– Иди… – чуть подумав, – береги силы до вечера…
Шах-Зада, вся в слезах, стала отступать к двери, не веря, что он ее отпускает. Она, отступала, губами судорожно глотала воздух, боком прошлась к выходу, выскочила наружу. Она сорвалась, гремя в прихожей ведрами, сковородами, мисками, которые попадались ей под ноги, выметнулась в тамбур, оттуда, что есть мочи, понеслась на свой любимый холмик за чабанским домиком. Ее душил обида, она дрожала, ничего не видя, не ощущая, присела на травку и слезам дала полную волю.
Вдруг она вздрогнула, не понимая, что с ней происходит, глядя себе на живот, сжалась в комок. Она внутри живота почувствовала толчки, будто какое-то живое существо проснулось у нее в утробе. Шах-Зада, прислушиваясь к тому, что творится у нее внутри, вдруг рассмеялась. Неужели?! Ее сердце учащенно забилось. «Что это со мной? Неужели, это правда?..» – она нежно погладила то место живота, где ощутила толчки. Так было и тогда, когда у нее под сердцем зашевелилась дочь. Так же у нее внутри все ожило, когда о себе дал знать сын. «Неужели, я беременна? Не верится! Неужели, я ношу в себе сына Хасана! О, какое счастье!» – Шах-Зада заплакала от счастья. Она почувствовала, как на нее горячей волной нахлынула нежность. Так было с ней в первый, второй раз ее беременности. Она вся сияла – это было предощущение безграничного счастья, будущего материнства. И она прикрыла глаза, застонала от неги, легла на спину, потянулась всем телом. В ее чреве опять раздался толчок. Один, два. Да, точно, она беременна! У нее будет ребенок, ее и Хасана ребенок. «О, какое счастье! Какое счастье! – Шах-Зада от нахлынувшего неожиданного счастья то плакала, то смеялась. – Наконец-то! Сколько я ждала этого дня! О, Аллах, этот день настал, благодаря Твоей воле! Был бы сейчас Хасан рядом, устроил бы пир на весь мир!»
Когда вспомнила Хасана, слезы счастья обернулись слезами горя. Она так сильно расстроилась, что разрыдалась, задыхаясь в судорогах… Так она пробыла до вечера, вечером тенью пробралась в домик и закрылась у себя в комнате… Когда она на запоры закрывала двери, ставни, легла в постель, увидела, что перстня на пальце нет. Поискала по всей комнате, обшарила все углы – нигде не нашла.
– Какая утрата! Теперь мне точно наступит конец! – Шах-Зада побледнела, – я обезоружена. А враг стучит в окно…
Встречный ветер выжимал из глаз Рахмана жгучие слезы, он грязной рукой размазывал их по щекам. Старая лошадь выбивалась из последних сил, он ее беспрестанно по бокам хлестал плеткой. Головная кошара, на которой остались Артист, Пеликан с нукерами находилась неподалеку. Вот за холмами показалась и она. Рахман, не доезжая до кошары, слез с лошади, по известным ему укромным местам повел ее к коновязи, крытой шифером. Он подкрался к окну, выходящий в задний двор чабанского домика, откуда было видно все, чем заняты внутри. Там у этих исчадий ада сабантуй только набирал обороты. С дружками Шархана за столом сидели и дородные узкоглазые доярки, завербованные с черной биржи труда столицы республики. Рахман прокрался к дяде Аслану – заведующему животноводческим хозяйством, который в это время одиноко угрюмо сидел у себя в комнате. Не дослушав его сбивчивый рассказ, Аслан ахнул, из угла в угол забегал по комнате.
– Пропала моя голова! Что сделает со мной Шархан за укрытие овец? О Аллах, огради меня от его гнева!
– Она убьет себя, дядя Аслан… Защити…
– Мальчишка, – наорал на него дядя Аслан, – почему ты не спрятал тот гурт овец от любопытных глаз? – встал, дал по щеке увесистую пощечину. – Тряпка, закрой варежку! Лучше бы овец подальше припрятал, чем, как баба, хныкал здесь!
– Он надругается над ней, дядя Аслан… Он тебя послушается. Пойдем. Пусть он ее не тронет, – не отступал Рахман.
– Ха-ха-ха! Станет Шархан слушать нас с тобой! Это же ураган, а не человек! Э-Э… – Аслан, седой, кряжистый, как мохнатый медведь, остановился. – Ты сказал, что Шархан хочет переспать с женой Хасана? О, это же хорошо, Рахман, очень хорошо!.. Дай Шархану горячую бабу, и он забудет об укрытых от него овцах, угнанном крупном рогатом скоте! Какое счастье, ему сейчас не до счета овец … Счет будет другой…
– Шах-Заду я люблю! Больше жизни люблю! – теряя разум, закричал Рахман.
– Если бы на твоей лошади покатался чужой человек, а потом ее не вернул, я бы понял тебя, твою обиду – загонит! А что плохого возбужденный мужчина красивой женщине сделает? Покатается на ней, поиграет, утолит свою жажду и бросит. Ступай! Терпи и помалкивай, если жизнь дорога. Икнешь, дружки Шархана тебя сотрут в порошок! – Аслан, тыча увесистым кулаком в спину, Рахмана выталкивал из своей комнаты.
Рахмана душили слезы, он, спотыкаясь, добрел до коновязи. Стал отвязывать коня. Руки не слушались. Сердце не выдержало, оно больно забилось в груди. Из груди поднимался тугой колючий ком, перехватывая дыхание. Рахман обратился к небесам, может, с мольбой, а может, проклиная изверга Шархана. Перед его глазами звезды на небосклоне пошли кругами. И он присел на землю, вцепился руками в иссеченную копытами крупного рогатого скота траву, завыл, как собака, почуявшая близость своего конца. Вдруг рядом он услышал храп коня, а потом топот. Кто-то коня гнал во весь дух в сторону головной кошары. Всадник спешно промчался рядом с ним. Он остановил коня у коновязи, пружинисто спрыгнул на землю. «Шархан, он тоже здесь?! – не понял Рахман. – Он коня привязал к коновязи под седлом. Значит, прибыл ненадолго». Рахман чувствовал, что Шархан задумал какую-ту хитроумную игру. «Пока здесь его дружки кутят, он успел там… натворить свои грязные дела… Концы сотворенного преступления хочет спрятать в воду. Все скажут, что он всю ночь кутил здесь с дружками. Ирод, все заранее предусмотрел!»
Рахман прокрался к коновязи, со своей лошади снял седло, спрятал его под тюками сена. Отпустил ее, знал, она сама доберется до нужного ей места. Под навесом, на деревянном гвозде, висели одностволка, патронташ. У него в голове созрел план. С ружьем и патронташем поспешил обратно, туда… к заветному окну кособокого домика на своей кошаре. «Как она там? Жива ли еще? Если с ней что-то случилось, он вернется обратно и убьет дядю».
Спустя некоторое время Рахман догнал крадущуюся впереди тень. «Неужели, дядя?! Как он успел ускользнуть от компании друзей? Видимо, друзьям было не до него, и он, улучив момент, выпрыгнул через окно. Тогда, выходит, он Шах-Заду еще не успел обесчестить… А сейчас он спешит к ней». Он понял коварные планы дяди. По тому, как тень сутулилась, двигалась в ночи, он понял, чья она.
Рахман держался в некотором расстоянии, не упуская дядю из-под вида. Рахман был настороже: следом за ним мог прокрасться кто-нибудь из нукеров дяди. Рахман осмотрительно шел чуть в стороне от тропы, ведущей на дальнюю кошару. Рахман понимал, что он с дядей затеял опасную игру. Но сейчас он о себе не думал.
«Почему дядя своего коня оставил на коновязи центральной кошары? Почему он с дружками не устроил сабантуй там, где намечал? – хаотично думал Рахман, – что же этот шайтан задумал? Только бы не это…» – вдруг всхлипнул он.
Шархан не шел, а летел к ней… Рахман за ним еле поспевал. В сумерках Шархан добрался до заветного домика животноводов. За окном комнаты Шах-Зады горела лампа. Рахман взвел курок одностволки, прицелился. Вдруг в полоске света Рахман увидел Шах-Заду. Она узнала Рахмана. По улыбке на ее лице он понял, что она рада его приходу. Вдруг она за спиной Рахмана заметила тень. У нее из груди вырвался стон. Она замахала руками, делая ему какие-то знаки; ее лицо охватилось ужасом. Он спиной почувствовал холодок, оглянулся назад, но было поздно. В это время по его голове твердым предметом нанесли страшный удар. Это был Пеликан…
Шархан ударом ноги выбил входную дверь домика. Зверем ворвался в комнату, где была Шах-Зада, схватил за локоть и силой потянул в спальню. Шах-Зада защищалась, кусалась, кулачками отбиваясь от насильника. Он сорвал с ее головы шаль, схватил за волосы, бросил на топчан и набросился на нее. Шах-Зада орала, звала на помощь, отбивалась. Шархан натянул ее косы на кулак, клочьями вырывая их вместе с кожей, другой рукой бил по лицу, рукам. Платье на ней было разорвано, из одной рваной дырки виднелась округлая грудь с темной точкой соска. Взгляд ее мутных, одичалых глаз заметался по комнате, по почерневшему от злости лицу Шархана с тремя глубокими кровавыми бороздками ее ногтей на щеке.
– Сегодня ты будешь моей! – Шархан откинул с ее лица волосы, потрепал по щеке.
Женщина вцепилась в его медвежью лапу острыми зубами. Он дернулся от боли, вырвал руку и наотмашь ударил ее по лицу. Женщина упала на пол, завыла тонко, пронзительно.
– Табунного коня объезжают до потери пульса, а смазливую женщину кнутом приучают, пока не остепенится! Заткнись, кобыла, и делай, что тебе приказывает твой хозяин!
– Какой же ты мне хозяин?! Ты трус и вор! – сквозь слезы захохотала Шах-Зада, отбиваясь кулаками, ужом выскальзывая из его цепких лап. Он сильно напирал на нее, она локтями упиралась в его грудь. – Отведи меня обратно к хозяину, моему хозяину, пока он тебя не зарезал! Веди, говорю! Я жду от него ребенка, слышишь, скотина, не трогай меня своими грязными лапами! – кричала Шах-Зада, маленькими кулаками барабаня его по груди. Она поймала момент, уловчилась и выскользнула из его лап. Отбежала к окну и стала звать на помощь.
– К хозяину говоришь? – хихикал он противно. – Сейчас же отведу! – Только погоди немного! Чуточку ублажу тебя, потом поглажу по голове будущего наследника Хасана…
Он шагнул к ней, ловким движением руки уцепился за ее локоть. Руки сильные, с твердыми ладонями, пахнущие конским потом, вином и табаком, сковали ее намертво. Она узнала эти руки! Именно так пахнули руки бандита, который тогда ее, подняв как мешок, закинул на спину коня. Это он, похититель, лишивший ее с Хасаном семейного счастья, покоя!
– Будь ты проклят, Шархан! – неистово заплакала она.