Я только этого и ждала. Нарочно не говорила Гучкову, что открылась другая возможность отправлять офицеров на Дон. Иначе сейчас бы сказал: «Вот какая вы ловкая» – и на этом бы успокоился. Нет! Пусть подумает…
От Гучкова я пошла к директору банка «Юнкер» А. Дмитриеву. Дмитриеву были мы обязаны многим – не только наш союз, разросшийся благодаря ему, но и отдельные офицеры, для которых много сделал Дмитриев через комитет. Если бы не Дмитриев, не было бы и нашего союза. К нему я поехала на квартиру и все рассказала. В то время все банки уже были захвачены большевиками. Он выслушал меня внимательно:
– Да, мало кто учитывает положение России. Пойдите к Кривошеину, я убежден, что он не откажет в деньгах. Нахожу, что вам необходимо вернуться в комитет. А вот пока что от меня на трех офицеров 600 рублей.
Я ответила А.Н. Дмитриеву, что мне не хочется обращаться больше ни к кому – нет сил собирать милостыню.
– И все-таки сейчас же пойдите в банк к А.Г. Когану. Я совершенно уверен, что он поможет. Только не говорите, что я вас послал.
Я послушалась. Коган встретил меня очень радушно. Это был воспитанный и очень отзывчивый человек. Он сразу откликнулся на нужды офицеров:
– Хорошо, я постараюсь достать денег. Но сейчас это весьма трудно. У меня дома только 4000 рублей. Пока их и отдаю. Когда уезжаете?
– Завтра вечером.
– Так приходите завтра утром. Кое-что, наверное, раздобуду.
От Когана я поехала к Гучкову.
– Что, Н.И., получили деньги?
– Нет, помилуйте, такая снежная буря. Разве можно было выходить? Я завтра сделаю.
Какая ирония! Он, видите ли, выйти не мог. А как же я-то выхожу?
Не в первый раз со слезами на глазах выходила я из особняка московского «спасителя России». Ах эти спасители! Неужели не видят ужаса, что творится кругом? Не видят, как мучают офицеров? И сердца нет у них? И не видят, сидя в теплых роскошных квартирах, своего неотвратимого конца?
От Гучкова вернулась домой. Опять старались домашние уговорить меня бросить рискованную мою работу. Застала у себя офицеров из команды выздоравливающих. Были два брата поручики Треза (один впоследствии на Дону расстрелян большевиками). Пришли, наконец, какие-то дамы, просившие спасти 15 юнкеров, которые прячутся в Павловской слободке и хотели бы на Дон. Одна из них бросилась передо мной на колени, прося спасти ей последнего сына: и муж, и другой ее сын расстреляны. Я спросила несчастную мать, как попала она ко мне и обращалась ли в соответствующие организации? Она ответила, что всюду обращалась и всюду говорили, чтобы юнкера сами приехали, что послать на место никого нельзя. И еще требовали каких-то рекомендаций. А пока что мальчиков могут каждую минуту расстрелять. «Знакомый офицер и направил меня к вам», – закончила она.
Горе матери было большое. В это время как раз пришел Андриенко. Я дала ему тысячу рублей, поручила отправиться в Павловскую слободку с нашими документами и объяснить юнкерам, как ехать, дав им хотя бы по 75 рублей. Матерям я дала по 150 рублей. Андриенко тотчас же простился. Я узнала позже, уже будучи на Дону, что юнкера спаслись.
Жена полковника Матвеева рассказала, как ночью ее с детьми выбросили из корпусной квартиры. Отправилась она к Н.И. Гучкову с просьбой устроить ее на время, хотя бы в сарае.
– Ну и что же Гучков? – полюбопытствовала я.
– Извинился, что места нет. А я, просидев до утра на улице, детей отвезла к одним знакомым на дачу в Ново-Георгиевск, сама же легла в больницу после неудачных родов.
Отъезд наш был назначен на 2 декабря. Андриенко сказал мне, что в одиночку поедет на Дон человек 40, а с нами оказалась команда до 60 человек. Мы прекрасно понимали, что ни муки не получим, ни мануфактуры не вывезем, – лишь бы людей вывезти! Пришел ко мне какой-то полковник, начальник штаба Корнилова во время войны, принес важные бумаги для передачи Корнилову.
Утром 2 декабря я отправилась к Когану. Он, видимо, всей душой хотел помочь моей работе, но многого уже не мог сделать. От него я получила еще 7000 рублей.
Затем я поехала к Родченко, давшей мне тысячу рублей, от Родченко – к Гучкову, не давшему ни копейки, но зато попросившему меня препроводить его брату, в Кисловодск, и другим деятелям множество «важных» пакетов, запечатанных множеством печатей. Гучков говорил, что доставка этих пакетов важнее доставки офицеров… Он добавил, что Россия не забудет моей работы, хотя я и полька и т. д.
2 декабря, в 9 часов вечера, вооруженные новыми сопроводительными бумагами, мы уехали на Дон, забрав команду в 70 человек. Дорога на этот раз была невыносимо тяжела. Нам дали всего один товарный вагон, так что некоторым из нас пришлось разместиться в других вагонах. По всему пути валялись трупы офицеров, а в Воронеже были даже трупы расстрелянных рабочих, сваленные около станции. В Воронеже и Лисках встретились нам наши солдаты, оставили им по 500 рублей на человека и комитетские бланки.
– Многих из офицеров мы выручили, – рассказывали они.
Я знала, что это правда. Немало встретила я офицеров, пробравшихся в Новочеркасск только благодаря помощи этих солдат. Да и генерал Эрдели говорил мне, что офицеры рассказывали о каких-то таинственных солдатах, помогавших офицерам на станциях.
В Новочеркасск мы прибыли только 6 декабря. Наша команда ушла частью в казармы Корниловского полка, частью – в Георгиевский полк, к Святополк-Мирскому, которого очень любили офицеры. Генерал Эрдели встретил меня, как всегда, радушно и сообщил, что несколько раз звонил М.П. Богаевский, спрашивал, когда я приеду, и просил сейчас же по приезде к нему.
– А как у вас дела?
– Плохо. Вот видите этот столб, – показал генерал в окно на телеграфный столб перед домом. – Боюсь, как бы на этом столбе не висеть вашему покорному слуге…
Я поняла, что на Дону творится неладное.
– Должен огорчить вас, Марья Антоновна, – закончил Эрдели, – многие из ваших офицеров убиты под Ростовом. Молодцы, дрались как герои.
Нервы не выдержали, я разрыдалась. Успокоившись немного, я спросила по телефону – у себя ли М.П. Богаевский, и пошла во дворец.
– Плохи дела, – печально сказал Богаевский. – Большевизм все усиливается, и не только на казачьих низах – неблагополучно уже и наверху… Сейчас будет Каледин. Вам, вероятно, придется съездить к Дутову – передать очень важные документы.
– Не знаю, смогу ли по нынешним временам пробраться к Дутову. Если и доеду, как вернуться?..
Ждать пришлось около часу. Каледин ласково обратился ко мне:
– Что же долго не было вас видно?
– Я несколько раз приезжала в Новочеркасск, но не решалась вас тревожить.
– Напрасно, всегда рад… – И тут же сказал о своем намерении послать меня к Дутову с важными сведениями: – Вы передадите ему на словах, что радиотелеграфный аппарат послан ему вчера, и такой силы, чтобы установить связь Оренбурга с Доном. Вы скажете также, что я возлагаю большие надежды на союз Украины с Доном, они должны объединиться и общими силами ударить на большевиков…
Но мне совсем не хотелось ехать.
– Вряд ли смогу я оправдать ваше доверие… Поездка потребовала бы двух недель и оторвала бы меня от моей прямой работы…
Тогда Богаевский предложил заменить меня кем-то другим, воспользовавшись, однако, комитетскими документами.
– Долго ли еще предполагаете ездить в Москву и обратно? – спросил Каледин.
– Пока не поймают, – ответила я.
Каледин рассмеялся:
– Боюсь, что ждать придется недолго…
Генерал Эрдели отнесся с большим интересом к моему посещению атамана. Я все рассказала.
– Хорошо сделали, что не согласились. Пора и вам отдохнуть, довольно мотались, пусть и другие поработают…
В этот день я успела еще побывать на кладбище и отслужить панихиду на могилах добровольцев. А на следующий день – обратно в Москву. Приехала 11 декабря утром.
С вокзала отправилась домой, а Андриенко – в комитет, где он еще находился на довольствии. Крылов знал о наших поездках; мы и не скрывали, по каким бумагам продолжаем ездить.
Положение в Москве ухудшалось с каждым часом. Умножались расстрелы офицеров. Все больше было желающих бежать из Москвы. Оставленные мною документы разошлись в несколько дней…
Опять наведалась к Гучкову… и опять клялся Гучков, что надеется на Сибирь, которая ему миллионы стоит. Но денег у Гучкова я уж больше не просила… От него я поехала в общество старообрядцев. Узнала, что старообрядцы послали на Дон около 5 000 000 рублей. Меня это изумило, Каледин говорил мне лично, что денег в казне донских войск нет, и разрешена даже – чтобы их добыть – продажа водки (очереди за нею стояли целыми днями, за бутылку платили, кажется, по пяти рублей). На мой вопрос, кому посланы деньги – Каледину или Алексееву? – старообрядцы ответили: Каледину. Я объяснила, что была допущена крупная ошибка, – Алексеев и так во всем зависел от войскового правительства. Но исправить ошибку было поздно. Впоследствии Богаевский говорил мне, что деньги пришли и часть отдана Алексееву.
От староверов я поехала к Когану, который выдал мне 6000 рублей, от Когана – к М.К. Морозовой, лежавшей в госпитале Руднева. Морозова сообщила, что она с несколькими дамами организовала комитет помощи офицерам и деньги есть.
– Вот и отлично, – сказала я, – я пришлю к вам сегодня же голодающую офицерскую семью, необходимо помочь.
– Видите ли, – возразила Морозова, – нужно еще собрать комитет наших дам и выяснить, кому помогать…
Этот ответ меня взорвал.
– Помогать семьям нужно немедленно – всем, кто за этой помощью обращается. Пока вы соберете ваших дам и устроите заседание, офицерские семьи с голоду умрут. Пора забыть о традициях дамских комитетов, а начать работать так, как этого требует жизнь!
Во время нашего разговора вошла госпожа Брусилова – невестка генерала Брусилова. Мы познакомились.
– Видите? Ваши лавры нам спать не дают, – протягивая руку, сказала Брусилова. Она мне понравилась сразу…