– Погоди, сейчас покажем предписание с печатью.
Панкратьев дал предписание. Унтер долго вертел, наконец согласился, что мы русские, и даже выставил охрану, послав на станцию уведомление, что аэроплан свой.
Пошли пробовать на высоту. Но день подозрителен по шквалистости. И действительно, вышли на 2600 м и попали в грозовые облака. Там нас начало крутить. Мы – оттуда. Аэродрома нет, кругом облака. Мы из облаков в ту сторону, где посветлее. Выбились, пошли вниз. Местность какая-то чужая. Где мы?
Определиться не можем. Карты, как на грех, с собою не захватили, считая полет обычным аэродромным. Да и все карты остались в старом корабле. С нами – помощник начальника Эскадры полковник В.В. Витковский. Плутали, плутали – все без толка. А уже вечереет. Панкрат спрашивает, не над немцами ли мы. Я говорю: «Нет, потому что все крыши целы и скот на полях бродит». Нашли железную дорогу, а в которую сторону по ней лететь, не знаем. Решили садиться. Нашли место, сели. Спрашиваем местных жителей: «Далеко до Лиды?» Говорят: «Верст тридцать». Оказывается, ушли к северо-западу. Полковник подходит к Панкратьеву и официальным тоном говорит: «Капитан, я вам делаю выговор за небрежную организацию полета».
Панкрат – руку к козырьку, и ни слова. Как оказалось впоследствии, полковник обладал весьма несчастным свойством. Как он летит с кем-нибудь, ну, значит, готово: что-нибудь стрясется – не то, так другое. Ну да я поговорю об этом впоследствии. И прозвали наши его рыбьим глазом. Как в полете, так и сглазит, и полет из рук вон плох.
В августе мы на аэродроме производим опыт с грузоподъемностью. Берем с собою бомбу в 25 пудов весом. Вышина ее – 2 аршина 10 вершков, насыпана песком. Генерал Шидловский должен ехать в 8 ч. вечера в Ставку, где нужно доложить об опытах. Уже в 6 ч. вспомнили, что хорошо бы иметь фотографию. Но вот беда: фотографический кабинет помещается при штабе, и туда надо посылать за фотографиями. Пока их привезут, будет уже поздно. А в эскадре уже проведен принцип централизации. Все собрано при штабе, и у кораблей все имущество отобрано, в том числе и фотография.
Генерал крякает.
– Не извольте беспокоиться. Все будет!
– Как так?
– Ничего, сделаем. Послать младшего моториста со второго мотора!
– Терентьев, надо снять группу с бомбой.
– Есть! Я уже все приготовил.
Все становятся перед кораблем, посередине – бомба. Терентьев с аппаратом Герца: щелк, и готово.
– Подвязывай бомбу, заводи моторы!
Бомбу быстро прицепили под фюзеляжем, притянули тросом и конец его вставили в щель вроде замочной скважины. Конец троса имеет подобие ключа, вставленного в щель и повернутого поперек ее. Один поворот рычагом, и его бородка станет вдоль щели, проскочит в нее, и бомба пошла.
Моторы заведены. Нас еще раз снимают, и мы взлетаем. Набираем за один круг 1200 м. Идем над аэродромом и в левом углу его сбрасываем бомбу. У Павлова что-то заело. Я подбежал и французским ключом повернул бородку. Бомба пошла. Панкрат, сидя на руле, полагал, как и мы все, что корабль прыгнет, освободившись от тяжести в 25 пудов, и приготовился ко всяким случайностям, сильно вцепившись в штурвал. Наконец, выйдя из терпения, кричит: «Да когда же вы ее сбросите?» А мы, уткнувшись носами в люк, смотрим, как бомба ляпнула на поле, разбросав вокруг себя комья земли и оставив большую черную воронку, точно она была разрывная. Корабль даже не вздрогнул.
– Да уж давно сбросили, – говорю я, – можно малый газ.
Снижаемся и садимся. Подъезжает на автомобиле генерал, спрашивает о впечатлении и собирается ехать на вокзал. В этот момент ему подносят, правда, немного сырой, но вполне готовый снимок нашей группы с кораблем и бомбой, размера 13 на 18. А прошло всего 20 минут.
Генерал качает головой, благодарит, берет снимок и уезжает. А бомба, оказывается, на целую сажень ушла в землю и шла с таким страшным ревом, что всем жутко стало. Да, гостинчик выходит симпатичный.
17 сентября в 6 ч. 44 мин. утра вылетели.
Набрали 3000 м, перешли позиции в направлении на Митаву. У Митавы прошли около мостов. Железнодорожный мост взорван, представляет собою фигуру в виде буквы V. Проездной мост исправлен, виден настил из свежих белых досок. Я заранее спрятал в хвосте две бомбы по 20 фунтов – для собственного развлечения, не в счет абонемента. Бросаю одну, но в мост попасть нельзя. Проходим стороной. Можно было бы в караулку. Сбросил, но немного запоздал. Бомба ляпнула в воду около пристани парома и разорвалась уже под водой. Ничего, что промах. Зато знаю угол сбрасывания.
Вокзал в Митаве пуст и полуразрушен. Идем на Ауц. Внизу облачно, но в прорехи кое-что еще видно. Ниже нас аппарат. Мы, как Петрушка, выскочили. Павлов наверх, я – в средний люк. Немцы, видимо, смотрели вниз и нас прозевали. Ударили из пулеметов. У Павлова заел, мой работает исправно. Посыпаю с опережением. Вижу картину: наблюдатель, сидящий сзади, толкает пилота. Аппарат – камнем вниз и скрывается в облаках. Что случилось с ним дальше, не знаю. Красивый большой «альбатрос». Дошли почти до Ауца, но его уже не видно – сплошное облачное море. Повернули налево. В прорехи вдали виднеется Бауск. Повернули еще влево на Гросс-Экау, где немцы нажимают. Подходим, приготовили бомбы. Я у дверей вытащил свою. Павлов пыхтит у прицела. Я вижу внизу хутора, и во дворах видны артиллерийские запряжки и повозки. Решил бросить; целюсь во двор того, что получше и где побольше немцев. Бросил, слежу за бомбой. Сразу, как всегда, отстала от корабля. Потом выровнялась. Ой, не долетит! Нет, пожалуй, попадет.
Скрылась. Где же разрыв? А вот, наконец-то: разрыва не видно, но из окон дома повалил черный дым. Павлов начинает бросать. Иду к нему и не вижу, что дальше с хутором. Павлов бросает бомбы. Часть попадает: одна в окопы, одна в поле – тоже тротилка. Жаль, пропала.
Но уж очень красив разрыв. Бедный Пупс не справился, да и вообще цель неважная. Надо бы вернуться, но решили идти домой. Как оригинально: смотришь вниз, и вот эта часть земли враждебная, а эта – своя, и над своей как-то уже легче на душе.
Малый газ, и идем прямо домой. Без кругов, чисто садимся на аэродром. Разговоры, кто что видел. Веселые, идем пить кофе. Пишу донесения: одно телеграфное, другое более полное. Дубликаты в Эскадру.
25 сентября идем в полет.
Погода прояснела, но еще неважно. Вылет в 7 ч. 14 мин. утра. Идем на ручей Карум, где в лесах идут бои. На земле ничего не видно. Да еще вдобавок и видимость плохая. В воздухе туманно, да и высота у нас 3200 м. Идем на Вальгоф и бомбим. По сведениям штаба, там склады снарядов. Но они ничем не показывают своего присутствия. Возвращаемся, зайдя в Гросс-Экау. Ура! Хутора пусты. Немцы перебрались «ins Grime». А от хутора, в который я сбросил бомбу, – одни стены, дом сгорел. Ну и отлично.
Корабль веду я. Панкрат пошел кидать бомбы. Гросс-Экау сердится и стреляет в нас. В этот момент весь корабль отчаянно дергает. Какой-то хряск. У меня душа ушла в пятки. Первая мысль: отбили хвост. Второй удар такой же силы. Я вцепился в штурвал и жду, что будет. Ничего, корабль идет по-прежнему. Тогда кричу:
– Что там случилось?
– Ничего, – говорят.
– Как ничего? А что же так рвануло корабль?
Оказалось, что при сбрасывании двухпудовок две из них ударились стабилизатором в проволочную оттяжку от крыла к фюзеляжу. «Тьфу, напугали даром, черти!»
Дальше пошли к Митаве. Я делаю разведку. Считаю баржи на реке, но вижу – мало, слишком мало. Идем домой. Я осматриваю оттяжку. Высовываюсь из бомбового люка, осматриваю шасси. Все благополучно.
Только оттяжка сильно растянулась и совсем ослабла. Ужасно противно ходить по кораблю, когда открыты оба люка. Остается тоненький промежуток дерева и по бокам два провала. Закрываю бомбовый люк крышкой.
Еще над неприятелем даем малый газ, и вот, наконец, дома.
27‐го опять в полет.
Идем бить станцию Тауэркален. Да, забыл. На прошлом полете разогнали 10‐фунтовкой какие-то обозы и заставили разбежаться эскадрон конницы, шедшей куда-то на запад. Другой эскадрон – молодцом, не разбежался, только заметно прибавил аллюр. Фотографии вышли из рук вон плохо.
В 7 ч. 22 мин. вылетаем. Берем полный груз – 25 пудов бомб. Делаем круг над Тауэркаленом, пристреливаемся и бьем. Летит первая кассета. Я принимаю пустую. За ней вторая. Я ногами сталкиваю кучу 20‐фунтовок, лежащих прямо на полу. В это время фотограф Терентьев выворачивает в двери корзину с 10‐фунтовками, уложенными в ней стоймя, как пивные бутылки. Взрыв грандиозный: двухпудовки – основание, а мелочь – фон. Получился длинный взрыв и сплошной, точно руку наложили. Рвутся сразу пять двухпудовок, четыре пудовки, шесть 20‐фунтовок и десять 10‐фунтовок Картина поучительная. Даем еще круг, высыпаем остатки и бредем домой. Идем вдоль позиции. Я замечаю тяжелую батарею. Прошу ее сфотографировать. Черчу кроки на картонке от патронов и точно наношу на карту. Строчу по батарее из пулемета. Дальше – большая деревня, на улицах видно движение. Я туда тоже из пулемета. Выпустил обойму, смотрю – целый муравейник, кем-то потревоженный: люди, лошади. Я туда еще обойму и строчу, строчу, пока не отошли достаточно далеко. А там – кутерьма, беготня по улицам, масса народа и лошадей, сразу всех стало видно. Оказалось впоследствии, что это была целая бригада кавалерии на отдыхе, она же резерв участка позиций на Двине, занятых кавалерией. Я думал мило пошутить, стреляя из пулемета вниз. Вы принимаете это всерьез? Ну что же, значит, можно это проделывать каждый раз. И с этого дня началась моя практика стрельбы вниз из пулемета. Публика наша сначала не верила. Но потом убедилась, особенно когда нам дали разрывные пули.
Сели. Опять кофе и донесения. Сделал кроки батареи. Отсылаем все в штаб.
5 октября вылет.
Корабли снимаются с промежутками в 15 минут. На Фридрихсгоф первым идет Алехнович, потом мы, за нами Нижевский, Башко и Лавров выходят самостоятельно. С нами в полет идут Горшков и Витковский. Прицепляем 15‐пудовую бомбу, берем две двухпудовых, одну пудовую, и я прячу для себя в хвост две пятифунтовые. Нас в корабле семь человек. На траверзе Митавы вижу далеко впереди громадные столбы дыма. Присматриваюсь к горизонту и вижу: вдали и немного ниже нас кружит «муромец».