по-видимому, уловил тень именно такого потока.
Мы приняли некоторые меры предосторожности: с помощью автоматов укрепили добавочными пластинами нашу камеру и крышу атомного котла, большого цилиндра, на три четверти погруженного в скалу в полукилометре от «дома».
Предположение Зорина превращалось в уверенность. Фотоснимки показали в одном из секторов неба маленькое пятнышко — это мчался рой тел таких маленьких, что они давали изображение только в совокупности, а сквозь этот рой просвечивали звезды.
— Может быть, это просто пылевое облако, — сказал Зорин, когда мы обсуждали вопрос, не уведомить ли «Гею» о своих опасениях, и решили не делать этого, так как товарищи не смогут нам помочь и будут только бесполезно тревожиться. Весь последующий день работы шли, как обычно: заканчивалась выемка котлована под второй фундамент будущего атомного котла, укрытие для автоматов было укреплено добавочными щитами, и мы не смогли обезопасить только временную радиомачту, возвышавшуюся над равниной на 45 метров и укрепленную системой натянутых якорями стальных канатов.
Ночью меня вырвал из сна гром такой силы, словно над головой у меня лопнул железный колокол. Койка шевельнулась, словно от толчка. Я сел, спустил ноги и ощутил босыми ступнями мелкую дрожь пола.
— Ты слышишь? — спросил я в темноту. Ответа не было, но я знал, что Зорин не спит.
Через четверть часа взошло солнце, и ландшафт за окном ослепительно осветился. Насколько хватает глаз каменистая равнина взрывалась в десятках мест одновременно. Каменные глыбы дымились, песчаные фонтаны взвивались и падали, иногда тонко звякали осколки, ударившиеся о стену, и снова воцарялась тишина, внезапно разрываемая металлическим грохотом, словно потолок рушился и падал нам на головы: это какой-то обломок разбивался о верхний панцирь камеры.
Через три часа солнце зашло. Метеориты продолжали падать — правда, слабее и реже; планетка заслоняла нас теперь от главного их потока, и те, что падали на ее ночное полушарие, имели только скорость свободного падения, ничтожную сравнительно с космической скоростью потока.
Мы не знали еще, какую кривую описывает поток в пространстве и как далеко простирается, приходилось ждать. Настал день, и почва снова задрожала. Снова на нас обрушивались мощные удары.
День за днем, ночь за ночью в призрачном блеске раскаленных камней и ледяном звездном мраке падал каменный дождь. Почва содрогалась, как живое существо под ударами, стены вибрировали, по всем предметам расползалась лихорадочная дрожь, охватывая и наши тела, — часы протекали в мертвой тишине, то и дело прерываемой звенящим грохотом. Мы были отрезаны. Небо извергало из своей черной глубины целые реки каменных обломков, осыпая ими астероид. Связь с атомным котлом и укрытием автоматов не была нарушена. Когда на третью ночь бомбардировка ослабела, мы вызвали автоматы для продолжения работ. Они вышли, но через какой-нибудь час один из них рухнул, сраженный прямым попаданием, от которого панцирь у него разлетелся, как стекло. Остальные заколебались, прервали работу и вернулись в укрытие: это сработали механизмы самосохранения.
Мы все еще надеялись, что астероид вот-вот выйдет из потока и что адский обстрел прекратится; поэтому мы ни о чем не сообщали товарищам.
Радиостанция находилась на верхнем этаже камеры, и в ее чечевицеобразное потолочное окно раньше было видно черное небо, но теперь автоматическое устройство закрыло его стальным щитком. Тут, наверху, мы разговаривали с товарищами. Так как мы связывались с ними ночью, когда метеоритов бывало меньше и риск прямого попадания снижался, то нам удалось скрыть от «Геи» все происшедшее. Мы молчали главным образом потому, что корабль находился уже лишь в пяти днях пути от Белой Планеты и все внимание наших товарищей сосредоточивалось на проблеме связи с ее обитателями.
На следующий вечер радиоприем значительно ухудшился. Окончив разговор с «Геей», мы убедились, что главный рефлектор антенны помят, а во многих местах и продырявлен.
— Работы стоят уже три дня, — заметил я, — а теперь мы еще можем потерять связь.
— Автоматы исправят антенну.
— Ты уверен, что они пойдут?
— Да.
Зорин подошел к панели управления и вызвал по радио автоматы. Была уже ночь, метеориты падали реже. Он вслушался и выключил микрофон.
— Идут? — спросил я.
Он остановился посреди каюты, расставив ноги, прищурясь, как борец, приглядывающийся к противнику, и молчал.
— Что делать? — спросил я наконец.
— Подумаем. Пока что попоем.
Мы пели примерно с час. То один, то другой из нас припоминал новые песни. В перерыве между одной и другой Зорин вскользь спросил меня:
— Предохранитель самозащиты можно выключить, верно?
— Только не на расстоянии, — возразил я.
Мы снова пели. Иногда Зорин прислушивался. Потом он встал и оглянулся в поисках скафандра.
— Ты хочешь идти туда? — спросил я.
Он молча кивнул, всовывая ноги в шейное отверстие скафандра. Потом схватил серебристый материал у ворота и, подтягивая его кверху, пробормотал:
— Хорошо еще, что у нас-то предохранителей нет…
— Подождем еще… — начал я, бессильный перед его решимостью.
— Нет. Работа может подождать, а вот антенну исправить нужно. — Он проверил затяжки на плечах, поднял с пола шлем, взял его под мышку и направился к двери.
«Как будто меня тут нет», — мелькнуло у меня в голове. Ощущение нерешительности и беспомощности исчезло, меня охватила какая-то холодная ярость. «Я и сам не хуже», — подумал я, поспешно надевая второй скафандр. Когда я вышел в шлюз, кончая подтягивать ремни, он стоял уже у рычагов выходной двери. Услышав мои шаги, он обернулся и застыл с рукой на рукоятке. Я плотно закрыл внутреннюю дверь, задвинул засовы и встал с ним рядом.
Потолочная лампочка слабо освещала нас обоих — две серебряные фигуры посреди темных металлических стен.
— Что это значит? — спросил он наконец.
— Иду с тобой.
— Это бессмысленно!
— Не думаю.
Он секунду стоял не двигаясь, потом засмеялся по-своему — почти беззвучно — и взял меня за руку. Я противился, чувствуя, что он хочет переубедить меня.
— Слушай. — Он понизил голос. — Ты помнишь, для чего нас послали сюда?
— Помню.
— «Гея» может не вернуться.
— Знаю.
— Кто-то должен остаться, чтобы достроить станцию.
— Хорошо, но почему идешь ты, а не я?
— Потому, что я лучший механеврист, чем ты.
На это мне было нечего ответить. Он взялся за рычаг, но еще раз обернулся ко мне.
— Ты пойдешь, — сказал он, — если мне не удастся. Ладно?
— Ладно. — ответил я, удивленный прямотой этого разговора. — Я буду поддерживать связь с тобой по радио, — добавил я.
Он молча перевел рычаги. Раздался свист воздуха, всасываемого внутрь камеры. Шлюз опорожнялся, стрелка манометра медленно падала к красному нулю, поколебалась над ним и легла на упор шкалы. Зорин нажал на большие рычаги выходного клапана. Тот не открылся. Он проворчал что-то и надавил сильнее. Дверь дрогнула, но еще противилась. Я нажал плечом; она медленно приоткрылась, и к нашим ногам хлынула струя сыпучего песка.
Наконец дверь открылась. Зорин приподнял правую руку, сказал: «Пока!» — и исчез из виду так быстро, что я даже не заметил, в какую сторону он пошел. Я высунулся в полуоткрытую дверь и только тогда увидел его: он шел уже метрах в пятнадцати от меня, погружаясь почти до половины бедер в сыпучий песок, переливавшийся вокруг его ног при каждом шаге. Я огляделся, ища вдалеке купол атомного котла, так как там же находилось и укрытие автоматов. И вдруг я вздрогнул: в темноте сверкнула короткая молния, за нею еще три-четыре послабее… Метеориты!
— Как дела? — спросил я в микрофон, чтобы сказать что-нибудь.
— Как сироп, — ответил он немедленно.
Я умолк. Молнии вспыхивали то там, то сям — можно было подумать, что какие-то невидимые существа ведут световую сигнализацию. Вдруг я вспомнил, что стою снаружи. В этом не было смысла: уж если подвергать себя опасности, то нужно было идти с ним. Я вернулся в шлюз и потерял Зорина из виду. Подняв руку, я оперся ею о стальную притолоку двери. Теперь я мог свободно смотреть на циферблат часов на руке и в то же время оглядывать горизонт в открытую дверь. Он сверкал непрерывно. Вглядываясь во вкрадчивое движение секундной стрелки, я ждал. «Еще три минуты», — подумал я, а вслух спросил:
— Идешь?
— Иду.
Эти вопросы и ответы повторялись еще несколько раз. Потом я одновременно увидел две далекие вспышки и услышал подавленный вскрик.
— Зорин! — окликнул я.
— Ничего, ничего, — сдавленно ответил он.
Я глубоко перевел дыхание. Нет, конечно, метеорит не попал в него — будь это так, он бы погиб на месте.
«Идешь?» — хотел я спросить, но голос замер у меня в горле. В наушниках слышался резкий шум.
— Ну, пусти… — невнятно бормотал Зорин. — Зачем держишь? Ну же!..
— С нем ты говоришь? — спросил я, чувствуя, что волосы у меня становятся дыбом.
Он не ответил. Я слышал его затрудненное дыхание, словно он боролся с кем-то. Одним прыжком я очутился снаружи.
— Зорин! — крикнул я так, что в ушах у меня зазвенело.
— Сейчас, сейчас, — ответил он тем же сдавленным голосом.
Вдруг песок задрожал, зашевелился в одном месте: там вынырнула серебряная искра скафандра, выпрямилась и медленно двинулась вперед.
«Он упал, — подумал я. — Но с кем же он говорил?» Оставив этот вопрос на более позднее время, я вернулся в шлюз. Вскоре Зорин проговорил:
— Готово. — И забормотал что-то, видимо раскапывая дверь укрытия, занесенную песком.
— Начинаю операцию, — произнес он через минуту.
Это тянулось дольше, чем я предполагал: полчаса по моим часам, но если измерять время напряжением моих нервов, то целые века. Наконец он сказал:
— Ну вот, теперь они будут как кролики. Возвращаюсь.
Не знаю, было ли это иллюзией, но мне показалось, что молнии участились. Раз и другой почва задрожала. От этой дрожи, на которую в камере мы не обращали внимания, сердце у меня забилось ускоренно. Зорин возвращался удивительно медленно. В наушниках раздавалось его дыхание, такое тяжелое, словно он бежал, а ведь он двигался медленнее, чем когда шел туда. Полный нетерпения и тревоги, я раза два выходил из шлюза. Белый кружок солнца А прикасался к скалистому горизонту. Ночь подходила к концу. Нужно было ожидать, что метеоритный дождь скоро усилится.