Штаб просит не летать и приготовиться. Будет прорыв. Нам будет большая работа. Запрашивают, нет ли зажигательных бомб. Отвечаем, что специальных нет, но пожары произвести сможем, так как есть тротиловые (тринитротолуол). Мы с Воробьевым стащили их у воздухоплавателей, когда стояли в Лиде. Те все равно бы их уничтожили, а теперь они пойдут в дело. И вот выволакиваем свой запас тротилок.
Двухпудовки весят, в сущности, три пуда, но, чтобы не беспокоить Панкрата, говорю, что два. Панкрат последнее время не велит сильно грузить корабль, и мне все время приходится ставить вес меньше, чем есть на самом деле. Уж очень соблазнительно прихватить лишку.
Разряжаю несколько динамитных 10‐фунтовок и заполняю их тротилом. Туда же кидаю гайки, обрезки болтов, гвозди и прочую дрянь. Приготовились. А пока что благодушествуем. Едим землянику, клубнику и черешни. Соловьи в парке так распелись, что спать не дают. Отняли у обозников кое-что награбленное. На нашу долю пришелся пудовый бидон рома, так что по вечерам пьем чай с ромом и даже варим «жженку».
Начинают перепадать дожди. А вот и дело. Приезжает ротмистр Ильин, командир 7‐го дивизиона. Сговариваемся относительно работы. Предполагается следующее: совместно с пехотой атаковать Язловецкий выступ и прорвать в этом месте фронт противника. После артиллерийской подготовки пехота идет на штурм. Авиация зажигает в тылу пожары, разыскивает и бомбардирует резервы противника.
23 мая начинается непрерывный гул канонады. Идет дождь. 24‐го надо идти с утра. Гром канонады и дождь, лететь нельзя. Панкратьев нервничает, устраивает мне сцену по поводу того, что я, дескать, прозевал момент и клочок чистого неба. Что надо было выйти смотреть, пока еще шел дождь. Но сцену обрывает новый ливень. Панкратьев, раздраженный, уходит к себе.
Вечером телеграмма: первая линия взята, 100‐метровая тоже. Наши войска остановились у третьей. Позади есть резервы противника – разбить их! Сговариваемся, как идти. Подходить с юго-востока и громить (ветер северо-западный).
25‐го в 4 ч. 10 мин. вылетаем.
Идет и 13‐й корабль. Облачно. Настроение торжественно-серьезное. Идем: Панкратьев, я, только что приехавший на должность артиллериста К. Смирнов и Павлик. Бомб нагорожено в корабле столько, что пройти нельзя. Двухпудовки висят в кассете. Две кассеты полных, остальное на полу. Подходим к Язловцу. Вижу сильно разбитые окопы противника. Но они уже пустые, точно мертвые. Замечаю своих. Вижу, где держится противник, – дальше, в уцелевшей части Язловца. Вижу войска: батальона три-четыре. Ага, резерв.
Идем туда. Здесь лощина с хатами, и между ними люди. Прицел поставили заранее. Приготовиться! Грох!. Одна пудовая, три двухпудовых тротилки. Одновременно сваливаю три 35‐фунтовых осколочных и немного мелочи. Разрывы, облака дыма, сразу же пожары. Одну 25‐фунтовую тротилку бросаю в группу уцелевших домов, где вижу автомобиль, людей и лошадей. Высота 2600 м, но видно хорошо. Попадания великолепные.
Даем круг на кругу. Вижу массу артиллерийских запряжек. Дальше на поляне повозки, много лошадей и масса народа, тысячи три-четыре. Какие-то палатки и масса черточек на поляне. Бросаю в артиллерийский парк одну 10‐фунтовку и одну 20‐фунтовку. Попадание удачное. Павлик строчит из пулемета. Вижу на поляне страшную панику. Люди, лошади бегут куда-то по разным направлениям. Беру бинокль. Батюшки светы! Перевязочный пункт!
– Павлик, стреляй левее, тут госпиталь!
А там-то паника! Ну, черт с вами, дураки этакие. Стану еще на вас бомбы тратить! Выходим вторично. Тут уже я обнаглел и первую пудовку посадил прямо в первую линию, где держался противник. Дальше резерв уже в беспорядке и частью начинает разбегаться. Грохнул еще кассету и часть осколочных. Все окончательно заволокло дымом. Схватил пулемет и сыплю, сыплю… И так крутили мы и бросали, пока от резерва уже ничего не осталось. Перед последним кругом (сделали уже пять) Панкратьев спрашивает: «Можно идти домой?» Я побежал и кричу: «Прошу еще круг!» Панкрат вертит. А на поляне-то что делается!
Вот дурни-то: бегут и бегут. Да чего вы? Ведь я вас не трогаю. Вот и последний круг. Все в пламени. Качу туда последние три бомбы. Свободны! Панкрат вертит направо. Только что закрываю люк, отчаянный крик Павлика: «Немец!!!» Костя Смирнов – наверх, Павлик – у двери. Сам бегу в средний люк. Вижу шагов на 800 за хвостом немец с большой «головой». Двухстоечный, нижняя поверхность чуть- чуть короче верхней, поверхности широкие и мотор ротативный. Как потом выяснилось – «гальберштадт».
Беру «льюис», целюсь чуть выше и открываю огонь. Щелк! Один только выстрел. Передергиваю, опять только один. Пулемет не работает. Наверху у Кости тоже заело. Немец нагоняет медленно, но верно. Правда, мы идем с полным газом и немного на снижение, так что у нас скорость не менее 125 км/ч. Бросаю пулемет вниз в каюту и беру «маузер». Выцеливаю и выпускаю обойму. Немец наклоняется вниз и пускает очередь из пулемета.
Пулемет работает редко: там-там-там. Опять выпрямляется. Пулемет стоит, очевидно, наверху, над винтом. Уже шагов 400–300. Я начинаю вторую обойму. На втором или третьем выстреле вдруг вспышка, удар по голове. У меня слетает пилотка и пропадает где-то в пространстве. Продолжаю стрелять. Вижу брызги крови и ощущаю боль в руке. Выпускаю обойму.
Голове холодно. Спускаюсь вниз, беру обойму и, подобрав шлем механика, напяливаю его. Вижу картину: Павлик смотрит на меня, и глаза у него вдруг делаются большими и широкими. Оказывается, около него упали брызги крови, и он решил, что я опускаюсь из люка раненый. Заряжаю третью обойму и начинаю стрелять. В это время чувствую толчки в бок. А немец уже шагах в 150. Оказывается, Павлик подает свой пулемет, толкая меня дулом в бок. От него немец уже спрятался за стабилизатор. Бросаю «маузер» на крыло и беру пулемет. Та-та-та-та… Веду я наискось и опять с другой стороны, как бы ставлю косой крест на немце. В этот момент вижу, что у того что-то с мотором. Его как-то затрясло. Винт стал виден. Он сунулся вниз и крутым виражом направо и вниз стал планировать к своим. Дружное «Ура!» и прекращение стрельбы дали знать Панкрату, что все хорошо. Он уже сбавил газ, когда я подбежал сказать, что немец сбит.
Кстати, мы уже перешли свою линию. Жаль только, что немец пошел планировать, а не упал. А то бы достался нам. Я, оказывается, окровавил все кругом: пулемет, «маузер», люк… Накапал в пилотской, куда прибежал. Оказалось, что кровь бежит из четырех ранок на пальцах левой руки. Очевидно, пуля дотронулась до одной из проволок стабилизатора, разорвалась и наградила меня только осколками оболочки, а свинчаткой сбила пилотку. Два осколка сидели в кожаной куртке. Руку замотал бинтом. На голове вскочила опухоль, больно тронуть. Мы разлеглись с Павликом на полу и болтаем.
Костя Смирнов около Панкрата вертит карту и ничего не соображает. Слышу – Панкрат его отчитывает за ориентировку. В конце концов вопит: «Где мы? Где Чортков?» Я с места кричу: «Чортков справа!» Думаю в то же время: черт возьми, надо посмотреть. Высовываю голову в правую дверь и действительно вижу: Чортков далеко под правым крылом. Впереди шум. Встаю, иду. Что такое?
– У нас нет ориентировки. Где Чортков?
– Справа, под крылом.
– А это что внизу?
– Янов – Будзанов, – говорю. – Один Янов, другой Будзанов.
Я, между прочим, всегда забывал, какой из них Янов, а какой Будзанов. Так и звал их собирательно.
Это два местечка чуть западнее линии Чортков – Трембовля.
– А Трембовля где?
– Влево по краю крыла. Да чего вы переполошились? Вон впереди уже наши палатки видно. Идем правильно.
– Да он не умеет ориентироваться! – шумит Панкрат.
– Ну, ничего. Он только первый раз.
Я повернул карту, и Костя наконец разобрался, где это. Сели. Шум, гам, радость. Телеграммы в штаб. Пишем донесение, отмечаем: промахов не было. Вечером дождь. Лететь нельзя. Все именинниками ходим. Прорыв удался. Прилетел 13‐й. Он сбросил все бомбы с одного круга.
Сделал даже фотографию. Мне было не до того, теперь жалею. Вечером телеграмма: «Язловец взят. Противник отошел за Стрыпу. Преследовать бомбами и пулеметным огнем». Ура, ура! Как хорошо, и мне маслом по душе. Пулеметный огонь с корабля признан штабом армии! Молодчина – Генерального штаба капитан, потом полковник Тарло в штабе 7‐й армии. Так точно, так ясно дает задачу, не забывает поставить в курс дела. Когда так дают задачу, кажется – наизнанку вывернешься, а сделаешь, что сказано. Отдаю распоряжение грузить преимущественно осколочные бомбы. Беру стрелы. Спать, спать…
26 мая нагрузились доверху.
Спереди в хвост не протискаться. Кассета только одна, так как осколочные бомбы в кассету не помещаются. Эти бомбы имеют шесток на головной части, так что рвутся над землей, разбрасывая осколки настильно, и дают страшное поражение. Вышли в 3 ч. 30 мин. утра. Подходим к Стрыпе. Тишина. Переходим на ту сторону. У дверей приготовились Павлик и Костя. Высота 2200–2100 м. Видно отлично. Идем вдоль лесной дороги. Около будки лесника какое-то движение. Люди, лошади, но из-за деревьев не видно. Впереди большая деревня, кажется, Лещанце. Бросил 20‐фунтовку. Павлик выкинул 10‐фунтовку. Остановил его. Разрывы около дороги по левой обочине. Оттуда врассыпную какие-то люди, лошади, повозки, и – вскачь по дороге. В это время впереди в деревне, вероятно, услышав взрывы и увидав старого знакомого, вдруг все зашевелилось. Чистый муравейник. На площади черным-черно, улицы тоже.
Народу тысяч пять-шесть. Полетели бомбы из люка и из обеих дверей. «Стоп бросать! Пулеметы!» – кричу я и тоже хватаюсь за пулемет. А внизу-то бомбы рвет прямо в толпе, сразу оставляя большие плешины. Вот разлетелся какой-то дом. А вот из соседней деревни уже бегут по полю. Но там народа меньше, тысячи три.
Пока работаем из трех пулеметов по первой деревне. «Стой стрелять! Приготовь бомбы!» – кричу я. Опять град бомб обрушивается на вторую деревню. «Пулеметы!» – опять огонь. Тут уже масса бегущих по полю. Бомбы опять рвет в деревне. Корабль наш вмазывается в облака. Моторы дохнут, дают перебои.