Меня, как прошедшего еще в «реалке» так называемую допризывную подготовку унтер-офицером, засчитали специалистом по пехотному строю и… отдали мне всю батарею для этой премудрости, включая и 8 милых барышень-доброволиц, которые чуть не падали в обморок от моих «крепких выражений» и жаловались на меня командиру батареи.
Как-то ночью прихожу к себе на квартиру после приятных, совсем не военных дел и нахожу приказ: «Завтра к 6 часам утра всем быть в парке, и батарее быть готовой к учебной стрельбе. Проводить стрельбу будет полковник Переяславцев». Расписался в прочтении приказа и задумался. Полковник Переяславцев очень милый человек, но до истерики нервный и беспокойный. Я накануне отпустил в Мелитополь четырех вольноперов, номеров своего орудия, якобы лечить зубы, и теперь нужно их заменить совсем еще не обученными солдатами. Спать уже не было времени, и я пошел в парк, чтобы самому все приготовить.
К 6 часам прискакал и Переяславцев. С места в карьер, не расспросив начальников орудий, не отдав предварительных распоряжений, он начал пороть горячку:
– По коням! Садись! За мной рысью марш!..
Он вывел батарею за околицу и… прямо бешеным темпом стал подавать следующие команды – построить батарею, сделать параллельный веер и приготовить батарею к стрельбе. Обычно при учебной стрельбе если патрон вкладывается в казенную часть орудия, то командующий батареей обязан подать команду: «Вынуть стреляющее приспособление!» Такой команды так и не последовало. Батарея готова, начальники орудий подняли руки… И вдруг команда: «Батарея, правое, огонь!» Поднявши и свою руку, смотрю направо, ожидая своей очереди. Начальник 1-го орудия опускает руку, но команды его – «Огонь!»– я не слышу. Начальник 2-го орудия, громко командуя – «Огонь!», – тоже опустил руку. Я, только соображая, успели ли мы все сделать по команде, командую «Огонь!» и опускаю руку. И… моя 3-я пушка бабахает гранатой на небольшом прицеле! Я от неожиданности так и остался с широко разинутым ртом, все мои номера лежат с перепугу на земле, а ко мне бежит полковник Переяславцев с лицом белее бумаги. Трясущимися губами он спрашивает:
– Разве вы не вынули стреляющее приспособление?!
Еще ничего не соображая, громко отвечаю:
– Никак нет, господин полковник! Вашего приказа не было!..
Посланный на место падения гранаты разведчик, вернувшись, доложил, что там ничего не случилось. Кончилось все так называемым товарищеским судом, где с хохотом разбирали подробности моего «анекдота». Меня «засудили»: виноват, что стрелял, и не виноват, так как точно исполнял приказы командира! Полковник Переяславцев с того момента стал совсем другим человеком и вскоре женился, а на меня, грешного, сочинили еще один куплет «точной стрельбы» в наш батарейный «Журавель». Более мелкие «анекдоты» из моей жизни и не опишешь!..
Итак, снова мой караул, хождение взад и вперед, чтобы не заснуть стоя, таблица с пропусками, пуговка звонка к караульному начальнику и непреодолимое желание прислониться к чему-либо и заснуть.
И в последние секунды моего погружения в сладкий сон вдруг широко открывается наружная дверь, и в тамбур входит какой-то офицер в шинели (пальто) мирного времени. Часовой в тамбуре вытягивается в струнку. Офицер входит в прихожую, останавливается, снимает свои старомодные очки, вытаскивает из кармана носовой платок и протирает очки. Я старательно приглядываюсь к офицеру: кто он и что он? Офицер – старик, старая-престарая шинель когда-то имела лучший вид, но сохранились еще генеральские красные отвороты; на голове рыжая кубанка (мне совсем еще незнакомая!), погоны сильно помятые, видно, что генеральские, звездочек на них пока не вижу.
Сама личность генеральская – круглолицый, седые усы, растрепанные, как у кота, в разные стороны, глаза не «грозные», нос картошкой и красный от холода… «Должно быть, генерал в отставке», – подумалось мне. Совсем уже близко я, к ужасу, замечаю, что на погонах этого «отставного» никаких звездочек нет и не бывало!! Значит – полный генерал! – захолодало в моей голове… За всю мою недолгую военную жизнь я никогда еще не отдавал никакому начальству честь винтовкой, а только шашкой или рукой. И если даже юнкер в тамбуре перед полным генералом стал только смирно, то что же делать мне, разнесчастному? А генерал, взглянувши на меня, надел свои очки и прятал свой платок. Уже ничего более не соображая, я стал смирно, генерал кивнул мне и направился к лестнице.
– Ваше Высокопревосходительство! – дрожащим голосом выдавил я из себя. – А пропуск? Пожалуйте ваш пропуск? Без пропуска я не имею права пропустить вас!..
– Пропуск?! Какой пропуск? У меня никакого пропуска нет!
– А я не имею права пропустить без пропуска!
– А вы знаете, кто я такой?
– Никак нет, Ваше Высокопревосходительство!
– Ну, я совсем не знаю теперь, как же мне быть с вами, голубчик! Может, вы вызовете вашего караульного начальника?
– Слушаюсь, Ваше Высокопревосходительство! – с облегчением ответил я и ухватился за спасительную пуговку звонка.
Через пару секунд, в течение которых «страшное начальство» довольно внимательно рассматривало меня, показался на лестнице наш дежурный полковник. Но, увидя стоящего около меня, он вдруг переменился в лице, как-то обдернул себя, поправил со всех сторон и подскочил к генералу с рапортом. Генерал выслушал рапорт, пожал ему руку, и они вместе вступили уже на лестницу. Вдруг генерал оборачивается ко мне… и, смеясь, говорит:
– А вы – молодец! Так и нужно! В особенности в наше время! – И они пошли наверх…
Я остался стоять на месте в полном обалдении и уже без всяких признаков сонливости… Через пару минут сбежал по лестнице мой полковник и, чуть не лопаясь от смеха, спрашивает:
– А вы знаете, кого вы не пустили? Разве вы его никогда не видели?
– Никак нет! Не знаю и не видел никогда!
– Это же был сам генерал Алексеев!..
В этот же день, мне кажется, весь наш батальон знал о моем «анекдоте», и за моей спиной хохотали и показывали на меня пальцами… А я быстро утешил сам себя:
– Уж моего Лавра Корнилова я узнал бы сразу! И отдал бы ему честь как следует!
Через день-другой мой «анекдот», слава Богу, забылся, и потекли однообразные дни с частыми караулами. И только раз, среди белого дня, раздалась неожиданная команда:
– Караул в ружье! Выходить на улицу и строиться!
Похватав свои винтовки, патронташи и гранаты, мы выскочили на улицу и выстроились. Вышел наш караульный начальник и сообщил, что на Платовском проспекте собралась огромная толпа и какие-то «оратели» возбуждают толпу идти на «белогвардейцев».
– Смирно! Ряды вздвой! Направо! Шагом марш!
И мы бодро зашагали. Завернули на Платовский проспект и стали подниматься вверх. Пройдя еще шагов триста, когда стали уже видны бегущие в разные стороны люди, караульный остановил нас, перестроил в одношеренговый строй и с винтовками на изготовку двинул нас дальше. Но когда мы дошли до места, где призывали нас уничтожить, то… никого уже не нашли!.. Мы вернулись обратно.
Через несколько дней ночью последовал приказ всему батальону:
– Не ложиться спать! Приготовиться к походу!
После 12 часов ночи батальон пришел на вокзал и погрузился в эшелон. С рассветом мы были в Ростове и, не разгружаясь, ждали дальнейшего приказа. С разрешения нашего взводного я сбегал на перрон, где была вода для питья, и, возвращаясь назад, взглянул вдоль перрона и увидел возле дверей дежурного начальника вокзала группу военных, среди которых, наконец, впервые в своей жизни я увидел того, к кому меня так влекло, – я увидел своего Лавра Корнилова!
После обеда в устроенной при вокзале столовой нам приказано было разгружаться. Часть улицы Садовой мы промаршировали, свернули в какой-то переулок направо, пришли на небольшую площадь с церковью и заняли здание гимназии. Сейчас же выставили, где нужно, караулы. Конечно, в караул попал и я. Но на этот раз мой караул оказался самым лучшим: в виде туннеля под домом, с массивными чугунными воротами, был въезд во двор гимназии, стояла там и будка для ночного сторожа, а в ней теплая шуба и огромные валенки.
И когда мне стало холодно, я залез в это теплое облачение и стал чувствовать себя как в раю у самого Магомета.
В инструкциях всему караулу было сказано: быть ко всему очень внимательными. В городе неспокойно, ждут выступлений рабочих. Мы все должны быть готовыми во всякую минуту, по звону набата в церквах, собираться около нашей комендатуры.
Постепенно все освещенные окна двухэтажной гимназии потухали, новые жильцы ее, утомленные беспокойным днем, погружались в сладкий сон. А я, чтобы и самому не «погружаться», стал мечтать о «лучезарном времени» в далеком будущем, когда всем часовым на всех постах будут полагаться теплые шубы и теплые валенки…
К действительности меня вернула эта церквушка на площади перед гимназией, которая начала отбивать надтреснутым колоколом 12 часов ночи. И вдруг засветились снова все окна в здании, и по силуэтам видно было, как заметались там люди. На балкончик выскочил караульный и тревожным голосом закричал:
– Часовой! Вы заснули, что ли? Почему не поднимаете тревоги?
Я недоуменно спрашиваю:
– Зачем?! Почему тревога?
– Да вы что, обалдели, что ли? Разве не слышали набата в городе? Даже наша церковь звонила, и часовой там поднял тревогу!
– Я никакой тревоги и набата не слышал! Церковь звонила просто 12 часов ночи! Зачем же тревога?!
Караульный скрылся, а минут через 15 вышел ко мне опять.
– Да, тревоги не было. Часовой там – маленький кадет и не разобрал, в чем дело. Но вы будьте еще более внимательным!..
До смены сна – как не бывало! Немало людей не спало и в доме. После смены караула вызвали поручика Семенюка и меня в канцелярию, дали нам удостоверения, дали нам наши «японочки» (винтовки), по два патронташа, но «апельсинов» (гранат), слава Богу, уже не дали.
– Вы оба откомандированы в артиллерию, в 3-ю батарею, которая стоит в Лазаретном городке. Города совсем не знаете? Все равно – язык и до Киева доведет!..