В разбитых же местах точно все вспахано. От окопов и следа нет, только палки от плетней валяются.
Из блиндажей несется зловоние, около валяются кровавые тряпки, и оттуда навстречу вылетают со зловещим жужжанием крупные зеленые мухи. Скорей назад! Вот опять участок Язловца. Разрушенные хижины, и между ними замаскированная батарея. Орудия (гаубицы) уже увезли. Это та самая батарея, которую я угостил трехпудовой осколочной. Ну и блиндажи они нарыли. Около блиндажей – кровавые тряпки и опять мухи.
Скорей прочь! Пространство между окопами сплошь красное. Это маки, крупные красные маки, точно следы крови, пролитой здесь.
Вот и наши окопы – узенькие, подпертые чем попало. Тряпки, остатки гнилья. Окопы уже не грозные, утратившие смысл. Уже и проволока как-то обвисла. Наши окопы уже и беднее, но накопано много. Тут же одинокая могилка. Низенький крестик, дощечка и надпись: «Разведчик… полка, убит при взрыве фугаса». Вероятно, осталось так мало, что дальше нести не стоило, тут же и похоронили. Вспомнилось, как рассказывали в штабе: разведчики, выкопали три фугаса и принесли с собою. «Да вы дураки! Там еще такие должны быть, что, как наступишь, так взорвется».
«Никак нет, – отвечают, – мы все место кругом вытоптали». Вероятно, один из таких вытаптывателей оказался менее удачливым. Дальше кресты, кресты, – целые леса крестов, и маки, чудные крупные красные маки.
Едем дальше. Деревня Доброполе: на карте вот тут, а ее нет. Наконец, подъезжаем к развалинам костела и видим, что кругом действительно была деревня. Была, а теперь ее нет. И все быльем поросло, и опять маки. Прибавляем хода. Слева угрюмый Буркановский лес, и на дороге аншлаг: «Дорога обстреливается, днем не ездить!» На дороге кое-где воронки. Бурканов хмурится, но молчит, и мы облегченно вздыхаем, когда, свернув вправо, теряем его из вида. Вот и живая деревня. Оживленная масса солдат. Но и тут несколько разбитых домов: это Бурканов достает дальнобойными. Здесь однажды стали истребители отряда Орлова. Три дня жили по-хорошему. На четвертый, часа в четыре дня, как дали тяжелыми, так аппараты пришлось вести на руках бегом по полю, версты полторы. Вот Трембовля; сворачиваем полевыми дорогами к себе.
Из штаба телеграмма: просят разведать район Гниловоды – Олеша – Савалуска – Монастержиско. Дело в том, что в направлении Олеша – Савалуска наши войска провели ряд атак с переменным успехом, стараясь выйти в тыл Бурканову и остальной сохранившейся линии. Немцы собрали здесь большие силы, и нашим приходилось каждый раз возвращаться в исходное положение. Захватывали участки позиций, но удержаться там не удавалось. Штаб просит снять позиции, особенно тыловые, дабы точнее выяснить направление удара.
12 июля в 5 ч. 15 мин. утра снялись.
Бомб не брали, зато взяли два фотографических аппарата. С нами Арсений Михайлович Колянковский и Константин Константинович Смирнов. Павлик с пулеметом, у меня карта и бинокль, и я у правой двери. Решил чертить кроки третьей линии. Высота довольно быстро набирается. Корабль быстроходнее старого, и вот у нас еще 2600 м, а мы уже подходим к линиям противника чуть южнее Бурканова. Ну что же, выкатились. Фотографы заработали. Павлик затрещал из пулемета. Я начал чертить кроки и отмечать батареи. Но какой град снарядов на нас обрушился! Высоту поймали сразу и тотчас же взяли в круг. Вообще, когда разрывы даже на одной высоте, но держатся за хвостом, летчику еще горя мало. Когда они начинают приближаться, то становится хуже. Когда приходятся наравне, то это плохо. Но раз зашли вперед, тут дело совсем скверно – надо менять курс. А сегодня их такая масса, и преимущественно тяжелые бризантные. До сих пор мы привыкли к шрапнели, а тут на нас обрушились бризантки, да еще по 6–8 дюймов калибром.
В корабле все присмирели. Павлик перестал стрелять. Фотографы молча, сосредоточенно работают. Я пытаюсь рассмотреть в бинокль артиллерийский наблюдательный пункт у леса, у деревни Савалуска. Грохот разрывов невероятный. Секундами не слышно моторов. В это время сразу два разрыва прямо против двери. У меня инстинктивное движение – спрятаться за стенку. Ужасное «уэх! уэх!», черные клубы дыма с рыжевато-зеленым оттенком и какими-то вылетающими из них винтообразными космами. Слышны удары осколков по кораблю. От правого крыла летят по воздуху щепки и тряпки. Это уже переполнило чашу терпения. Я вскочил и кинулся в пилотскую. По дороге – разрыв слева, и в окно я вижу: левого крыла нет, вместо него один дым.
«Конец! – мелькнуло в уме. – Крыло отбили!» Я припал к окну. Какие-то доли секунды… Дыма нет, крыло целехонько, моторы работают, слегка дрожат материя и проволоки. Уф! Дальше, в пилотскую! Наклоняюсь к Панкрату, говорю: «Поворачивай!» Спереди сплошной клуб дыма. Панкратьев, очевидно, потерял ориентировку, спрашивает: «Куда?» Я кричу: «Влево!» Начался поворот. Сквозь редеющие клубы дыма вижу Монастержиско и замечаю две батареи под углом одна к другой северо-восточнее Монастержиско, у деревни Олеша. Разрывы куда-то исчезли, тишина. Фу, выбрались!
Оборачиваюсь назад, вижу: фотографы еще работают. Им в люк поворот не заметен. Обращаюсь к ним: кончайте снимать, над своими идем. Вижу, как у них вырывается вздох облегчения и опускаются руки. У них, оказывается, был инцидент. В самый скверный момент оба тоже решили, что их авиационная карьера кончена. В этот же момент Колянковский наступает ногой на руку Смирнова. Тот, возмущенный, обращается к нему: «Послушайте, не уйдете ли вы на всякий случай с моей руки?» Колянковский безнадежно машет рукой и отвечает: «Ах, да теперь уж все равно».
Спрашиваю Панкрата: «Как идет корабль? Никуда не валится?» Нет, ничего. Как-то одновременно мы начинаем рассуждать – нехорошо, мол, вышло, что повернули. Немцы видели, что корабль удрал, свои тоже. Я, кстати, вворачиваю: «А у меня разведка не закончена». У обоих мелькает мысль: надо пройти еще раз.
– Я сейчас осмотрю корабль!
Бегу назад и говорю фотографам: «Приготовьтесь, сейчас опять идем на немцев». Вижу, как физиономии у них вытягиваются. Павлику говорю: «Чтобы ты поливал их из пулемета, не переставая!» Бегу обратно и становлюсь с картой, на этот раз уже за стулом в пилотской, чтобы быть рядом с Панкратом. Он уже повернул, и мы опять переходим позиции. Наклоняюсь к нему, и мы оба хором поем одесскую песенку: «Лопни, а держи фасон!»
Опять разрывы, но хуже – немцы нервничают. Да и Павлик строчит из пулемета. Успеваю исправить кроки, наношу батареи у дорог на фольварк Кадубец. Опять черные «крякалы», опять корабль швыряет от разрывов. Правее, правее, и опять тишина. Вышли из-под обстрела и идем домой.
Какое радостное настроение, когда вырвешься из подобного ада! Хочется петь, кричать. Сменяю Панкрата. Идя на малом газе, пою все, что приходит в голову. Сегодня все счастливые и довольные. Лопни, а держи фасон! Дома штопаем пробоины.
14 июля в 5 ч. 45 мин. выходим.
Набираем 2800 м. Корабль наш несколько быстроходнее старого, и выходит так, что высоты еще нет, а мы уже около позиций. Приходится кружить над своими. Вот и 2600 м; за рулем сижу я и набираю последние сотни метров. Крутим около Тарнополя. Вдруг слышу: «хум! хум!» Что такое? Опять, и даже яснее; вот уже и корабль вздрагивает. Зову Панкрата.
Послушай, нас кто-то обстреливает? Что ты ерунду городишь? Свои-то? Опять два удара. Я выжидаю, вот опять. Я быстро оборачиваюсь и вижу в правое окно два бело-красных разрыва сзади и чуть ниже корабля, и очень близко. А это что такое? Ну так что же? Тебе-то какое дело? Ну и обстреливают, невидаль какая!
Я все-таки отвернул левее, стрельба прекратилась. Вот высота уже хорошая. Я сменяюсь и иду назад, беру бинокль и пулемет. Переходим позицию около Денисува. Нас начинают обстреливать. Находим виноватых и вместе с Павликом накрываем их из двух пулеметов. Обстрел сразу прекращается, перестали стрелять и мы.
Корабль в полной тишине плывет на юг. Проходим Дворжиско, Нижниюв, выходим на реку Тудынку, у Соколува поворачиваем и идем опять на север вдоль позиции. Полное молчание, молчим и мы. Облачно, плохо видно, снимать почти бесполезно. Видимость отвратительная, ничего ценного не замечаем. Нагло, еще над неприятелем, даем малый газ и идем к Тарнополю. У нас своя личная задача: подыскать в районе Тарнополя аэродром и стоянку. Слева показывается немец, но, не дойдя на выстрел, поворачивает и уходит. Обошли кругом Тарнополь, и домой. Ничего подходящего.
Посадка, кофе. Донесения бледны: видели очень мало, фотографии вышли хорошо, но облака мешают даже определить, что это. Просвечивают какие-то окопы, видны лисьи норы, но нельзя определить пункта, где снято.
16‐го выкатываемся двумя кораблями.
Берем с собою молодежь, у нас – прапорщик Алексей Гаврилов. Беру стрелы и бомбы. «13‐й» идет в район Гниловоды, тоже берет бомбы. Мы продвигаемся опять с севера, решаем пошарить в тылу у Бурканова. Ветер северный, буду бросать по ветру.
Набираем 3000 м, выходим у Раковца и идем на фольварк Вагу. Вага – это пункт снабжения Буркановского узла, и поэтому там много всяких хороших вещей. Народа в корабле много, потому я могу всецело заняться бомбами. Прикидываю примерно прицел, ставлю 15 делений (норма 13, но идем по ветру). Пристрелки не делал, так как окопы проходили с боковым ветром, и она, кроме бесполезной утраты бомбы, ничего не дала бы. Подходим к Ваге. Выбираю тяжелую. Продвигаю кассету над люком и держу в руках веревочку. Внизу много построек: бараки, землянки, есть окопы. Видимо, Вага готовится к обороне в случае прорыва. Видно движение обозов на шоссе к Подгайце.
Вот подошла стрелка прицела. Дернул – бомба пошла. Ляп! – в какую-то постройку! Что-то разлетелось, и все заволокло желтым дымом (динамит). Попал хорошо, жаль, что бросил только одну. Но ничего, дальше уже заметно много целей.
По нас часто и кучно бьет батарея из Хаток, но не попадает. Вдали увидали «13‐й», его уже обложили черными разрывами. Внизу обозы и артиллерийские запряжки. Выбираю два почти смежных пятна. (Запряжки закрыты срубленными деревцами, но лист засох, и они еще резче бросаются в глаза; то же самое, что страус спрятал голову.) Бросаю. Что такое? Разрыв – отчаянный перелет. Но, правда, зацепил вто