благодаря их стараниям зачинают, растут лесные массивы, высятся горы, речные долины, безбрежные моря, буйные реки…
Хмель сегодняшнего дня вскружила ему голову. Шатаясь, он встал и пошел в сторону мечети. В это время по узкой тропе, проложенной вдоль огородов за мечетью, прошлась Шах-Зада. Она вполголоса, в наитии, распевала душераздирающую песню. Хасан прислушался. Эти волнующие ноты, мягкие, протяжные, нежные, кристально чистые переливы, растекались по синеватому дневному воздуху, словно круги на водной глади реки, оставляемые выпрыгивающими из нее рыбами. Под конец от этих звуков, как от кругов на воде, в воздухе оставалось тонкое, неуловимое дрожание, похожее на замирающие ноты струн гитары. Если хорошенько прислушаться, даже после того, как исчезали круги на воде, создавалось впечатление, что догорающая нота все еще звучит мелкой дрожью ряби воды. В той песне слышалось биение сердца Шах-Зады, пульс, стоны ее сгорающего от любви сердца. Песня опьянила Хасана, как тончайшие запахи, благоухания, распространяющиеся от здорового тела, пышных волос Шах-Зады. Шаги Шах-Зады удалялись все дальше и дальше, ее голос становился все глуше и нежнее. Она все еще продолжала петь, томно покачивая бедрами, она истомно тянула мелодию, нежную, трепетную, душераздирающую:
То зеленые, то небесные —
Глаза твои непокорные,
То печальные, то манящие,
То брызги дождя колючие…
Хасан слушал голос любимой, как зачарованный, ей в такт мило подпевали подружки. Он переступил порог мечети, сел напротив открытого окна, пытаясь не упускать ни одной ноты песни. Песня, как дыхание неба, шелесты, вдохи и выдохи шаловливого ветра, врывалась сквозь полуоткрытые створки окон мечети. Она, нежная, трепетная, сводящая его с ума, пробуждала дремавшие в его душе бесчисленные природные краски, интонации, видения. Ему казалось, что он где-то уже слышал эту песню, близкую и далекую, ясную и неясную. Да, он вспомнил. Он ее часто слышал тогда, когда находился еще в утробе матери, в колыбели, в бесконечной и трудной дороге, собираясь с матерью на дальние сенокосы в урочище Чухра. Мама эту песню тихо и нежно распевала весной, когда от зимней спячки пробуждалась природа, когда пропалывала колосистую рожь от сорняков. Он ее слушал в хлебном поле на спине матери, когда мать, нагибаясь, подбирала колосья хлеба, опавшие во время жатвы. Эта песня, после того как повзрослел, часто звучала в его сердце в бессонные ночи его долгой и тяжелой жизни.
Шах-Зада удалялась по тропинке вдоль берега реки между валунами. Песня душераздирающе звучала, оседая в сердце Хасана нарастающим комом. Вот прозвучали последние аккорды, но их дрожащий звон все продолжает звучать, отзываясь, не угасая в глубинах души. Вдруг кругом все замерло. Лишь река журчит в объятиях лучей солнца, плещет свои волны о круглые речные камни и валуны, оставляя на их краях тонкие, незаметные следы белой и искрящейся пены в такт уходящей в вечность музыки.
Хасан зажег камин в мечети, взял потрепанный молитвенник и в молитве преклонил колени. Он чувствовал, что с некоторых пор между ним и Аллахом, который все время внимал его мольбам, образовалась какая-то невидимая пропасть, и виной всему тому явилась та самая греховная песня. В гневе на самого себя он склонился еще ниже, пытаясь забыться в молитве.
«О, Аллах, не покидай меня. Обрати на меня свои взоры, помоги мне, ибо томят меня суетные мысли и бесконечные страхи…»
Но тщетно, Аллах не внял его мольбам, сладостные, нежные звуки песни, протяжные и властные, ускользающие от него, все еще звучали в сердце, ввергая его в пучину отчаяния, смятения.
Он встал с колен, на шаркающихся ногах подошел к врезанному в стену мечети шкафу, вставил ключ в замочную скважину, два раза со скрежетом покрутил и распахнул двери шкафа. В лежащих столбиками священных Книгах долго чего-то искал и, наконец, нашел Библию. Ветхий Завет. Открыл ее и начал читать горящими глазами «Песнь песней Соломона»: «… О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста!.. Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!
Запертый сад – сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник:
Рассадники твои – сад с гранатовыми яблоками, с превосходными плодами, каперы с нардами,
Нард и шафран, аир и корица со всякими благовонными деревами и алой со всякими лучшими ароматами;
Садовый источник – колодезь живых вод и потоки с Ливана…»
Его охватил трепет: «О, Аллах! Прости и защити меня, грешного». – Захлопнул священную Книгу, запер в шкафу и выскользнул из мечети; шаркающимся шагом прошелся по темному коридору и отправился в садик. Там тоже его сердце не нашло утешения. Не удержался, окольными путями направился за селение, на излюбленную им горку.
С горки он смотрел, как майская луна серебристыми лучами заливает уснувшие в дымчатом тумане поля. Там в горячих думах, молитвах пробыл он до утренней зари…
Прошло несколько дней, пережитых Хасаном в лихорадочных сновидениях, в жестоких сомнениях и тоске. Его душа даже в самом любимом райском саду не обретала спокойствия. Тщетно искал он в созвучиях окружающей природы ту ноту трепетной песни Шах-Зады, ту жаждущую струю, которая, вырываясь из ее груди, томила его плоть и горячила его кровь.
«За что такое наказание, Великий Аллах, за что?!» – с трепетом вопрошал он, сидя в мечети на корточках.
Иногда, сидя на зеленой траве в своем саду, Хасан мысленно возвращался в прошлую жизнь. Он вспоминал все, что с ним было связано еще с той поры, когда босиком носился по полям, по долине Рубас-чая, словно молодой волчонок. Он любимой, которая от него ни на шаг не отставала, на склонах гор, в полях, засеянных зерном, собирал горные розы, цветы мака, луговые цветы. Помнит каждый час, каждую минуту, каждую секунду, проведенную с Шах-Задой! Помнит ее живые с детства глаза, зрачки ее глаз, которые меняют цвет при малейшем повороте головы, смене настроения, от количества проникающих в их глубину солнечных лучей. Потом ее выдали замуж за другого мужчину, а он уехал учиться в богословский университет в Бухару. Юные годы предстали перед ним, словно вихри ветра, несущиеся с гор в долину реки. Ему казалось, что и тогда, в годы далекой юности, при встрече с Шах-Задой на реке, он испытывал подобный трепет, также пылало его сердце, такие же мурашки бегали по спине, также пьяно кружилась его голова.
Позднее, после десятилетки, дядя отправил его в богословский университет Бухары, чтобы он там отдался учебе, вник в таинственный мир философии, познал премудрости богословия. А после похорон отца дядя отправил его, жалкого, потерянного, сходящего с ума, в самое отдаленное селение района, подальше от злых людских глаз.
А отец давно и тяжело болел. Хасан ночами напролет засиживался с ним, своими смешными рассказами, приключениями отвлекая отца от горьких дум. И вот однажды ночью у изголовья отца у него было видение. Он закричал и, кажется, упал в обморок. Про этот случай он быстро забыл. Потом отец долго скитался по больницам: сначала в районном центре, а потом в городах Дербент, Махачкала.
Все, что тогда увидел его возбужденный ум, до мельчайших подробностей помнит поныне, словно это видение не покидало его. Чувствуя, что скоро ему наступит конец, отец выписался из больницы, вернулся в селение.
На рассвете того судного дня отец еле слышным голосом вызвал сына из соседней комнаты, своей холодеющей рукой стиснул его руку. Отец лицо сына уже не узнавал. Сына узнал по голосу. Он затухающими глазами пристально уставился на сына, пытаясь что-то говорить. Говорить он уже не мог. Хасан увидел блеск дрожащих бусинок в уголках глаз отца. О, эти глаза! Они в последние мгновения жизни пытались сохранить в себе образ сына и тихо уйти… Глаза с этими бусинками на ресницах остались открытыми и после того, как отец ушел. У Хасана не хватило мужества смахнуть их с его ресниц и закрыть глаза. В его памяти эта картина запечатлелась навсегда.
Потеряв отца, Хасан потерял и самого себя, опустела душа, окаменело сердце. Он отвернулся от людей, закрылся.
Через неделю после смерти отца Хасан опять во сне увидел что-то такое, от которого волосы стали дыбом. Ему стало казаться, что он отца видит повсюду: вот он стоит и смотрит на него влюбленными, но строгими глазами, вот они вместе косят сено. Вот отец, уткнувшись в книгу, за рабочим столом просиживает ночь напролет. Вот отец озабоченно ходит по рабочему кабинету, упорно что-то обдумывает, быстрым шагом подходит к столу и мелким разборчивым почерком записывает в рабочий блокнот свои мысли. Он опять что-то вспомнил, перелистал мелко исписанные шершавые листы, прочел, что-то вычеркнул, что-то добавил, задумался, опять стал писать. А в это время Хасан боковым зрением замечает, как кто-то, вооруженный ружьем, с плоской крыши соседнего дома выцеливает отца. Хасан отцу кричит со своей постели, показывая пальцем на окно, а отец не слышит его голоса.
Другой раз Хасан увидел страшный сон, который перевернул его душу. Нет, это был не сон, а какое-то странное галлюцинаторное состояние тела и души: он вроде бы спит, одновременно видит, что не спит. Хасан себя увидел на кладбище и в саване, искал свою могилу. Он недоумевал: «Я не умирал, меня никто не хоронил! Я бы свою смерть, если не увидел, то почувствовал! Зачем на кладбище в ночной мгле ищу свою могилу?!»
К нему из всех могил тянулись костлявые руки стариков, старух, детей… Все они звали его к себе. Хасан в ужасе от одной могильной плиты шарахался к другой, кричал, людей звал на помощь. Среди тянущихся к нему костлявых рук он не увидел рук ни покойного деда, ни бабушки, ни отца, ни матери, ни сына, жены… Он находился на грани умственного помрачения, помешательства. Когда он понял, что от живых людей ему не дождаться помощи, с мольбой обратился к покоящимся на кладбище родным. Вдруг один за другим из своих могил в белых саванах стали выходить дед, бабушка, отец, мать, жена Айханум, сын… Они вокруг Хасана замкнули круг и, читая зикр, закружились. Над их белыми черепами образовался крутящийся столб ветра, который, расширяясь, поднимался выше и выше. Огромные ореховые, грушевые деревья закачались макушками, зашуршали листвой, завертелись в хороводе. Все кладбище с надмогильными плитами закружилось в бешеном ритме. Огромный столб смерча завертелся над кладбищем, кружась между деревьями, срывая листья, сухие ветки, вырывая из корней, разламывая пополам, отбрасывая за пределы кладбища отжившие свой век старые деревья. Столб смерча налетел на Хасана, поднял высоко над кладбищем, унес куда-то… Утром он проснулся у себя в постели. Рядом с ним на полу лежали посох и четки его прадеда, ясновидца Исина.