ливаются из костра, оставляя за собой еле заметные горящие хвосты. Пламя поверхностно облизывает горящие обрубки хворостины. Оно стонет, вздрагивает, оставляя на них серо-голубые мазки нежного пепла.
Вдруг поднялся ветер, цвет пламени стал бледно-золотым. Оно резко срывается с костра огромными разорванными бледно-красными языками, отрывается от земли и исчезает в верхушках огромных темнеющих деревьев. Пламя сначала голубоватым язычком зарождается в самом сердце костра, поднимается, волнуясь, шипя, облизывая горящие сучья, становясь розово-бледным, даже золотистым с чернью, исчезает там, где начинается дым. И в этом пламени Мирзе видятся тысячи причудливых образов: густые леса-молчуны, поднебесный мир, то исполненный гневом, то смиряющийся, то страшный, то неведомый, то заманчивый. «Привет тебе, огонь! – шепчет молодой отшельник. – Ты живой, как человек. Ты в себе носишь свет, убивающий тьму, своим теплом побеждаешь холод. Ты приятен мне, приятен любому гунну из моего племени. Ты украшаешь наше одиночество, согреваешь нас, оберегаешь от злых духов, демонов и хищников. Ты, как голубая кровь, струишься в жилах огня, жгучим пламенем от него передаешься, растекаешься по нашим жилам, согревая, бурля и вдыхая огонь в наши сердца. Мы вдыхаем в себя твою магическую силу, твое тепло, твое сияние. Вот почему из наших уст и ноздрей струями и клубами исходит пар, как дым из твоего огня. Мы, гунны, являемся дыханием твоей жизни, твоего огня, твоим продолжением. Как только начинает иссякать сила твоего дыхания, убывает, гаснет сила гунна: из всех его кровеносных сосудов начинает вытекать жар жизни. В ночное время свет твоего огня затмевает звезды, в темных водах реки они сверкают сотнями маленьких плывучих, растягивающихся и блестящих бликов. Твой огонь нам, гуннам, так же ласков, открыт, как и огонь Солнца. Но огонь Луны холодный, заманчивый, как колдовской взор зеленоглазой ясновидицы. И чародейный огонь Луны, как блуждающий огонь зеленых чар старухи Пери, отражаясь на поверхности трясин, заблудившихся охотников заманивает в их губительные глубины».
Мирза об этом думал с грустью, палкой ковыряясь в мерцающих, как мириады звезд, углях. Вдруг он затрепетал. Неожиданно в сумерках на краю обрывистого берега от ствола березы отделилась тень. Сердце больно подпрыгнуло: «Неужели меня выследил лазутчик главной ясновидицы?» Нет, это был косуля, рогач. Завороженный костром, он неслышно прокрался к человеку, высоко и гордо подняв ветвистую голову, принюхиваясь и с храпом выпуская горячий пар из раздувающихся ноздрей. «Вот глупец, – подумал Мирза, – какая же сила влечет тебя к смертоносному огню?»
Мирза опустился на живот, лег на желто-коричневый ковер прошлогоднего мха и с луком в руках застыл на месте. Рогач на какое-то время исчез из поля его зрения. Спустя мгновения за бугром послышался шорох трущихся о могучий ствол дуба ветвистых рогов. Мирза затаил дыхание. За огромным стволом могучего дуба показалась ветвистая голова косули. Он замер, но, успокоенный тишиной, открылся во всей своей красе. В миндальных глазах отражались огненные блики. Весь подготовительный процесс к пуску стрелы растянулся всего несколько коротких мгновений. Мирза натянул лук, прицелился, со свистом пущенная стрела острым жалом впилась в глаз рогача. Животное болезненно вскрикнуло, подпрыгнуло высоко, как будто собиралось взлететь, всей массой огромного трепещущего тела рухнуло на землю. Мирза одним прыжком оказался рядом со зверем. Ловко, как рысь, накинулся на него. Вытащил короткий охотничий нож, повернул голову в сторону Кааба и прошептал: «Бисмиллахи ррахмани ррахим». И резким движением руки провел лезвие ножа по его шее. Он отпустил рогача, поднялся во весь рост, пустил боевой клич: «Я – великий охотник! Я победил тебя!» Затем навалился на дрыгающее в конвульсиях косулю, ухватил его за рога, прижал голову к земле, оставался так, пока оно не испустило последнее дыхание. Сегодня молодой охотник досыта накормит мясом косули своих: брата, сестру и друзей, приютивших их…
Мирза решил не разделывать косулю, попробовал поднять его на плечи. Поднял, но он оказался очень тяжелым, не донесет. Он ловкими движениями рук провел лезвием ножа тонкий разрез от груди до мошонки. Вытащил внутренности, отрезал легкие, печень, сердце, почки, положил в грудную клетку, разрез в трех местах закрепил скобами из прутьев. Теперь он легко закинул косулю на плечи, быстрым шагом двинулся в сторону долины, узкими террасами спускающуюся к реке. Широкоплечий, рослый восемнадцатилетний мужчина шел легко и быстро на своих длинных сильных ногах, как молодой волк, идущий к своей цели. Он спустился на самый низ ущелья, по еле заметной тропинке вскарабкался на крутую гору и очутился на каменистой террасе, соединенной между собой узкой лентой серой тропинки.
Поднялся на макушку горы, откуда открывался вид на стойбище калукцев. Издалека во мраке ночи были видны зажженные на одинаковом расстоянии друг от друга костры. Перед каждой саклей, выбеленной свежегашеной известью, горел костер. Эти костры, горящие у входов в сакли калукцев, приглашали к себе людей с добрыми намерениями, отпугивали пришельцев со злыми умыслами, также диких зверей.
Мирза со своей добычей проскользнул в одну из таких саклей и, бросив в прихожей тушу косули, толкнул дверь в комнату с очагом. У восточной стены в небольшом очаге тускло тлел кизяк. Дым окутывал саклю кругами и, стремясь вырваться наружу через трещины оконных рам и створки дверей, стлался к потолку. В очаге на треножнике был виден казан, из которого торчали ножки дикой индейки. На полу лежал протертый временем палас из волокон конопли – ни ковра, ни подушек, ни одеяла. В стенных шкафах без створок, расположенных по бокам очага, была видна кое-какая посуда из дерева, глины и другая домашняя утварь. У восточной стены комнаты, по одну и другую стороны очага, в темноте, накрывшись овечьими тулупами, спали брат Раджаб и сестра Сейранат. У Мирзы от голода кружилась голова, но усталость взяла вверх. Он, завернувшись в свой тулуп, лег рядом с братом и уснул крепким сном…
С минарета мечети раздался призыв муэдзина на намаз. Мирза встал в плохом настроении отправился в мечеть на утренний намаз. Ему приснился сон, как их изгоняли с родного стойбища. По дороге в мечеть он себе задавал вопрос, не дающий ему покоя: «Неужели я с братом и сестрой, как когда-то наш прапрадед Раджаб, останемся изгоями племени?» В те далекие времена прапрадед, после кровавого столкновения с враждующим родом племени, тоже был вынужден поздно ночью спешно сняться с насиженного места и отправиться в сторону родственного племени калукцев. Он там построил дом, женился, у него появились дети. Только спустя многие десятилетия прапрадед с семьей перекочевал к себе на родину. Это воспоминание так расстроило Мирзу, что он смутно помнит, как зашел в мечеть, как со всеми остальными сделал намаз, вернулся обратно. Бывает же схожая судьба – сейчас он с братом и сестрой живут в сакле, когда-то построенной прапрадедом, оставленной родственнику Махмуд-беку по материнской линии.
Первые лучи солнца, прежде радующие и ласкающие глаз Мирзы, на этот раз опечалили его до слез. Он унылым взором оглянул убогую, нетеплую, непривычную обстановку сакли. Его поразила мрачная, удручающая картина их временного жилища. Над его головой низко нависал закопченный потолок. Под ним на вымазанном черной речной глиной полу был расстелен палас, сотканный из холста. Его удручали голые, закопченные, покрытые сажей, стены, когда-то выбеленные известью. Жилище расписано сажей вместе с влагой, просачивающейся с плоской глинобитной крыши, растекающейся по стенам. С потолка свисает паутина, тонкими нитями закрепленная по всему жилищу. Он печально взглянул на беззаботно спящего брата и сестру, обеими руками, как клешнями, нервно зажал голову; ладонями прошелся по лицу, сгоняя с него мрачные думы. Ему надо было спешно что-то предпринять. Затопил очаг, разбудил брата и сестру…
Племя калукцев стойбищем располагалось юго-западнее Урочища оборотня, под крутым хребтом Каркулдага. Это были ближайшие родичи гуннов. Как и мужчины из его племени, калукцы свободолюбивые уздени. Они не знают и не терпят над собой никакой власти людей ни из своего, ни из чужого племени. Бедные, но самостоятельные, храбрые и отважные, они меткие стрелки из лука, из ружей; от природы славные наездники. Иногда калукцы с гуннами совершают набеги на племена, живущие западнее и севернее Каспийского моря, севернее реки Терек, вплоть до Волги. Часто делают набеги за Муганьскую степь, на южные берега Каспийского моря, далеко забегая на территории иранских, турецких ханов, которые и сами часто на легких конях саранчой просачиваются на земли Табаристана, Дербентского ханства, угоняя скот, женщин и детей.
Старшина калукцев, Махмуд-бек, приютивший в одном из своих домов Мирзу с младшим братом и сестрой, в этом племени считался богачом. Он имел четыре сакли, четырех жен. На его пастбищах нагуливали жир тысячи овец и коз, сотни бычков, стадо дойных коров. В его кладовой хранились кадки с топленым маслом, сыром, огромные бочки с вином и медом. В поселении он слыл добрым, щедрым на руку и мудрым правителем. Каждый день у него гостили гости. Люди шли к нему с просьбами, за советом или просто так – поговорить, отвести душу. Он всех принимал, щедро угощал, внимательно выслушивал, давал дельные советы. Сирот, бедных от себя с пустыми руками никогда не отпускал. Самых дорогих гостей угощал виноградным вином и чапой. Людей подкупала его приветливая улыбка, стойкость, выдержанность во всем.
Махмуд-бек был и предприимчивым купцом: обменивал бычков, ягнят, баранов и шкуры у соседних племен и стойбищ на хлеб, овес, горох. А по пятницам на Дербентском базаре свою живность обменивал на холодное, огнестрельное оружие, пушки, ковры, паласы, котлы, атласную, шелковую парчу, пряности. Сердце у него было по-детски доброе, лицо веселое.
Махмуд-бек, с первых же дней пребывания у себя, полюбил Мирзу, опекал его младшего брата и сестру. Смекалистость этого не по годам повзрослевшего молодца, расторопность, умение держать себя в обществе, виртуозная игра на чунгуре, задорные песни, живой, острый ум – все это подкупало Махмуд-бека. А каким Мирза был мастером по кузнечному делу, слава об его оружии пошла далеко за пределы Табасарана. Он был ловким пахлеваном, единоборцем, стрелком, как он искусно никто не владел холодным оружием, так метко никто не стрелял из ружья.