Панкратьев зовет, сердится. Бегу. В чем дело? Почему в нас не стреляют? Правильно ли мы идем? На этот раз я опять огрызнулся: только поймал упущенный окоп, а тут бегай в пилотскую! А я почем знаю? Идем хорошо!
В это время на нас огрызнулась из четырех орудий станция Мечицув, и Панкратьев сразу успокоился. А я побежал обратно ловить свои окопы. Кстати, тут же пришлось наносить тяжелую батарею. Дело оказалось очень просто. К немцам подходит из-под солнца аппарат. Русские его обстреливают. Зачем же им стрелять? А посему мы целых 10 верст шли без единого выстрела, что и приводило Панкратьева в немалое смущение.
Идем по Золотой Липе. Мимо проходят Потуторы, Котов, Вожакув, Носув. Виднеется уже Завалув. Вдруг: что это? Пехота? Конечно, пехота. Настоящие биваки за горкой, да какие громадные! Тут много: раз, два… не меньше пяти батальонов. И стоят, как стаивали лет 50 тому назад. Бегу к фотографам, прошу снять особо, отмечаю на карте. Но вот поворот позиции к юго-западу. Доходим до Пановице и поворачиваем домой.
Уже давно бродим, как бы с бензином неувязки не было! Сегодня чистая разведка, ни одного патрона даже не выпустили, особенно боялись спугнуть бивак пехоты.
Дома удивительно радостное настроение. До позднего вечера возня с расшифровкой и подклейкой отлично вышедших, несмотря на мглу, фотографий. Правда, и высота у нас была небольшая. Нет, все-таки каково – 45 верст позиции в один полет, да еще разведка с полным комфортом, как с балкона пятого этажа. Оказывается, большие машины и для этого весьма недурны. Могут не только бомбы таскать.
Штаб доволен и сообщает, что по телеграмме были взяты пленные, которые и подтвердили прибытие дивизии турок.
Был крайне поражен, прочтя в приказе по эскадре, что я давным-давно назначен командиром «Ильи Муромца» 14‐го. Ну что же, теперь можно и принять. А то с Панкратьевым работать стало тяжеловато. Нервы у нас обоих порасходились.
22 августа летим с бомбами в район шоссе Завалув – Хохонюв – Яблонув – Галич. Облачно, но в прорывы находим биваки пехоты, до четырех батальонов, обозы. Сбросили 12 бомб, частью удачно. Бросала молодежь, особенно Гаврилов, и как дети радовались успешным попаданиям. Конечно, поливали все что можно пулеметным огнем.
Наступление опять удачно. Южная часть линии опять подалась сильно к западу. Надо разведывать новую линию.
И вот 26‐го идем в район к северу от Галича. Берем бомбы. День ясный, видно много. Отмечаем батареи, обозы и артиллерийские резервы. Разведку веду вместе с Гавриловым. Бомбы бросает тоже он. Я хлопнул только две. Район Свистельники – Бурштын – Желяборы – Галич занят, очевидно, немцами, а не австрийцами. Это сразу заметно по обстрелу, так как кроют нас тяжелыми бризантными.
Ухитряемся снять один букет в шесть штук. Но первые три разорвались несколько раньше. Пришлось ждать отставших. Вышло мелковато. Но другие два сняли очень близко.
29‐го идем снимать и чертить новую линию от Галича до Бржезан. Опять дивная по полноте и удаче разведка, благодаря ясному дню, два раза пройденному маршруту и точному распределению работы. Вся линия сфотографирована и нанесена на карту очень тщательно. Отметил четыре батареи, да еще ребята нашли несколько на линии Свистельники – Мечицув. Видели броневой поезд. Он сверху – удивительно странное существо. У Липиц Горней и Дольней нашли два бивака пехоты и массы обозов.
Дальше к северу были поражены странной картиной. Обычно при нашем приближении все живое разбегается и прячется. А тут вдруг видим – масса народа роет окопы третьей линии и не только не бежит, а, по-видимому, даже вылезла из окопов. Кучки увеличились. Побежало несколько отдельных точек. И это при первом и при втором пролете. С грустью решили, что это, очевидно, работают наши пленные, и бедняги, наверно, приветствовали нас, свободных. Бежали же или наиболее робкие, или конвоировавший ландштурм. К счастью, быстро сообразив, не обстреляли их из пулемета.
Конечно, привезли пробоины. В воздухе болтались сегодня 3 ч. 50 мин., но зато какая разведка! При отсылке донесений Панкратьев стал уверять, что кроки в районе Ляс – Козакова у меня неверны. Мне пришлось задержать отсылку и, дождавшись фотографий, доказать их несомненную точность.
Для славного 2‐го корабля сентябрьским полетом и вообще закончилась боевая деятельность. В этом полете громадный осколок снаряда влепил во втулку винта. Винт уцелел, но пострадал мотор. Разрывы посыпались градом. Корабль повернул. А бедняга Федоров, бросавший бомбы, смотрел в люк и не учел поворота. Две последние бомбы залепил уже в нашу собственную батарею, перебив лошадей и ранив двух солдат. Батарея сильно обиделась на такой случай, конечно, забывая, сколько раз они же, вероятно, обстреливали свои аппараты.
К весне команда 2‐го корабля окончательно распалась. Панкратьев принял должность помощника начальника Эскадры. Я принял 14‐й корабль. Гаврилов и Смирнов перешли ко мне помощником и артиллеристом.
Грянул гром революции. Пришел приказ номер 1. Мотористы встретили все очень спокойно и разумно. Но со строевой ротой слада нет. На второй день революции сгорел дотла центральный склад. Имущество погибло все, в том числе одних «льюисов» под русские патроны 150 штук! Моторы целы, цел также небольшой складик моторного класса. Винты сгорели почти все. Вот когда мой запас пригодится!
В апреле генерал Шидловский смещен, Эскадру принимает Горшков. Много тяжелых дней.
25 апреля
Клембовский идет в полет на станцию Хутсыско, бомбит ее. Но на него нападают четыре немца и жестоко избивают корабль, хотя и сами получают по зубам. Отличный стрелок штабс-капитан Федоров забирается на верхнюю площадку, подпускает немцев на 50 шагов и, когда уже ясно замечает голову пилота, пускает очередь из «мадсена». Первый немец взмыл, свалился на крыло и турманом пошел вниз. Второй клюнул носом, перешел на «пике» и так и не выровнялся. Третий подбит и планирует. Четвертый повернул и дал тягу. Но у Клембовского избиты три мотора, и все винты в дырах. Садится около Бучача.
Соловьев перелетает в Винницу и становится инструктором в школе. Его помощник Жигайлов принимает корабль, получает новый и думает сделать ту же комбинацию, что и я. Даю ему две установки для 160‐сильного «Санбима».
18 апреля, делая дальний полет на учебном, попадаю в остатки грозы, выбиваюсь из сил и ломаю корабль. Собственно, посадка вышла хорошая: ни малейшего толчка. Корабль уже покатился по земле. Но правые колеса попали в рытвину, старое шасси не выдержало, и корабль буквально развалился, совсем так, как когда-то у Алехновича в Зегевольде. Ночью ветер довершил остальное, и в Винницу привезли один хлам.
29 апреля на виду у группы истребителей Казакова на втором кругу получает плоский штопор. Неопытный помощник не успевает выхватить вовремя из штопора или хотя бы выключить моторы. Штопор развивается, ломается косослойная правая надкрыльная стойка с роликом тросов на ней. Корабль с 3200 метров падает и разбивается вдребезги. И вот шесть гробов один за другим медленно двигаются через город, а над ними на разных высотах гудят и кружатся не меньше десятка разных малых аппаратов и два корабля. (Обычай летчиков летать на похоронах погибших друзей.)
Встретил Бродовича. Он командует отрядом, имеет «марку» – туз червей. (Каждый отряд имеет свою «марку» на боку аппарата: череп и кости, туз пик, голова индейца и т. п.).
Сговариваюсь о том, что, вылетая бомбить, буду делать круги над Ковалювкой и ко мне вылетят истребители. Дело в том, что немцы прислали по адресу «муромцев» ряд угрожающих писем, и посему нам крайне желательно иметь сопровождающие истребители. Иду домой.
К Тарнополю подходит гвардия. Лечу искать свой полк. Он еще не дошел до Тарнополя, стоит в деревне и вечером выступит. Вечером вылетаю ему навстречу. Вижу внизу идущие части. Сажусь. Оказывается – 2‐й Стрелковый. 3‐й полк впереди, верстах в трех. Взлетаю, вижу полк. Снижаюсь, делаю круг, вижу малиновые петлицы и сажусь. Полк остановился на привал, и встреча самая радушная. Но, увы, темнеет, и надо лететь, так как до Ягельницы почти 100 верст. Прощаюсь, даю круг и улетаю.
Около Тарнополя разбился наш знаменитый Крутень, и как! Возвращаясь из полета, на своем же аэродроме. Какая потеря! Опять на «вуазене» лечу на похороны.
Утром 12 июня вышли.
Уже через 45 минут имели 3000 м. Кружим над Ковалювкой, истребителей нет. Поворачиваю и иду на немцев. Гаврилов с механиком на бомбах. Комелов около меня, учу его делать разведку. Подходим в район Липиц. В воздухе дежурят два немца. Увидя нас, тотчас же скрываются, а потому иду дальше в тыл и решаю бить Липицы. Вызываю Юшкевича, показываю ему Липицы: там видно много всякого добра. Договариваюсь относительно курса, говорю примерный прицел и отпускаю его. Выхожу на Липицу Дольнюю, разворачиваюсь, и наши бомбят. Потом иду на Липицу Горнюю, опять бомбим.
Обстреливают сильно, но пока еще терпимо, хотя уже начинают пристреливаться и слышны попадания. Поворачиваю, и идем домой. Садимся и обмениваемся взаимными поздравлениями. Стабилизатор и правый руль направления имеют громадные пробоины осколками бризантки. Дыры такие, что два кулака свободно проходят. Но нервюры, к счастью, не тронуты, и моторы работают как часы. В общем, все отлично.
На следующее утро опять собрались.
От Башко идет корабль Шарова. Только начинаем разбег, вдруг правый «Санбим» затрыкал и стал. Отвели корабль в исходное положение, проверили мотор, прогнали на полном газе. Начинаю разбег – опять та же история. Что такое? Никаких видимых причин. Опять гоняли на полном газе, все отлично. Начинаем разбег – опять то же самое, а главное, без всякой причины. Нервы немного заиграли. «Заводить корабль в палатку! Сегодня не полечу!»
Корабль Шарова не вернулся. Вечером пробую свой корабль – все идеально. Просто точно судьба какая-то! Лечу на «вуазене» в отряд к Башко. Есть сведения о Шарове. Сели около Бржезан. У них был бой, четверо раненых.