Трудно было пригонять заброшенную, затерянную и рваную амуницию, разбросанную неряшливыми ездовыми во всех частях деревни. Юнкера, врываясь по два в хату, отбирали у солдат оружие, выгоняли ездовых амуничивать и запрягать лошадей в орудия. Другая часть юнкеров вытащила у всех пушек замки на случай неуспеха. К рассвету были заамуничены две пушки, четыре зарядных ящика, экипаж, денежный ящик.
Юнкер Нассовский, пробравшийся к мирно спавшему командиру плененной батареи, тихо доложил: «Господин капитан, через 20 минут Ваша батарея выступает». – «Как? По чьему приказанию?» – «По приказанию генерала Алексеева». – «Вы юнкер?» – «Так точно». – «Какого училища?» – «Михайловского артиллерийского». – «Как обидно, что меня разоружает мой младший однокашник», – сказал капитан Владимиров. Делать было нечего – он сдал оружие.
С рассветом казаки, сопровождавшие нас, снова замитинговали и уехали, бросив нас. Мы так увлеклись работой, что не заметили, как рассвело. Уже стали волноваться «товарищи», и, видя, что нас только маленькая кучка в 25 человек, совершенно затерявшаяся в большом селе, они обнаглели, послышались крики: «Бей их, их мало!» – и наше пребывание среди волнующейся массы становилось все более и более опасным. Не желая рисковать потерей драгоценных пушек, огрызаясь, стали мы отходить из Лежанки, гордо и любовно поглядывая на свои трофеи – пушки. «Товарищи»-ездовые покорно восседали на лошадях и вели нашу новую батарею.
Оставшиеся «товарищи» в Лежанке, как мы узнали впоследствии, были страшно возмущены и, невероятно волнуясь, выразили нам на митинге порицание за наши незакономерные действия и решили послать за нами карательную экспедицию в 200 конных при конной батарее. Тщетно искали они нас по дороге на Егорлыцкую станицу.
Мы двинулись быстро обратно, и свой путь до Новочеркасска совершили в три дня. Когда проезжали через станицу Богаевскую, казаки устроили нам овации и предложили зачислить неказаков в число сынов своей станицы.
9 декабря мы прибыли в Новочеркасск усталые, но гордые и довольные. Необыкновенный вид имела батарея. Типичные «товарищи»-ездовые, красный флаг, кучка юнкеров, не отличающихся от «товарищей» одеянием, и доброволица княжна Черкасская. Как мы впоследствии узнали, вид этой картины заставил подполковника Миончинского, проходившего случайно по улице Новочеркасска, поступить в зарождающуюся организацию Русской Армии. Удивительно радостно встретили нас жители Новочеркасска, и под их овации мы прибыли в здание училища, где и сдали свои пушки.
В. ЛарионовПоследние юнкера(продолжение)[340]
Проехали Ростов-на-Дону и наконец добрались до Новочеркасска. На городском вокзале мы встретили группу сотоварищей-константиновцев и приехавших немного раньше нас михайловцев. Пошли в гору на Барочную улицу, дом номер 2, где находились в это время штаб армии и общежитие для приезжающих. То, что мы узнали от товарищей, было малоутешительным: «Армия генерала Алексеева» насчитывала, считая и нас, приехавших юнкеров-артиллеристов, лишь несколько сот человек. Правда, почти каждый день в Новочеркасск приезжали с фронта офицеры и отдельные бойцы «ударных батальонов», в том числе и женского.
В общежитии на Барочной улице нас приняла Бочкарева, симпатичная и миловидная девушка в форме прапорщика ударного батальона. Мы ей явились, доложив о своем приезде из Петербурга. Нас накормили борщом с мясом и хлебом и дали чая с большим куском сахара.
Вечером, к ужину, собралось около сотни офицеров, членов Алексеевской организации, будущей Добровольческой армии. Среди них было немало боевых офицеров с фронта, с орденами и с нашивками за ранения. Выделялись преображенцы – князья Хованские[341], измай-ловец – капитан Парфенов, энергичный, боевой офицер.
От них мы узнали о положении на Дону. Настроение донских казаков не в нашу пользу, они устали от войны, считают, что большевики их не тронут, и лишь атаман-генерал Каледин да небольшая группа боевых офицеров участвуют в антибольшевистской политике, считая борьбу с большевиками неизбежной, и сотрудничают со штабом генерала Алексеева. Генерал Каледин не имеет вооруженной силы, за исключением нескольких десятков офицеров, идущих за ним, да юнкеров Новочеркасского Донского училища. Казаки-фронтовики разложены большевистской пропагандой не меньше русских запасных батальонов, стоящих в Ростове и Батайске; они говорят, что большевики им «братья», что они не хотят допустить «пролития братской крови». Донской Войсковой Круг играет в «парламент», либеральничает и закрывает глаза на развитие большевистской угрозы на Дону. Фракцией «иногородних» овладели большевики, требующие немедленного удаления с Дона собравшихся там «контрреволюционеров».
Член Круга Богаевский, пламенный патриот Дона, произносит зажигательные речи, стараясь пробудить донской патриотизм, политическое самосознание, гордость. Он пытается поднять Дон на борьбу против большевизма, но это ему слабо удается.
Эгоизм и шкурные интересы решительно доминируют: «моя хата с краю».
В уютном и богатом Новочеркасске, заваленном еще всеми благами прошлого – мясом, белым хлебом, фруктами и вином, всем тем, что в Петербурге уж давно только снится, – по улицам гуляют прибывшие с фронта расхлестанные дезертиры и сплевывают на тротуары лузгу. Чести, даже своим донским генералам, никто из фронтовиков не отдает.
В городе тревожно… Какие-то люди, не только ночью, но и днем, стреляют с крыш домов из винтовок, сея панику и общее беспокойство.
В середине ноября съехались все «заговорщики» из Петербурга и наша Константиновско-Михайловская рота выросла до 300 человек.
С Барочной улицы нас перевели в казармы на Хотунок. Мы, фактически, представляли собой сильную пехотную часть, вооруженную «до зубов» винтовками и ручными гранатами. Назначенный командиром этой сводной «артиллерийской роты» гвардейский капитан Парфенов придавал большое значение обучению бою ручной гранатой, но уже через несколько дней он был назначен командиром вновь сформированного «пехотного» батальона из прибывших на Барочную улицу молодых офицеров с фронта, юнкеров пехотных училищ, школ прапорщиков и даже нескольких морских кадет и гардемаринов. Этот батальон входил в формируемый отряд полковника Хованского. Наша сводная «артиллерийская рота» была переведена из казармы на Хотунке в помещение Платовской гимназии на Ермаковский проспект, близ центра города. Новым ротным командиром был назначен артиллерийский капитан Шаколи, курсовой офицер Михайловского артиллерийского училища. Кадровый офицер, кончивший артиллерийскую академию, слегка суховатый формалист, строгий и придирчивый, он тем не менее был любим юнкерами за ровный и добрый характер. Он был единственным из курсовых офицеров обоих артиллерийских училищ в Петербурге (а их было не менее сорока!), решившим разделить судьбу своих воспитанников и пустившимся на «авантюру», чреватую самыми опасными последствиями.
Под командой капитана Шаколи мы почувствовали себя вновь юнкерами и вошли в прежнюю обстановку дисциплины юнкерского училища. Капитан Шаколи цукал за опаздывание из отпуска, строго требовал соблюдения общего военного порядка и чистоты, что было нелегким делом из-за скученности в помещении классов гимназии. Шаколи строго запрещал пить, курить в помещении и играть в карты.
В один прекрасный вечер капитан накрыл компанию карточных игроков, не успевших спрятать карты. Карты были конфискованы.
В спальню пришли фельдфебели и скомандовали построиться. В коридоре скоро послышался звон шпор Шаколи. «Смирно! Равнение направо!»
Капитал Шаколи долго стоял перед строем и молча смотрел на юнкеров, потом достал из кармана колоду карт и так же молча начал медленно разрывать по одной карте. Операция продолжалась минут двадцать. Виновные, однако, не были вызваны перед строем и не были наказаны.
Однажды капитан начал цукать юнкеров за нечистоту в уборных. «Разнос» продолжался добрых полчаса, пока один из «козерогов» 12-го курса, бывший студент-технолог, не попросил разрешения «доложить» и почтительно «доложил» начальству, что существуют формулы, согласно коим канализационные трубы могут обслуживать только строго определенное число людей, и если эти нормы нарушаются, то засорение труб неизбежно. Спорить с инженером-специалистом было неудобно, и капитан Шаколи замял разговор, перенеся «разнос» на другие, менее специальные объекты.
Капитан Шаколи, ввиду своей учебной и академической деятельности, не знал войну в действительности, а о пехотных строях и боевых развертываниях не имел представления. Поэтому наши занятия стали довольно оригинальными. Капитан-академик считал, что сводно-артиллерийской роте придется действовать лишь на улицах городов против слабо вооруженной толпы. Очевидно, он сравнивал события наших дней с восстаниями 1905 года. Мы ходили регулярно в городской парк, обучались там залповой стрельбе, конечно без патронов, а затем бежали «в штыки». Нашим кадетам пехотный строй еще в корпусах надоел до чертиков, и они ругались, идя на учение.
Дни шли за днями… На севере Дона поднималась грозовая туча: московские партийные стратеги почуяли, что на Дону происходит что-то неладное. Запасные батальоны в Ростове и в других городах, по требованию большевистского центра, явно готовились к вооруженному выступлению. Шумели и новочеркасские большевики.
В тревожные ночи, когда, по агентурным данным, ожидалось их выступление, все группы Алексеевской организации сосредоточивались в полном боевом снаряжении на Барочной улице и там проводили большую часть ночи. Отряд представлял собой уже довольно внушительную силу – около тысячи хорошо вооруженных, идейно готовых на все бойцов.
Иногда наша рота проходила по городу с военными песнями. Это был для нас как бы парад. Тут уж наша «кадетня» старалась превзойти саму себя: маршировали, как прусские гренадеры Фридриха Великого, бросая открытый вызов революции, анархии, дезертирам и самой распущенной толпе на заплеванных лузгой тротуарах.