это Балтийский завод поставил такую дрянь. Я – в карман, там у меня крошка компас-брелок, но довольно верный. Определяюсь и кричу: «Пускай! Солнышко в левое окно. Хорошо, так держать!» Взяли 800 м, сбавили газ и идем. Вот прореха в тумане, и внизу виден поезд. Ура! Курс правильный. Дошли до Острова. Побоялся я менять курс, а надо было идти и идти. В прорехи увидали бы железную дорогу и так дошли бы до Двинска, тем более что в тумане все чаще стали появляться прорехи. Нет, почему-то решили мы садиться. Стали выбирать место. Вот большая прореха и внизу поля. Но пока снижались, туман опять нашел, и перед нами уже лес. Я – полный газ. Панкрат – на себя, а лес все выше да выше. Оказался на склоне горы, окаянный. Уже «Илья» завесил хвост, и некоторые березки по хвосту задели. Я кричу: «Вниз, вниз!» Вдруг слева овраг. Кричу: «Налево!» Нырнули в овраг. Набрали скорости и опять в туман. Вдруг впереди земля и лезет прямо на нас. Кричу: «Скорость есть! Скорость есть!»
Оказывается – гора, и на горе деревня с мельницей. Пронеслись над самой деревней и опять на вольном воздухе. Вон впереди видны поля. Даем вниз контакт, становимся на колеса и саженей сто несемся по полю, где, наконец, и останавливаемся. Оказывается, сели по ветру, да еще под гору. Ну да все равно: благо, что сели. При посадке лопнули кое-какие стяжки, да в хвосте кресты некоторые растянулись, некоторые полопались. Наконец, видим из деревни с горы спускаются несколько человек. Один бежит впереди, машет руками и кричит: «Наш, наш! Я флаг видел!» Конечно, опять приняли за немцев. Раз летит, значит, немец. Сообщил учителю и старосте. Сразу же нас окружили, и страх пропал.
Ясно, что в глухой деревне Заборовье (13 верст от Острова) появление нашего Змея Горыныча произвело достаточную сенсацию. А посему и здесь мы были приветствуемы стрельбою из двух ружей и одного револьвера. Послали Звонникова на лошадях в Остров, а пока достали в деревне брусков и козел. Подставили крыло и заменили проволоки. Затем воспользовались скоплением народа и перетащили «Илью» на полосу поля, удобную для взлета.
Опять в каютах оказалось несосветимое количество яблок и хлеба. Ничего с этим не сделаешь. Получили записку от предводителя дворянства Островского уезда с просьбою прибыть к нему и у него остановиться. Одновременно же и масса крестьян просит к себе.
Приехал урядник и стал спрашивать документы. А вот документов-то мы себе и не выправили. Посоветовали мы ему написать, что, дескать, неизвестного звания люди прилетели на огненной колеснице с неба и сообщили, что желают вступиться за русских и воевать с немцем. А колесница их имеет вид змея. Не знаю, чем дело кончилось, так как меня, Кулешова и Ушакова крестьяне прямо насильно вытащили из-под аппарата, где мы проверяли какие-то кресты, и повели с собою кормить. Панкратьев остался для объяснения. Кулешов все время острит и сам же хохочет. Ушаков только улыбается, и мы целой группой двигаемся к деревне. Все веселы, день разгулялся чудный. Вечером поехали к предводителю. Там уже застали Чучелова и Кенига. Их чествовали как заправских гостей. Они, узнав, что есть неисправности, решили тотчас же ехать. А мы, радушно принятые милыми хозяевами, поужинали и направились спать.
На следующий день решили лететь после обеда. Эх, дурни! Ну что бы отложить еще на следующее утро. Ну, значит, в книге судеб так было запи