Нахождение отряда в тылу группы красных, оперирующих в районе станции Каменской и прерыв железнодорожного сообщения между Лихой и Царицыном сильно беспокоили красное командование, которое и решило направить против станции Чир удар одновременно с двух сторон: с Царицына и со станции Лихой. И вот в 24 часа 23–го стало известно, что со стороны Лихой на нас двигаются в эшелонах 500 красногвардейцев и донская батарея. Шесть человек из нас были отправлены окончательно испортить путь у разъезда Дмитриево и со станции Лихой. В два часа опять тревога. Караул на станции Рычков доносит, что 4 эшелона с красногвардейцами двигаются на нас из Царицына и находятся в двадцати верстах от станции Чир. Уже с вечера было известно, что мы будем пробиваться на Новочеркасск, так как дальнейшее пребывание отряда в 25 человек на расстоянии почти трехсот верст от действия наших главных сил, становилось с каждым часом все опаснее. Решено было задержать противника на возможно больший промежуток времени, испортив основательно пути.
На рассвете наш отряд поместился в двух товарных вагонах, спереди была прицеплена платформа с камнями. Быстро понеслись на разъезд Рычков на выручку караула, который все еще там находился. На горизонте появились дымки эшелонов, спешивших к разобранному месту, необходимо было предупредить их. И, расцепив площадку с камнями, толкая ее, мы полным ходом понеслись мимо разъезда, навстречу противнику. Вот уже до разобранного места осталось версты полторы. Замедляем ход, останавливаемся, а площадка с камнями продолжает нестись и, достигнув разобранного места, сходит с рельс и загораживает путь. После этого, забрав караул, мы вернулись на станцию, откуда наш отряд двинулся походным порядком на Новочеркасск.
Проходя через станцию Ново–Чирскую, мы забрали в казначействе 6 миллионов рублей денег, при дальнейшем следовании — из станицы Цымлянской 5 миллионов. В некоторых станицах казаки–фронтовики пытались задержать нас и отобрать деньги, но безуспешно. Подходя к Новочеркасску, отряд начал встречать казачьи части, которые уходили по домам, не желая оказывать сопротивление красным, наступавшим на Дон.
У самого города мы разоружили пулеметную команду 5–го Пластунского батальона и 5 февраля, после 12–дневного пути, пройдя почти 1300 верст, прибыли в батарею. 11 миллионов рублей были сданы в Донское казначейство. В батарее нас считали погибшими, так как портупей–юнкер Гавриленко, решивший пробираться до батареи самостоятельно, сообщил, что весь отряд, по–видимому, погиб.
Б. Сальский[346]СТУДЕНЧЕСКИЙ БАТАЛЬОН[347]
Борьба — жестокая, жуткая — уже началась… И первые ее жертвы, московские юнкера, уже становились для нас примером высокого идеала, бескорыстного подвига. Радостно мы встречали тех, кому удавалось пробраться на Дон. Мы — учащаяся молодежь Ростова, Нахичевани, Новочеркасска, Таганрога и других городов — не вся, конечно, а только часть ее, которая чувствовала больше сердцем, чем разумом, что пришел момент выбрать свой путь…
До конца 1917 года мы еще надеялись, что большевизм не привьется у нас на Дону. Но постепенно и эти надежды угасали.
Скромно, вначале одиночками, появились в Ростове и Новочеркасске первые корниловцы с эмблемой «батальона смерти»; Чернецов стал во главе первых партизан, а подступы к Таганрогу защищались офицерскими ротами полковника Кутепова. Появились афиши с призывом в Добровольческую армию. Без прений, без собраний гимназисты, реалисты, коммерсанты старших классов оставили занятия, не дождавшись аттестатов зрелости, и шли записываться. Быстро сформированные две роты составили Студенческий батальон. Правда, среди записавшихся голубых студенческих фуражек было всего две, но к чести русского студенчества нужно сказать, что университет (бывший Варшавский) был только что переведен в Ростов, а старшие сверстники наши либо носили уже погоны юнкеров, либо оказывались молодыми, но с боевым стажем офицерами. Они же и явились организаторами и первыми нашими учителями военного дела.
При вступлении в батальон спрашивали имя, фамилию и возраст поступавшего добровольца. Некоторым из нас нужно было, проглотив язык, увеличивать на несколько месяцев свой возраст: полагалось 17 лет. На первом смотру батальона мы познакомились с нашим командиром, генералом Боровским. С первого же взгляда он завоевал наши сердца.
Статный, красивый; моложавый вид, простое, дружеское приветствие его произвели сильное впечатление. Проходя медленно вдоль строя добровольцев и внимательно останавливая глаза на каждом, генерал едва удерживал улыбку: на правом фланге стояли еще здоровые ребята, но на левом были дети.
В лазаретном городке у Ростова молодежь производила стрельбу и обучалась строю. До поздней ночи мы разбирали и собирали винтовку, приобщались к обязанностям часового, разводящего, к почитанию знамени, к долгу перед старшими. Счастлив был каждый из нас увидеть собственными глазами наших начальников.
Как просто и сердечно пришли к нам в Лазаретный городок наши генералы Деникин и Марков… Как билось сердце при виде генерала Корнилова, частенько потом в походе запросто, на ходу беседовавшего с офицерами и молодыми добровольцами.
К концу января студенческий батальон нес уже обязанности ответственные: охрану банков, пороховых складов, почты и т. д.
Вечером Ростов был пуст и не освещался. Обыватели прятались за двойными ставнями и… многие из тех, чье место было в армии, подыскивали подходящие погреба… Наряд добровольцев, идя на смену, не раз из‑за угла, из темной улицы встречался одиночными выстрелами… Положение становилось тревожным. Наконец вопрос разрешился.
Проходя по фронту добровольцев, выстроенных в казарме, генерал Боровский медленно, спокойно, скрывая волнение, произнес несколько простых, незатейливых слов:
— Предоставленной мне властью освобождаю вас от данного вами слова… Раньше, чем окончательно решить, вспомните еще раз о ваших семьях… Мы идем в тяжелый путь… Так решили наши вожди… Придется пробиваться по горам и степям… Быть может, на время мы уйдем далеко от наших родных мест…
9 февраля (старый стиль) вечером Добровольческая армия покидала Ростов, уходя в 1–й поход.
Медленно, с остановками, отходили мы по окраинным улицам города, которого многим не пришлось больше увидеть…
В Ольгинской Студенческий батальон, как отдельная часть, кончил свое существование; мы стали ротой образованного под командованием генерала Боровского особого Юнкерского батальона, который впоследствии, после потери половины состава, был влит в 1–й Офицерский полк.
Боевое крещение под Кореновской, первые убитые и раненые. Тяжелые переходы, беспрерывные бои, отрезанность от всего и всех. Но достаточно было увидеть впереди белую папаху генерала Маркова — и от минутной слабости и усталости не оставалось и следа…
Когда после исключительно трудного перехода от аулов к станице Ново–Дмитриевской, утром по колено в грязи, под дождем, затем в снежной пурге, в буре, промокшие насквозь и к вечеру обледеневшие (шинели и бушлаты ломались, как кора на дереве), мы подошли к бурной Черной речке, преграждавшей нам путь, казалось, что уже сил не хватит перейти этот ледяной поток. Но на самой переправе, у места, где нашли брод, стоял он — генерал Корнилов — и еще перешучивался с окружавшими его офицерами. Шуткой подбодрились те, у кого не хватало решимости первыми лезть в воду. И трудное оказалось таким простым и несложным.
Невыразимо велика была сила обаяния генерала Корнилова, и тяжелее всех снарядов поразила нас смерть его.
Велик был подвиг того, кто сменил генерала Корнилова на тяжком посту, кто сумел вывести добровольцев из‑под Екатеринодара и влить в них новую бодрость…
В мае месяце 1918 года в той же станице Егорлыцкой, откуда мы уходили в поход, не зная, когда вернемся, после нескольких дней настоящего отдыха, генерал Боровский обходил роты 1–го Офицерского полка. Вспомнив о тех, у которых он был первым командиром, генерал скомандовал:
— Бывшие в Студенческом батальоне — три шага вперед марш!
Из оставшихся в строю и вернувшихся в строй после ранений (удивительно быстро залечивались раны в походе) вышло человек тридцать — сорок…
В. Дончиков[348]МОЛОДЕЖЬ В ДОБРОВОЛЬЧЕСТВЕ[349]
Всякий раз, с приближением незабываемых дней выхода Добровольческой армии в Кубанский поход, невольно в памяти воскрешается образ русской молодежи, явившей собою высокий пример безграничной самоотверженности в борьбе за честь России. Долг перед павшими повелительно требует вспомнить в эти дни о русском юноше–добровольце, носителе чистого порыва бескорыстного служения Родине.
Бурлящий жизнью Ростов–на–Дону неохотно принимал тех, кто объявил священный поход против большевиков. Переполненный до отказа пришлым гражданским населением во время мировой войны и скопившейся в нем не одной тысячью офицеров, оставшихся после роспуска запасных полков, город безучастно относился к формированию Добровольческой армии. Призыв руководителей армии не находил отклика среди многочисленных обитателей Ростова. Одни — из боязни снова идти воевать, другие — не разделяя идею и задачу нарождающейся армии, всячески старались устраивать свою личную жизнь. К великому стыду русского общества, комплектование армии подвигалось крайне медленно, и количество ее не могло превысить даже трех тысяч бойцов. Индифферентное, а зачастую и враждебное отношение создавало тяжелую обстановку для добровольцев. Взрослое население Ростова отвернулось от армии. Но по–иному отнеслась ростовская молодежь к призыву генерала Корнилова. Чистая идея нашла благодарную почву в чистых сердцах юношей, и, охваченные горячим порывом, пошли они пополнять ряды армии добровольцев.