Генерала под руки увели из толпы. Подобные сцены повторялись несколько раз. На кладбище я не пошла. Надо было еще в штаб на Барочную, а затем — готовиться в новый путь. Мы уезжали вечером.
В комнате Георгиевского полка собралось много офицеров, умолявших все рассказать о нужде их генералу Алексееву, не знавшему многих мелочей. В 5 часов пришел за мною генерал Эрдели, мы прошли в его кабинет, где уже ждал Алексеев.
— Мне передавал генерал Эрдели, — начал Алексеев, — что вы обеспечили семьи многих офицеров и привезли расписки. Как важно, что вы это сделали! Ведь я, к сожалению, сделать ничего не могу — нет средств. Благодарю вас. Вы оказали неоценимую услугу армии… Расскажите мне, о чем говорили с атаманом?
Пока я рассказывала, Алексеев делал пометки.
— Да, все это я знаю, — сказал он, — но что я могу! Атаман тоже бессилен. Всецело зависит от войскового Круга, в котором много большевиков. Если бы здесь был только Каледин, все было бы иначе…
Я почувствовала глубокое страдание генерала Алексеева за гонимое офицерство. Пришел капитан Алексеев из контрразведки. Генерал отдал ему какие‑то приказания. Затем, обратившись ко мне, сказал:
— Прошу вас сегодня же узнать, когда ждут карательную экспедицию с матросами и где думают вести с ними переговоры. Обо всем передайте, пожалуйста, генералу Эрдели.
Простившись с нами, он удалился. За мной пришел полковник Дорофеев и передал, что хочет со мной познакомиться полковник Новосильцов [220] (председатель Союза офицеров армии и флота при Ставке). Полковник Новосильцов, в свою очередь, начал благодарить за помощь офицерам и предложил посредничество его союза на выдачу этих пособий. Впрочем, он оставался всего одну минуту, так как спешил на свою лекцию — «Корнилов — Керенский». Я тоже торопилась. Предстояло увидеть Богаевского, дабы исполнить поручение генерала Алексеева. Богаевский принял меня в атаманском дворце. Зная, какой он порядочный человек, я решила говорить с ним совсем открыто, не подбирая фраз.
— Прошу вас — не правда ли? — оставить наш разговор между нами. Я зашла узнать, когда вы ждете эту пресловутую карательную экспедицию с матросами?
Богаевский пристально посмотрел на меня:
— Одна уже стоит в Лисках, а другая должна прибыть со стороны Ростова. Точно сказать вам, когда они прибудут и вообще прибудут ли, я не берусь, ведь они могут и пассажирским через Новочеркасск. Вы хотите приготовить им достойную встречу? Смотрите, как бы по ошибке не взорвать пассажирского поезда. Во всяком случае, нужно ждать их из Лисок, где — я точно знаю — орудует сейчас несколько сот матросов. Таковы сегодняшние сведения из Черткова. До свидания! Желаю от всей души добровольцам успеха.
После Богаевского я поехала на Барочную сообщить о моем разговоре генералу Эрдели, который сказал, что вряд ли я могу уехать сегодня: предстоит серьезная разведка и желательно мое участие. Генерал сообщил, что надо пробраться как можно ближе к Ростову… по важному делу.
— По нашим сведениям, в Нахичевани находится четыре раненых добровольца, захваченных местными большевиками. Необходимо отбить. Поезд пойдет за этими ранеными, вы — в качестве сестры.
Я согласилась ехать.
* * *
В час ночи явились есаул и сотник. С ними и с полковником Матвеевым я и отправилась на вокзал, где ждал уже поезд. На вокзале встретил капитан Алексеев, в вагоне были казаки и офицеры (фамилий их не запомнила).
Нахичевань являлась центром большевиков. По точным сведениям, заседал там совет, в котором председательствовал студент Цуркин. Насколько вспоминаю сейчас, кроме того, чтобы отбить раненых, на нас возложена была задача взорвать поезд с карательной экспедицией, стоявший около Нахичевани.
Наш поезд остановился на третьем пути, недалеко от станции. Офицеры и казаки в штатском вышли на разведку. Кругом шныряло множество вооруженных весьма подозрительных личностей. Официально — местная охрана, неофициально — большевики. К нашему поезду стали со всех сторон подходить паровозы, на что сначала никто не обратил внимания. Но не прошло часу, как раздались тревожные гудки всех окружавших нас паровозов, и они забили густым паром, так что от нас ничего нельзя было видеть. Все мы толпились в дверях вагонов. Что происходило на станции! Бегали вооруженные люди, иные суетились в одном белье. Скверно оборачивалось наше дело… Не знаю, чем бы обернулось, если бы не удивительная храбрость нашего сотника.
Рабочие лезли на наш паровоз с красной тряпкой. Сотник стал на ступеньках вагона и закричал, что если они не успокоятся, вся Нахичевань взлетит на воздух, — поезд, де, полон динамита! Он держал в руках две жестяные коробки с консервами и вопил:
— Сейчас бомбы брошу!
Со станции раздались возгласы: «Разойдись, товарищи!» Перед вооруженной толпою встал в позу матрос и произнес речь:
— Товарищи, успокойтесь. На что кровь! Вступим в переговоры. Разойдись, товарищи, дай дорогу.
Все наши стояли возле поезда. Жутко было среди этой полусумасшедшей толпы. Храбрый сотник, угрожая консервными коробками, двинулся к толпе, за ним несколько офицеров и казаков, с «лимонкой» в каждой руке. Минута была критическая; я стояла на ступеньках вагона с оставшимися в поезде.
— Где раненые добровольцы? — закричал сотник. Молчание.
— Выходи из толпы кто будет вести переговоры, да поживей! Из толпы вышло несколько человек местной охраны, к которым присоединился говоривший раньше матрос.
— Так вот, знайте, — продолжал сотник, — если кто в нас выстрелит — все взлетим. Динамиту хватить на всю Нахичевань. Поняли?
— Поняли, поняли! — кричала толпа и все дальше пятилась от сотника.
Тогда он обратился к переговорщикам и потребовал доставки раненых на вокзал через полчаса.
— А на Цуркина даю 20 минут. Или мне Цуркина, или всех вас взорву к чертовой матери. Не на то приехал, чтобы шутки шутить.
Мы вернулись к поезду, сотник уселся на ступеньках вагона… Не прошло и двадцати минут, как со стороны вокзала пришли к нам те добровольцы, за которыми мы приехали, и к великому нашему удивлению — все невредимы, ни один не был ранен. Они рассказали, что просидели под арестом около суток в доме близ станции.
Прошло еще двадцать минут. Цуркин не появлялся. Но вернулись переговорщики, все пять человек, и заявили, что Цуркина нигде не найти.
— Тогда айда все с нами в поезд, — скомандовал сотник, — коли нет Цуркина!
Тут неизвестно откуда взялись кубанские казаки — случайно попавший сюда казачий разъезд, душ 30 верхом. Влетели на станцию и окружили переговорщиков. Так как последние были исключительно рабочими, не представлявшими ценной добычи, то полковник Матвеев и сотник настаивали на захвате главарей. Как не использовать момента! Один из переговорщиков заявил:
— Мы‑то ни за большевиков, ни за добровольцев. Пусть казаки пойдут с нами, укажем главарей.
Совет помещался в одном из домов неподалеку от вокзала: как раз в том доме, где сидели наши добровольцы. Казаки его оцепили. Без единого выстрела удалось захватить четырех членов совета. Среди них была некая ярая еврейка–большевичка, сестра милосердия, из‑за которой в Ростове много было расстреляно офицеров, да кажется, она и сама расстреливала. Привели всех на станцию. Я была уверена, что это тоже наши — отбитые у большевиков. Когда арестованные приблизились к сотнику, я подошла, естественно, к сестре. Но та, не говоря худого слова, плюнула мне в лицо. Сначала я никак сообразить не могла, что бы это значило! Один из казаков тут же вытянул ее несколько раз нагайкой.
— Этот поважнее Цуркина, — сказали казаки, указывая на одного из арестованных, — сам Николаев (известный ростовский большевик, хорошо помнили его добровольцы).
Николаева вместе с бешеной сестрой милосердия взяли в поезд, двух других усадили на паровоз, и казаки стали возле с револьверами. Полковник Матвеев вынул из кармана маленький национальный флаг и всунул его одному из большевиков в руку.
— Держи, — сказал полковник. — Если путь разобран, вернемся…
Попавшие на паровоз большевики дрожали от страха. Медленно двинулся поезд в Новочеркасск. Большевистская сестра все время извергала ругательства. Когда приехали, никто в Новочеркасске глазам не верил при виде дрожащих на паровозе большевиков с национальным флагом. Сейчас же прибыл отряд контрразведки, с капитаном Алексеевым во главе. Николаева и сестру–большевичку расстреляли тут же подле вокзала. Остальных взяли в штаб, что сделали с ними — не знаю.
Я была так измучена этим приключением, что сейчас же уехала на Барочную и после подробного рассказа генералу Эрдели ушла в гостиницу. Поспав часа четыре, вернулась; меня ждал генерал Эрдели. Он передал мне списки офицерских семей и несколько писем от генерала Алексеева в Москву; одно из них было Н. И. Гучкову, другое — нашему комитету. Кроме того, генерал просил как можно больше привезти паспортов и комитетских удостоверений. 18 ноября, около 8 часов вечера, мы уехали. Опять в Москву.
* * *
21 ноября, утром, с вокзала я — прямо в комитет. Картина все та же. Полно офицеров, ждут моего возвращения. После нашего доклада о результатах поездки, внимательно выслушанного солдатами, Крылов заметил: «Чего нельзя было бы сделать, если бы не безденежье». Офицеров приходило очень много. Некоторые из них так нуждались, что даже их семьи обедали в комитете. В мое отсутствие сами солдаты ходили к Второвым, просили заглянуть в комитет, но те ни копейки не дали.
— Ну, нас, солдат, боятся, — заметил Крылов. — Но вас‑то ведь знают! Почему же сразу не дать денег столько, сколько надо? Неужто и они подведут, Марья Антоновна?
Что было ответить? Террор в Москве с каждым днем усиливался, расстреливали не одних офицеров, но и их семьи.
Крылов позвал меня в отдельную комнату. Сообщил, что приезжали солдаты из нашего петроградского комитета с важным предложением, а потому лучше мне не уходить домой, а дождаться возвращения солдат: они в совете и могут вернуться каждую минуту.