«А с какой стати этот святоша вдруг с утра проперся ко мне? Никогда в жизни ни его дед, ни отец, ни он сам не переступал порог этого дома», – начал злиться Шархан.
Эти два рода, самые большие и уважаемые в поселении, с древних времен враждовали между собой. Судьбе было угодно, что со дня рождения первых мужчин в двух родах между ними началось соревнование. Со временем это соревнование обернулось соперничеством, в дальнейшем бесконечными спорами, сворами. Споры перешли в драки и кровную месть. Мужчины двух родов калечили, убивали друг друга, отравляли жизнь себе, своим родственникам, односельчанам.
Хасан давно понимал, что зло порождает зло, смерть порождает смерть, яд порождает яд, стервятник порождает стервятника. Так их кровной мести не будет конца. Нужно было любой ценой предотвратить эту вражду. Первоначально за примирение родов принялся прадед Исин. Он не успел довести до конца начатое дело. Святое дело отца продолжил Мирза, а потом – Рамазан. Хасан сегодня, насыщаясь энергией и живительным нектаром здоровых корней священного дуба в Урочище оборотня, продолжая традиции предков, все свои силы, энергию посвятил примирению враждующих родов.
Эти враждебные отношения, натянутые как тетива, воспламенились в самый неожиданный момент. Ни солнце, ни луна, ни звезды, ни чистые родники, а яд, желчь, сдобренные ненавистью, подпитывали их нечистой энергией. А эта энергия, набирая силу, давала жизнь новым злокачественным корням. А раковые корни, быстро размножаясь, порождали другие корни. Они, выпуская свои щупальца, отравляли все большее количество здоровых клеток корней враждующих между собой родов. Хасан, даже ценой жизни, решил остановить наступление этой болезни.
«Почему вам с утра не спится? Чтоб вас волк разорвал!» – про себя в сердцах выругался Шархан.
Хасан и аксакал сдержанно поздоровались с Шарханом. Тот, хотя бы даже ради приличия, не пригласил их в дом. «Всякий другой горец гостя, переступившего порог его двора, даже кровника, по обычаям гор приглашает к себе домой, угощает чашкой чая. Этому этикету тебя, видимо, заносчивый осел, никто не научил, – успокаивал себя Хасан. – Есть первопричина всему этому – кризис твоей души, твоей нравственности, моральной деградации. Это есть паралич всех твоих человеческих ценностей – кризис твоих родовых корней. Твой род, нечестивец, давно находится во внутриутробном разложении. Сегодня не прислушаешься к голосу разума – тебе и твоему роду конец!»
Аксакал Шахбан оскорбился хамским поведением односельчанина. А имам мечети не обратил внимания на невоспитанность Шархана. Все в поселении знали, насколько он заносчив и неуважителен к односельчанам.
– Извини нас, Шархан, что мы отрываем тебя от важных дел, – осторожно и издалека начал Хасан. – Мы пришли к тебе по очень щепетильному и безотлагательному делу.
– А такие важные люди с утра ко мне по простому делу не ходят! – ехидно, сквозь дрожащие от злости губы процедил хозяин дома. – Так, уважаемый имам, зачем пришел, говори, у меня времени в обрез!
– Да мы… – запнулся Хасан, увидев почерневшее лицо Шархана, злобно играющие желваки на его скулах.
– Тогда присаживайтесь вот на эти чурки, – предложил он, а сам прислонился к крылу «Жигуленка», стоящего во дворе. – Ну, давай, выкладывай, имам, я слушаю, – важно скрестил большие чумазые руки на груди. – Только еще раз предупреждаю: у меня времени совсем мало. Как видишь? – жестом руки указал на оседланного коня. – Спешу на встречу с важными чиновниками, видишь ли, неотложные дела!
– Шархан, ты волчат верни в волчье логово, – задрожал голос Хасана. – Мы тебя пришли просить от имени всех сельчан. Просим не ради себя, а ради тебя, благополучия твоей семьи, всего джамаата. Верни, Шархан! На многих сельчан, особенно на стариков, женщин, детей, причитаний их тоскующей матери сказываются болезненно. От ее тоскливого воя по ночам кровь в жилах стынет, а дети боятся ложиться спать. Многие уважаемые аксакалы от ее воя, сострадания к ней потеряли сон и покой. Гюлахмеда отвезли в больницу, сердце не выдержало… – в голосе зазвучали стальные нотки. – А если хочешь повысить адреналин в крови, то убей в волчьем логове всех: и родителей, и волчат. Только не оставляй волчицу одну со своим горем, верни детенышей страждущей матери. Она изводит всех…
– Верни, Шархан! – вмешался в разговор аксакал. – Иначе на всех нас накличешь беду.
– Ах, вот в чем причина! – скривил губы Шархан. – А я, несчастный, думал, благородный имам, правнук главного ясновидца нашего племени, отпрыск ученых-богословов, что с утра ищет в моем дворе?!
Шархан вплотную подошел к Хасану. Тот тоже привстал. Изо рта Шархана так разило неприятным душком и перегаром спиртного, что Хасана затошнило.
У Шархана из-под каракулевой шапки на покатый морщинистый лоб падали седеющие волосы, широкие и кривые зубы во рту были желты, как у старого мерина, они смотрели в разные стороны.
– А с какой стати, служитель мечети Аллаха, я должен вернуть волчат в их логово? Это я, рискуя жизнью, залез в волчье логово, а не ты! Это моя добыча и моя фортуна! А такая удача в этом медвежьем углу бывает в жизни один раз!
– Какая удача, какая фортуна, Шархан? Эти волчата с Урочища оборотня! Они из чрева священного и магического дуба-великана. Сам дуб-великан оберегает и нянчит их! Богом прошу, верни их в свое логово, пока нас не настигла беда! Если ты думаешь, что волчица забудет то, что произошло с ее первым, вторым выводками, глубоко ошибаешься! Ты слышал ночью, что творилось за околицей нашего села? Это всю ночь выла не волчица, а мечущая душа священного дуба с Урочища оборотня.
– А мне по барабану! Пусть сколько угодно воет себе волчица или, как ты сказал, душа священного дерева!
– Эта волчица не успокоится, Шархан, пока не вернут ее волчат. Верни их, Шархан, будь другом, – вдруг изменил тактику разговора Хасан. – За них, что угодно проси, все отдам! Хочешь, отдам барашек, хочешь, бычка… Хочешь – просто так подарю мой трехколесный мотоцикл!
– Я от тебя, Хасан, ничего не хочу. Даже золота, серебра весом, равным твоему весу! Ха! Друзья говоришь? И с каких это пор мы с тобой друзьями стали? Друзья? Коса и камень! Огонь и пламень! Вот мы кто!
«Имам, отпрыск уважаемого и почитаемого в этом округе рода просит, чуть не умоляет меня, Шархана. Даже в друзья навязывается! Всегда бы так!» – на Хасана бросил ненавистный взгляд.
– Хасан, вождь «исиновской волчьей стаи»?! Не кажется ли тебе, что обращаешься не по адресу. Не видишь, что ты – чистоплюй, а я плут! Ты божий человек, а я – богоотступник! Ты волна, а я камень?! Ты – ха-ха-ха – живая молитва, а я – демон! Не для того я брал волчий выводок, чтобы обратно отправлять его в свое логово. Не много ли ты на себя берешь, Хасан! Ты находишься не в мечети и не на кладбище, а в моем дворе. Не забудь, здесь на правах хозяина правила игры навязываю я. Скажу тебе еще: мне наплевать на Урочище оборотня, на твой магический дуб! Хочешь, завтра его подожгу, как поджег его мой предок! Ха-ха-ха! Мне начхать на твою священную Пещеру кизилбашей, даже на Священную гору, где хранится меч, посланный небесами! Иди своей дорогой! – вытолкнул Хасана из своего двора. – И ты, аксакал, убирайся! – зло взглянул на Шахбана. – Идите в свою мечеть!.. Идите к своим мюридам! У меня есть своя мечеть, свои прихожане, своя кормушка. Если надо, с оружием в руках буду их защищать!
– Астафируллах! Астафируллах! Астафируллах! – три раза повторил Хасан. – Ты думаешь, что делаешь золотом то, к чему касаешься? Наоборот, все, к чему бы ты не прикоснулся, мгновенно превращаешь в пепел… Не богохульствуй, не кощунствуй, не криви душой, Шархан! За такие речи Аллах на тебя пошлет свою кару!..
– Руки у вас коротки, имам! – сквозь зубы процедил Шархан.
– Да, видно, у тебя сытная кормушка, Шархан! – не выдержал его грубых нападок аксакал Шахбан. – У тебя и рот большой, впихаешь в него все, что грабишь, вурдалак! А на жратву, я вижу, у тебя здоровья хватает.
– Да, да, глупый старикан! Закрома мои ломятся от всяческих припасов, кони сыты, патронташи полны патронами, кинжал остро наточен!
– Хвастун! – обронил аксакал, поморщившись, – ты носишь не кинжал, а большой охотничий нож, убивающий несчастных кабанов, которых небеса мусульманам сделали харам! У твоего ножа только одно острие, и оно повернуто в сторону сельчан. Когда на охоте охотник поворачивается спиной к медведю, сидящему в берлоге, он бросается на него и с его головы снимает скальп.
– Когда с одной стороны меня подстерегает рысь, а с другой медведь в лице жадных и голодных сельчан, безопаснее стать лицом к медведю. А рысь потом я и так голыми руками задушу! – мигая одним глазом, многозначительно посмотрел на Хасана.
– Не говори глупостей, Шархан! – выкрикнул Хасан за воротами. – Побойся бога! В этом сложном мире иногда судьба человека гоняет как перекати-поле. Ветер по своим правилам гоняет его по нагорью, пока не занесет в яму…
– Мой отец жил без вашего бога! И я обойдусь без него. Уверяю тебя, в первую очередь тебя закатят в овраг, откуда нет выхода! Все! Спектакль закончен, занавес приспущен, зрители расходятся.
Хасан был настолько раздосадован, что не заметил, как перед ним и аксакалом Шахбаном на коленях стоит мать Шархана. Она просит, чтобы они зашли к ним домой на стакан чая. Она из окна дома увидела, как ее непутевый сын у себя во дворе поносит уважаемых в селении людей. Она выбежала во двор, но опередить своего безумного сына не успела: он так распоясался в своей ярости, что успел смертельно оскорбить и выставить гостей за ворота.
– Шархан, сын осла! Ты зачем обижаешь уважаемых людей? – стала причитать мать. – Сто лет представитель рода Исина не переступал порога нашего дома. Это явился не Хасан, а святой ангел в его облике! Догоняй, извинись, зови их обратно, в наш дом. Это будет началом примирения многовековой вражды двух родов! Ведь Хасан с аксакалом Шахбаном для этого и переступил порог нашего дома. Умоляю тебя, сын, верни их! Дай им зажечь факел мира между родами! – заплакала мать.