Шах-Зада была человеком целеустремленным, знающим, чего она хочет в этой жизни, умела радоваться радостям жизни. И она, за то, что случилось в лесу, себя долго не укоряла. Случилось то, чего она давно хотела, с самого того дня, когда у речки между ним вспыхнула пламенная любовь. Даже со школьной скамьи и еще раньше. Ведь она не забыла, что Хасана любит с того дня, как она себя помнит.
Они еще лежали, обнявшись, разглядывая звезды над головой, моля их о защите. Надо было уходить, они встали, горячо поцеловались и разошлись по домам.
Идя по темному переулку села в сторону дома отца, Шах-Зада все еще вспоминала лесную темень, их страстные объятия. Вспоминала себя, благоговеющую его, стоящую перед ним на коленях, целующую его руки, губы своими горячими губами… Интуитивно чувствовала, все, что свершилось, – это все от бога и является хорошим зачином для новой жизни. И это чувство, набирая силы, распускалось в ней цветущим садом…
Когда Хасан подавал жене лекарство, страстные глаза, горячие губы, нежное прикосновение рук Шах-Зады не уходили от его глаз. Руки его дрожали, мысли путались. Поднося чашку к тонким морщинистым губам Айханум, он заглянул в ее запавшие глаза, беспомощные, тусклые глаза калеки. Эти глаза – символ его самоотречения во имя долга главы семьи. Колени его бессильно подогнулись, как бывает во сне, когда в темную туманную ночь идешь по лесу на ощупь и неожиданно проваливаешься в бездну. Да, он долгие годы шел по жизни закрытыми глазами, привычной, накатанной тропой; к жене относился, как врач к больному пациенту. Его сердце было наполнено состраданием к ней, и для радости жизни там не оставлял нишу. И вдруг за один вечер в его жизни произошло столько перемен. Хасан, когда случайно коснулся к пожухлой, угасшей груди с большими коричневыми сосцами и небольшими коричневыми точечками вокруг них, вздрогнул от приступа отвращения. Он почувствовал затхлый запах болезни, источаемый раковыми клетками тела жены. Хасан увидел, как в одно мгновение утрачивают смысл привычные действия и обряды, за которые он держался в последние двадцать лет. И он стал падать, падать, падать…
Держался ли он за свой долг, боялся ли божьей кары, ухаживая за тлеющим телом этой женщины, жалким, нищенским телом жены. И, может быть, боязнь перед Аллахом, обязанность мужа перед нуждающейся в его помощи жены удерживали его, ведя завязанными глазами за руку по непростой тропе через поступки, убеждения и позиции всей его жизни!
Хасан поднял жену на руки и, как каждый раз утром, понес купать в ванную комнату. Обливая жену водой из пульверизатора, он старался не замечать ее обвисшую грудь, пористый нос, дряблую серую кожу на подбородке, раздутый, в синих, коричневых прожилках, изрытый рубцами и складками живот, куцую, скользкую косичку. От струй воды, падающих с высоты на ее голову, оттуда в ванную, оглушительный грохот лез в уши, сводя его с ума. И он еле сдерживался, чтобы не закричать.
Его глаза за один вечер увидели свет и тьму, уродство и красоту, и он очутился на грани душевного раздвоения, безумия. Потеряв всякую способность реагировать на реалии жизни, Хасан чуть не лишился разума. Он пересилил себя, вытер тело жены полотенцем, перестелил постель, уложил ее и вышел во двор. «Куда я выхожу? Зачем я выхожу? Чтобы не зарыдать, не накричать на нее, не задохнуться в слезах?! Чтобы хоть на мгновение увидеться Шах-Задой?! А вдруг жена умрет, а Шах-Зада заметит мою нерешительность и бросит меня, как Мила однажды бросила меня? Я заблудился в дремучем лесу, стоящем между двумя женщинами, предоставляющими свет и тьму, тепло и холод, разум и безумие. Одна из них от имана, другая от небес. Одна – калека, редко встающая с постели, другая, положившая мои ладони на свою грудь, живая, здоровая, неуловимая. От одной, как от тени смерти, ускользают мои мысли, моя материальная суть, другая, как волшебная гурия, затаскивает меня в цветущий сад.»
Впервые за пятнадцать лет он всем существом задумался над холодом одиночества, сиротством своей души и над прелестями жизни с Шах-Задой. Он не осознавал, что его ученость, природный ум, умение зажечь сердца представительниц прекрасного пола, способность вызывать к себе их сострадание таили в себе страшную опасность. В него тайно была влюблена, по ночам о нем тайно вздыхала ни одна женщина округа. И это не могла не видеть Шах-Зада.
Шах-Зада! Руки его жаждали тепла ее тела, переполненного живительной энергией, все его существо исстрадалось по теплу живого, здорового тела, по целительным ощущениям любви. Он, выходит, и не жил все это время с Айханум, просто существовал, как млекопитающее с более высоким разумом, выполнял то, что «предназначено» сверху. Он за все это время знал только одно направление в жизни – в мечеть и обратно домой, бубнил одни те же молитвы, а жизни не знал, не чувствовал ее красоту, ее подъемы и спуски, полностью забыл о ее существовании. Теперь у него открылись глаза, он стал осознавать прелесть духовной и материальной жизни. Оказывается, жизнь – это не только мечеть, молитвы, религиозные ритуалы, ученые беседы с улемами, учеными-арабистами. Жизнь – это еще физическая активность, наполненная женской любовью, страстью, крепкими объятиями милой, сладостью ее горячих губ, упругостью ее грудей и их тяжестью на твоих ладонях. Жизнь – это риск, рывок духа и тела… Жизнь – это борьба, столкновение с неизведанным миром, слияние губ, магнетический взгляд, жар горячих объятий двух любящих сердец в ночной неприглядности!
Он думал, что жизнь заканчивается окружностью мечети, исполнением долга перед больной женой, Небесами, перед обездоленными, побитыми жизнью людьми, достижением морально-этических, нравственных высот на коротком отрезке жизни на земле перед далеким путешествием в Преисподнюю Мира. А оказывается, жизнь – это еще невиданное, неожиданное, дурманящее желание, – печать гранатовых губ Шах-Зады на его губах, скользкость ее жемчужных зубов на его зубах, ощущение ее тела рядом с твоим телом, ее страстный шепот в ночном лесу возле твоих ушей, наконец, нежное объятие ее красивых рук с матово-белой кожей!
Хасан вздрогнул, очнулся от блуждающих в голове мыслей, смятения сердца. Нещадно палило солнце, он обливался горячим потом. Встал, разбежался, головой вниз прыгнул в запруду реки и поплыл…
2003 г.
Ночная гроза
Айханум чувствовала, что и в эту ночь Хасан собирается уходить к той женщине. Она слышала за стеной, как муж, стараясь не шуметь, в своем кабинете в шлепанцах шуршит из угла в угол. Наверное, выжидает, пока она потушит свет и ляжет спать, чтобы потом спокойно уйти к ней. Она присела, превозмогая боль в суставах ног, подтянулась к настольной лампе с реле-регулятором, сбавила свет, но не легла. Сидя в постели, она сжимала тощие руки калеки, нервными пальцами сдавливала виски и лоб, пытаясь совладать собой. Но тревога ее росла, отнимая у нее последние силы, лишая ее разума и надежды. Она блуждала в иллюзиях, надеясь, что муж, рано или поздно, успокоится. Он, как прежде, перед сном зайдет к ней в спальню, мягко нагнется над ней, поцелует в щечку, погладит по руке, прочтет молитву, улыбаясь, нежно попрощается. Он, беззвучно прикрыв дверь спальни, уйдет к себе, опуститься на ковровый молитвенник, привычным движением руки перелистает старинный Коран, прочтет суру, где говорится о семье, семейном устое. Вчитываясь в каждое ее значение, любуясь красотой арабской вязи и изящностью излагаемых мыслей в священной книге, долго будет повторять понравившиеся ему строки суры. К тому времени, когда он будет ложиться спать, она, инстинктивно чувствуя его духовную близость и свою защищенность, будет находиться в глубоком сне.
На некоторое время крадущиеся шаги мужа в его кабинете затихли. Она успокоено вздохнула.
В ее спальню временами врывались раскаты, грохоты грома, шум ливня, шелест и треск бьющихся о стекла окон и разбивающихся градин дождя. Жена, преодолевая боль, на трясущихся ногах, придерживаясь за стены, выскользнула в коридор, с болью в натуженных суставах ног по лестнице соскользнула на первый этаж, заперла наружную дверь и вернулась в свою постель. Но она не верила, что ее предостережения остановят мужа от опрометчивых шагов. И теперь с горечью думала о том, что злой дух в облике Шах-Зады пробрался в их дом, отравляя воздух, которым дышит ее муж.
В комнате Хасана опять послышались тревожные шаги. «Почему ему не спится? Что с ним случилось? Изменился так, как будто в него бес вселился. А если вселился?!..»
Жена вспомнила, в последнее время нередко замечала, как он подолгу смотрит в зеркало, на щеках пинцетом выдергивает беспокоящие его волосинки, ножницами подправляет усы, чистит и полирует ногти. К тому же он стал употреблять дезодоранты, после чистки зубов, полоскал рот ароматическим бальзамом, даже брови поправлял косметическими ножницами. Ей казалось, она его сейчас видит так, словно стенка, разделявшая их, стала прозрачной. Он шагает по кабинету кареглазый, широкоплечий, с овальным матовым, как молоко, лицом, обрамленным серебристой коротко подстриженной бородой и такими же волосами на голове. Вот он остановился перед зеркалом, и все его лицо засияло, на нее испытующе глядели лучистые карие глаза, он вдруг улыбнулся, показывая ровные ряды жемчужных зубов. Сердце жены вдруг засияло, наполненное его душевной и телесной красотой. С некоторых пор его трудно было узнавать. Дело не в том, что он помолодел, похорошел, что в его карих глазах заиграли блудливые огни, а в сердце вселился бес! Ее смущала его необычная возбужденность. Да и крадущиеся ночью по дому его шаги вновь и вновь бередили ее душу. Он и сегодня собирался уходить к ней, у нее не было сомнения, что он уйдет.
Хасан без скрипа приоткрыл дверь своей комнаты. Остановился, прислушался. За дверью комнаты жены, вроде бы, было мирно, тихо. Жена в это время себя успокаивала тем, что он на минутку выйдет на улицу, как любит, без головного убора пройдется под дождем и вернется обратно. В то же время ей очень хотелось встать с постели, остановить, затормошить мужа и крикнуть ему в лицо: «Муж мой, что ты себе позволяешь?! Остепенись!» Но какая-то неловкость в душе сдерживала ее от такого шага. Ноги дрожали от напряжения, а ступни не повиновались ей. Муж спустился по лестнице, открыл наружную дверь и ушел в грохочущую, истязающую ливнем темноту. Ливень, казалось, как черный коршун напал на него, тут же подхватил в смертоносные когти и унес в свою темную непокорность.