Хуан Руис
Хуан Руис (?—1351?) — протопресвитер из Иты, автор стихотворной «Книги о хорошей любви» («Libro de Buen Amor»). Сведения о его жизни весьма скудны. Он был клириком. За какую-то провинность был по повелению архиепископа Толедского заключен в темницу, в которой провел много лет. Как это явствует из его творений, Хуан Руис отнюдь не являлся примерным сыном католической церкви. В «Книге о хорошей любви» он весьма откровенно повествует о своих любовных похождениях, набрасывая попутно выразительные картины современной испанской жизни. Жизнерадостного клирика не привлекает суровый аскетизм. Его манит пестрая череда земного бытия. Самый разнообразный и яркий материал наполняет книгу испанского поэта. История рассказчика обрамляет многочисленные рассуждения на различные темы, занимательные реалистические повестушки, аллегории, басни и апологи. Мы находим здесь и описание войны Масленицы с Постом, и пародии на церковные гимны, и пастушеские песенки, и сатирические выходки против монахов, и обличения папского двора или губительной власти денег, и беседу автора с доном Амуром и доньей Венерой, и цитаты из Катона и Аристотеля, и многое другое. Разнообразию содержания соответствует и разнообразие метрических форм, используемых автором. «Книга о хорошей любви», подобно «Графу Луканору» Хуана Мануэля, уже проторяла путь литературе эпохи Возрождения. Она свидетельствовала о том, что в Испании XIV в. в связи с развитием городов складывалась новая культура, тяготевшая к реальной жизни и далекая от сумрачной, аскетической доктрины средних веков.
КНИГА О ХОРОШЕЙ ЛЮБВИ
Господь мой бог, создатель всей вселенной!
Протопресвитер, раб твой неизменный,
К тебе с мольбою обращается смиренной:
Чтоб о Любви «хорошей», а не «тленной»
Рассказ сложить ему бы ты помог;
Чтоб из веселых и печальных строк
Читатель получил забаву и урок;
Чтоб к автору он не был слишком строг.
Коль лучшего, сеньоры, нету на примете,
Прочтите в добрый час страницы эти.
Во лжи не грешен я иль в злом навете:
Описано все так, как есть на свете.
Рассказ — чтоб лучше слушали кругом —
Веду рифмованным я языком,
Провинности большой не видя в том, —
А мне приятней говорить стихом.
Найдешь, что кое-что шероховато,
Так не спеши судить меня предвзято,
Читатель мой, и вспоминай всегда ты,
Что и в простом мешке хранится злато,
Под мшистым камнем — ясность родника,
И сладкий сахар — в коже тростника,
И в отрубях — чистейшая мука,
За терньем — нежный лепесток цветка,
В жестянке — радость винной влаги,
И почерком, неровней, чем зигзаги,
Выводят часто мудрецы и маги
Слова, что полны мысли и отваги.
Итак, за совершенством не гонись,
С иной моей обмолвкой примирись
И не смотри, читатель, сверху вниз
На книгу, что сложил Хуан Руис...
Сказал Катон уже давным давно:
Коль сердце злою скорбью стеснено,
Так выпей смеха звонкое вино, —
Печаль и скорбь тотчас зальет оно.
Катон и те, кто с ним, конечно, правы:
Веселый смех, и шутка, и забавы
Излечат вмиг от скорби — злой отравы.
. Вот почему во многие я главы —
От шутовства дешевого далек —
Вложил и шутку, и смешной намек.
Не ставь мне то, читатель мой, в упрек:
Не раз смешным я важное облек.
Вникай умом в оттенки слов и фраз,
Чтоб не было с тобой, как вышло раз
У Рима с Грецией; про то сейчас
Прослушай назидательный рассказ.
У римлян не было, во время оно,
Ни высшей мудрости, ни твердого закона.
Чтоб их народ не потерпел урона,
Хотелось им вступить в познанья лоно.
Хоть римлян ум и был в ту пору зелен,
Но все ж известно было им, что мудр эллин;
Его познаний кладезь — беспределен;
Закон его страны — и тверд, и целен.
И шлет посольство к мудрым грекам Рим:
Ключ мудрости Элладою храним;
Но с тем, кто жаждой знания томим,
Она поделится, быть может, им?
Смущенье вызвал римлян и досаду
Ответ, что им дала тогда Эллада:
Познаньем с ними поделиться рада,
Но только раньше доказать им надо,
Что Рим созрел для этого умом.
Пусть лучший их мудрец уверит в том:
Пусть он с Эллады лучшим мудрецом
Спор проведет особым языком.
Условье ставит Греция сурово:
Будь знак немой для спора их основа, —
Коль сможет спорить Рим, не молвив слова,
В него поверить Греция готова.
Тоскою сжались римские сердца:
Ну где же взять им мудреца,
Чтоб спор немой доведши до конца,
Сподобился победного венца?
Тут предложил один из римлян так:
Из нас, увидев молчаливый знак,
И самый умный попадет впросак.
Не лучше ль здесь какой-нибудь дурак?
Быть может, боги сжалятся над нами?
Иной ведь раз они не брезгают глупцами:
Безумцев жалких говоря устами,
Вещают нам священными словами.
Решенье то одобрил весь народ.
Отыскан был веселый идиот
Из тех, кто открывает только рот,
Чтоб вздор молоть, какой на ум взбредет.
Ему условья спора объяснили,
Судьбу народа целого вручили,
А за исход счастливый всех усилий
Чего-чего ему ни насулили!
Спор римлян с греками решится просто.
И вот превыше человеческого роста
На площади воздвигли два помоста:
Один — для мудреца, другой же — для прохвоста.
Одетый в тогу, будто доктор прав,
И голову безмозглую задрав,
Пред страшным диспутом не задрожав,
Явился римский шут, спокоен и лукав.
И ко второй трибуне основанью
Подходит эллин в светлом одеяньи.
Назначен Грецией на состязанье
Краса премудрости и светоч знанья.
Внизу народ толпится между тем:
Увидеть странный спор хотелось всем.
Каких же мудрецы коснутся тем,
Когда тот и другой, как рыба нем?
Вот мудрым греком диспут начат чинно:
Шуту он показал свой палец длинный,
Молчал, как гроб, и в позе ждал картинной.
Не понял ничего народ невинный.
Но на трибуне римский дуралей
Уразумел все сразу без речей.
Вмиг отогнул он — всяких слов ясней —
Три средних пальца на руке своей.
Трезубцем этим помахал немного
И сел, оправив горделиво тогу.
Тут эллин вновь, не проронивши слова, —
Уставы спора соблюдал он строго —
Ответил новою ему загадкой:
Он руку протянул ладонью гладкой.
Плуту все сразу ясно без остатка.
Поднялся вновь он на трибуне шаткой,
И вот готов его ответный знак:
Он крепко сжатый показал кулак.
В толпе дивиться мог иной простак,
Но мудрый эллин рассудил не так:
Умом соперника тогда плененный,
Сошел он вниз с улыбкой благосклонной.
Признал, что он был в споре побежденный,
А просьба римская — вполне законной.
Один такой мудрец — ценнее клада.
Гордиться им могла бы и Эллада.
Что просят римляне, исполнить надо,
И по заслугам будет им награда.
Эллады мудрецам в венце седин
Изрек ума и знанья исполин:
«Я палец показал ему один,
Сказавши этим знаком: бог — един.
В его уме кто мог бы усомниться?
Загнув три пальца на своей деснице,
Блюдя устава нашего границы,
Ответил он, что бог — в трех лицах.
Я показал ему открытой дланью,
Что держит бог-творец все мирозданье.
И вот опять я восхищенья данью
Плачу его уму и пониманью:
Мудрец в ответ кулак немедля сжал,
И этим лишний раз мне доказал,
Что ум его острее всяких жал:
Бог всемогущ — тем знаком он сказал».
А римляне той самою порою
Вокруг шута стеснилися толпою:
Хотелось им узнать, что он такое
Ответил греку, на трибуне стоя.
Сказал им шут: «Все объясню сейчас.
Едва немая речь зашла у нас,
Как пальцем с ногтем острым, как алмаз,
Он пригрезился ткнуть мне прямо в глаз.
Возможно ли понять тот жест иначе?
Ответил я, что он получит сдачи:
Проткнуть ему два глаза — не задача,
Приплюснув третьим пальцем нос в придачу.
Моей угрозою совсем не устрашен,
Всей пятерней грозить принялся он.
Тогда рассвирепел я, как дракон,
И обещал ему со всех сторон
Так кулаком разбить его ланиты,
Что взвыл бы псом мудрец тот знаменитый.
Тут он бежал к своим просить защиты.
В молчанье кончен спор, и мы с ним — квиты».
Прослушав этой басни изложенье,
Читатель, согласишься без сомненья,
Что умное лишь тот поймет реченье,
Кто сам имеет ум и разуменье.
Не будь в суде поспешен и суров.
Услышишь много здесь шутливых слов,
Но не забудь: веселый их покров
Скрывал не раз реченья мудрецов.
Ищи в словах зерна, отбрось скорлупы.
Не виноват портной, коль иглы тупы,
И лучший врач не воскрешает трупы.
Причем поэт, когда читатель — глупый?
Хоть «Книга о любви» обращена
Ко всем, однако всякому ль дана
Способность исчерпать до дна
То, что таят иные письмена?
Вложить старался в «Книгу» смысл сокрытый
Хуан Руис, протопресвитер Иты.
Читатель милый, смысл тот разыщи ты
И не спеши захлопнуть том сердито,
И, автора смиренного браня,
Когда не сразу все яснее дня
Поймешь, что здесь услышишь от меня,
Не книгу эту, а себя виня,
Ты должен будешь с ней проститься,
Когда не сможет для тебя раскрыться
За шуткою иной иль небылицей
Серьезный смысл, что в них таится.
Будь книга — лютня, слов и мыслей орды
То струны, мной натянутые твердо.
Так извлеки, уверенно и гордо,
Из этих струн согласные аккорды!..
Однажды ночью — спало все вокруг —
В моих дверях раздался тихий стук
И гость вошел: «Как звать тебя, мой друг?» —
«Любовь. Пришла поговорить с соседом».
Ну кто же будет рад таким беседам?
В тот день вина не пил я за обедом,
И не был лихорадкою томим иль бредом,
И все ж не призрак этот гость, а явь! —
Тебя я знаю, как ты ни лукавь! —
Воскликнул я. — Уйди, меня оставь
И лук коварный свой в других направь!
Ведь ты стрелой из своего колчана
Неисцелимые наносишь раны.
Ты пеленой безумного тумана
Умы людей окутываешь рьяно.
И для того, кто был прельщен тобой,
Прощайте сон, и пища, и покой!
Кто только стал твоим, Любовь, слугой,
Погиб навек и телом, и душой.
Никто тебя не превзойдет в обмане.
Откуда ты придешь, не знать заране:
То налетишь, как буря в океане,
То медлишь, долго не взимая дани
С того, кто власть твою признал.
Но ни один покорный твой вассал
Жестокой участи не избегал —
Испить до дна отравленный фиал:
Узнать, что все твои посулы ложны,
Что радость, данная тобой, ничтожна
И что дышать спокойно, бестревожно,
Пока тебе он верен, — невозможно,
Будь молод он иль очень стар.
Где ключ, Любовь, что твой зальет пожар?
Где щит, что сдержит мощный твой удар?
Где слово тайное от лживых чар?
На свете книг уж сложено немало
Про то, как ты, спустив свое забрало,
На брань с сердцами грозно выступала
И в битвах тех всегда ты побеждала...
Любовь, ты как коварный ростовщик,
Что мало даст, а долг меж тем велик...
Я не коснусь тебя, отравленный родник,
Чтоб страшный яд мне в сердце не проник!..
Подчас, Любовь, рабы твои и слуги
Страшнее терпят от тебя недуги,
Чем крот, лягушку выбравший в супруги.
Про этот брак послушай на досуге.
На самом берегу реки жил крот.
В земле сухой был тверд его оплот,
Но в час весеннего разлива вод —
Того гляди — его в норе зальет.
И вдруг пред ним из тины самой вязкой,
В наряде изумрудном, будто в сказке,
Лягушка прыгнула и, строя глазки,
Так говорит, вся исходя от ласки:
— Отшельник милый! Здесь спасенья нет:
Норы твоей исчезнет всякий след.
Но я спасу желанного от бед.
Люблю тебя, о мой анахорет!
Ты видишь сам: я плаваю отменно.
Любовь к тебе — крепка и неизменна.
Я не страшусь пучины этой пенной
И вмиг тебя, жених мой драгоценный,
Доставлю вплавь к высоким тем холмам:
Их не достать губительным волнам.
Связать лишь ножки вместе надо нам;
Я помогу, а плыть ты будешь сам.
Лягушка обольстила лживым адом.
Пленился крот и речию, и взглядом,
И грацией прыжков, ее нарядом, —
Решил по жизни плыть с женою рядом.
И злополучный совершился брак.
Супруге прыткой вверясь, крот-простак
Пытался с нею плыть и так и сяк,
Жена же тянет вниз, где ил и мрак.
Какой конец имел бы спор бесплодный,
Не знаю я, не будь судьбе угодно,
Чтоб в это время над равниной водной
Свирепый ястреб пролетал голодный.
Заметил зорким взглядом молодых,
И вот уже в когтях его стальных
И лживая невеста, и жених.
Голодный ястреб съел обоих их.
Тому мы видели не раз примеры:
Тобой, Любовь, клянутся лицемеры,
И будь то человек иль крот лишь серый,
Обману нежному он внемлет с верой.
Привел я басню эту неспроста:
И кто обманут был, и самого плута
Судьба подчас сжирает дочиста,
Как ястреб ту лягушку и крота.
Рассказов много знаю, посвященных
Судьбе сердец, тобой испепеленных.
Но я молчу, чтоб не сердить влюбленных,
Любовью — злой обманщицей — плененных.
Рассказом были бы уязвлены
Все, кто еще тобой ослеплены
И чьи сердца невинней целины,
Кому еще о счастье снятся сны.
Щадя тот рай, что жив у них в груди,
Молчу о том, что ждет их впереди.
Я пощадил, ты тоже пощади.
Молю, Любовь! Оставь меня, уйди!
Хуан Мануэль
Инфант дон Хуан Мануэль (1282—1349) — наиболее видный испанский прозаик XIV в. Он был внуком Фернандо IV и племянником Альфонса X Мудрого. С ранних лет он воевал с маврами, был правителем Мурсии, деятельное участие принимал в междоусобиях, возникших после смерти короля Фернандо, восставал против Альфонса XI, с которым, однако, помирился в 1335 г. С этого времени он обращал свое оружие только против мавров. Он был участником ожесточенной битвы при Саладо (1340 г.), которая кончилась решительным поражением мавров, стремившихся использовать в своих интересах шаткое внутреннее положение Кастилии. Но столь кипучая деятельность дон Хуана Мануэля на военном и политическом поприще не помешала ему написать ряд литературных произведений преимущественно дидактического характера («Трактат об охоте», «Книга о рыцаре и оруженосце», «Советы сыну» и др.).
Наиболее значительным созданием Хуана Мануэля, занявшим прочное место в истории испанской литературы, является сборник назидательных рассказов и апологов, изречений и афоризмов «Граф Луканор, или Мудрость Патронио» («Conde Lucanor о el libro de Patronio», 1342). Все рассказы (примеры) этого сборника объединены следующей новеллической рамкой: могущественный сеньор граф Луканор то и дело спрашивает совета у своего мудрого приближенного Патронио. Последний облекает свой ответ в форму назидательного рассказа или басни. Используя самые различные как устные, так и письменные источники, Хуан Мануэль создает произведение, которое заметно возвышается над всеми другими памятниками дидактической повествовательной литературы средневековой Испании. Живость рассказа, гибкость и точность языка, выразительные картины испанской или восточной жизни, вполне светский, далекий от церковного ханжества взгляд на мир — все это позволяет рассматривать «Графа Луканора» как произведение, непосредственно подготовлявшее развитие испанской реалистической новеллистики эпохи Возрождения.
ГРАФ ЛУКАНОР, ИЛИ МУДРОСТЬ ПАТРОНИО
ПРИМЕР VIО том, что произошло между ласточкой и другими птицами, когда ласточка увидела, что люди сеют лен
Однажды граф Луканор разговаривал с Патронио, своим советником, и сказал ему:
— Патронио, мне передали, что некоторые из моих соседей, более могущественные, нежели я, объединились и замышляют против меня разные козни, чреватые для меня большим вредом. А я не верю этому, и мало меня это беспокоит. Но поскольку вы очень благоразумны, я хотел просить вас сказать мне, не считаете ли вы нужным, чтобы я предпринял какие-либо меры.
— Сеньор граф Луканор, — сказал Патронио, — чтобы вы поступили так, как, по моему мнению, вы должны поступить, мне хотелось бы поведать вам о том, что произошло между ласточкой и другими птицами.
И граф попросил его рассказать, что между ними произошло.
— Сеньор граф Луканор, — сказал Патронио, — однажды ласточка увидела, как человек сеял лен, и благодаря своему хорошему рассудку она поняла, что, если этот лен вырастет, люди смогут сделать из него сети и тенета и ловить ими птиц. И ласточка тотчас же полетела к другим птицам, собрала их и сказала им о том, что человек сеет лен и что, если этот лен вырастет, они могут быть уверены, что ждать им от этого большой для себя беды и что она им советует, еще до того, как лен вырос, полететь на поле и вырвать его, ибо легче предотвратить опасность в самом начале, а позже — очень трудно.
Но птицы не придали значения ее словам и не послушались ее совета. Ласточка долго уговаривала их, пока не убедилась, что все бесполезно и птицы никак не хотят ее послушаться. А лен между тем вырос настолько, что птицы уже не смогли бы вырвать его ни коготками, ни клювами, даже если бы и захотели. И когда птицы увидели, как вырос лен и что им уже больше не под силу предотвратить угрожавшую опасность, они горько раскаялись, что не послушались ласточки. Но раскаяние пришло, когда было уже слишком поздно.
Однако еще до этого ласточка, убедившись, что птицы не хотят обращать внимания на надвигающуюся опасность, полетела к человеку, отдала себя в его распоряжение и получила за это безопасность для себя и для своего рода. И с тех пор ласточки мирно живут около людей и не боятся их. А остальных птиц, не пожелавших принять мер предосторожности, люди каждый день ловят в сети и тенета.
И вы, сеньор граф Луканор, если хотите предохранить себя от опасности, которая, как вы говорите, может вам угрожать, примите меры против нее заранее, ибо не тот благоразумен, кто видит беду, когда она уже совершилась, но тот, кто по каким-нибудь признакам и намекам предвидит ее и принимает меры для ее предотвращения.
И графу очень понравился этот совет, и он поступил, как посоветовал Патронио, и все было хорошо.
Но поскольку дон Хуан нашел, что это очень хороший пример, он поместил его в эту книгу и сложил к нему стихи, которые гласят:
Когда б тебе опасность угрожала,
Преодолей ее уже сначала.
ПРИМЕР XIО том, что произошло между каноником из Сантъяго и доном Ильяном, великим магистром из Толедо
Однажды граф Луканор разговаривал с Патронио, своим союзником, и так говорил ему:
— Патронио! Один человек просил моей помощи и обещал мне за это сделать все, что только мне будет нужно. И я помог ему, как только сумел. Но еще до того, как закончилось его дело, которое он уже считал завершенным, случилось так, что и мне понадобилась его помощь, но когда я за ней к нему обратился, он под разными предлогами отказался мне помочь. Скоро представился один случай, когда он мог бы быть мне полезен, и он опять уклонился, как и в первый раз. И так он поступал во всем, о чем бы я его ни попросил. Однако дело, в котором он просил меня ему помочь, еще не доведено до конца и не будет доведено, если я этого не захочу. Так вот, полагаясь на вас и на ваш здравый смысл, я прошу теперь у вас совета, как мне поступить в этом затруднении.
— Сеньор граф, — сказал Патронио, — для того чтобы вы поступили, как вам надлежит поступить, мне бы очень хотелось, чтобы вы узнали о том, что произошло между одним каноником из Сантъяго и доном Ильяном, великим магистром, жившим в Толедо.
И граф спросил, что между ними произошло.
— Сеньор граф, — сказал Патронио, — в Сантъяго жил один каноник, которому очень хотелось научиться искусству черной магии, и он прослышал, что дон Ильян, великий магистр из Толедо, понимал в ней больше, чем кто-либо другой из людей, существовавших в то время на свете. И он отправился в Толедо, чтобы научиться этой науке. И в тот же день, как он туда прибыл, он пошел к дону Ильяну и застал его в уединенной комнате его дома, погруженного в чтение. Дон Ильян принял его очень хорошо и сказал ему, что не хочет говорить с ним о деле, ради которого тот к нему явился, пока они не пообедают. И дон Ильян угостил его отличным обедом и велел отвести ему прекрасную комнату и все, что ему нужно, и дал ему понять, что очень рад его приезду.
И после обеда они заперлись в комнате, и каноник сообщил магистру цель своего посещения и очень настойчиво просил научить его черной магии, которую ему так хотелось познать, и обещал за это отблагодарить его, как он только пожелает.
И дон Ильян отвечал ему на это, что он, будучи каноником, сможет достичь высоких ступеней в церковной иерархии, но что люди, достигшие высокого положения, часто забывают хорошее, что сделали для них другие, и что касается его, магистра, то он очень опасается, чтобы каноник, выучившись у него, чему он хочет, не отблагодарил бы его, как эти люди, и не забыл бы своих теперешних обещаний. Тогда каноник принялся уверять его и пообещал, что какого бы блага он ни достиг, он не воспользуется им иначе, как согласно желанию дона Ильяна.
В этой беседе они провели все время от обеда до ужина. И когда они обо всем договорились, дон Ильян сказал канонику, что науке черной магии можно учиться лишь в очень уединенном месте и что он сегодня же вечером сведет его туда, где ему предстояло пробыть до тех пор, пока он не выучится тому, чему хочет выучиться. И, взяв каноника за руку, он уже собрался вести его в уединенную комнату, но, прежде чем туда удалиться, велел своей служанке достать к ужину двух куропаток, но не начинать их жарить, пока он ей этого не прикажет.
И распорядившись таким образом, он позвал каноника, и они ступили на каменную лестницу очень крепкой кладки и спускались по ней очень долго, так что можно было допустить, что воды реки Тахо текут над их головами. И спустившись до самого низа лестницы, они очутились в очень хорошо обставленной комнате, где находились книги и приборы для изучения черной магии. Они сели и готовились приступить к занятиям. Но пока магистр решал вопрос, с какой книги начать, открылась дверь вошли два человека и подали канонику письмо, которое оказалось от архиепископа, его дяди. В письме архиепископ извещал его, что он очень болен, и просил, если он хочет застать его еще в живых, приехать без промедления. Каноника сильно огорчило это известие: во-первых, болезнь дяди, а во-вторых, необходимость отказаться от только что начатого изучения черной магии. Но он решил не прерывать теперь занятий, написал ответное письмо и отправил его архиепископу, своему дяде. Прошло три или четыре дня, и явились два новых скорохода и принесли канонику новые письма. В этих письмах ему сообщали, что архиепископ скончался и что все церковные чины единодушно желают избрать его, каноника, архиепископом и рассчитывают с божьей помощью произвести это избрание, что избрание удобнее осуществить в отсутствие каноника, и поэтому он может не торопиться с возвращением.
Прошло еще семь или восемь дней, и явились два гонца, очень нарядно и пышно одетые; представ перед каноником, они поцеловали ему руку и подали письма, из которых он узнал о своем избрании архиепископом.
И когда дон Ильян это услышал, он подошел к новоизбранному архиепископу и сказал ему, что он благодарит бога за то, что эти счастливые вести застали избранника в его, дона Ильяна, доме, и раз бог оказал ему такую милость, то он просит его отдать его приход, остающийся теперь незанятым, его, дона Ильяна, сыну. Но избранник ответил, что он просит дона Ильяна позволить ему отдать этот приход своему родному брату, но что при первом же благоприятном случае он устроит и для его сына хорошее назначение в церковной иерархии, и просил его отправиться вместе с ним в Сантъяго и захватить с собой и сына.
И они отправились в Сантъяго и по прибытии туда были встречены с большими почестями. И после того как они прожили там некоторое время, к архиепископу явились посланцы от папы с грамотой, которой папа назначал его епископом Тулузским[485] и оставлял за ним свободу самому назначить себе преемника по архиепископству Сантъяго.
И когда дон Ильян это услышал, он настойчиво напомнил епископу Тулузскому об их уговоре и просил отдать архиепископство его сыну. Но епископ просил его позволить отдать архиепископство своему дяде — родному брату его отца. Дон Ильян ответил, что это его очень огорчает, но что он готов согласиться, с тем, однако, что в дальнейшем он будет за это вознагражден каким-нибудь иным назначением его сына. И епископ обещал ему обязательно это сделать и просил его отправиться вместе с ним в Тулузу и захватить с собой и сына.
И прибыв в Тулузу, они очень хорошо были приняты тамошним графом и всей знатью. И после того как они прожили там два года, явились посланцы от папы с грамотой, которой папа назначал его кардиналом и предоставлял ему милость отдать епископство Тулузское, кому он пожелает.
И тогда явился к нему дон Ильян и сказал, что поелику он столько раз не выполнял своего обещания, то теперь не может быть места ни для каких отговорок и что он должен отдать епископство его сыну.
Но кардинал просил его позволить ему отдать епископство своему другому дяде — родному брату его матери, который был уже в очень преклонных летах. Но поскольку он теперь кардинал, то он просит дона Ильяна отправиться вместе с ним к папскому двору, где он найдет случай оказать ему милость. Дон Ильян был очень опечален и горько роптал, но все же согласился исполнить просьбу кардинала и отправился вместе с ним в Рим.
И по прибытии туда они были очень хорошо приняты кардиналами и всеми, кто состоял при папе, и прожили там очень долго. И изо дня в день дон Ильян просил кардинала оказать какую-либо милость его сыну, и изо дня в день кардинал просил его извинить.
И вот во время их пребывания у папского престола папа скончался, и все кардиналы избрали папой этого кардинала. И тогда пришел к нему дон Ильян и сказал, что больше не может быть отговорок и он должен исполнить обещание. Но папа ответил, что незачем спешить, так как всегда предоставится возможность оказать ему милость сообразно разумности.
Но тут дон Ильян начал очень горько роптать и напомнил папе о всех его обещаниях, из которых он ни одного не выполнил, и сказал, что он подозревал, что так оно и будет еще с первой же их беседы, и что если он на той ступени могущества, на которой он ныне находится, ничего не исполняет из обещанного, то, значит, не на что ему, дону Ильяну, больше надеяться. И эти слова очень разгневали папу, и он начал поносить дона Ильяна и пригрозил ему, что, если он не перестанет, он заключит его в тюрьму как еретика и чернокнижника и что ему хорошо известно, что у себя в Толедо он только и занимался черной магией.
И когда дон Ильян увидел, как плохо вознаградил его папа за все для него сделанное, он простился с ним, и папа даже не дал ему перед дорогой поесть. И тогда дон Ильян сказал папе, что раз ему даже отказано в пище, то он воспользуется куропатками, заказанными им в вечер их первого знакомства, и он позвал служанку и велел ей зажарить куропаток.
И едва проговорил дон Ильян эти слова, как папа вновь очутился в Толедо и вновь оказался каноником из Сантъяго, каким он туда прибыл, и он почувствовал себя настолько пристыженным, что даже не знал, что сказать дону Ильяну. Дон же Ильян сказа ему, что все вышло к лучшему, он хорошо его испытал и что он очень плохо распорядится своими куропатками, если поделится ими с каноником.
И вам, сеньор граф Луканор, если вы видите, что за все вами сделанное для человека, обратившегося к вам за помощью, он со своей стороны ничего для вас не хочет сделать, незачем, я думаю, особенно стараться, чтобы не поставить его в то положение, в котором он смог бы отблагодарить вас, как каноник отблагодарил дона Ильяна.
И граф почел это за хороший совет и поступил согласно ему, и все вышло хорошо.
И поскольку дон Хуан нашел, что это очень хороший пример, он поместил его в эту книгу и сложил стихи, которые гласят:
Кто с первого откажет раза,
Всегда найдет причины для отказа.
ПРИМЕР XVIIО том, что произошло с одним голодным человеком, которого другой очень неохотно пригласил обедать
Однажды граф Луканор разговаривал с Патронио, своим советником, и так сказал ему:
— Патронио, ко мне пришел один человек и сказал мне, что сделает для меня одну вещь, которая для меня очень важна, но, хотя он и обещал ее для меня сделать, я по той неохоте, с какой он это говорил, хорошо понял, что он весьма был бы не прочь, чтобы я отказался от предлагаемой им помощи.
А я, с одной стороны, очень нуждаюсь в том, что он предлагает для меня сделать, но, с другой стороны, мне очень не хочется принимать его помощь, раз он предлагает ее так неохотно. И зная вашу разумность, я прошу вас сказать мне, как, вы считаете, я должен поступить в таких обстоятельствах.
— Сеньор граф, — сказал Патронио, — чтобы вы поступили здесь, как, я нахожу, вам нужно поступить, мне бы очень хотелось чтобы вы узнали о том, что произошло с одним человеком, которого другой пригласил обедать.
И граф попросил его рассказать, что с ним произошло.
— Сеньор граф Луканор, — сказал Патронио, — один честный человек, некогда бывший очень богатым, впал в большую бедность, но ему было очень стыдно унижаться и просить себе на пропитание, и потому он часто претерпевал великие голод и нужду. И однажды, когда он шел очень печальный, потому что ничего не мог добыть себе поесть, ему пришлось проходить мимо дома одного своего знакомого, который в это время как раз обедал. И увидя его проходящим мимо, этот знакомый спросил его, но очень неохотно, не хочет ли он с ним пообедать. И бедный человек, которому ничего так не хотелось, как именно этого, тотчас же пошел, принялся мыть руки — в знак своего согласия — и сказал:
— Поистине, сеньор такой-то и такой-то, раз вы так просите и настаиваете, чтобы я с вами пообедал, с моей стороны было бы большой неучтивостью не принять вашего приглашения и не исполнить вашего желания. — И он сел обедать и утолил свой голод, а вместе с тем — и свою печаль.
А в дальнейшем бог помог ему, и он сумел найти выход и из своей нищеты.
И вы, сеньор граф Луканор, раз вы считаете, что предложение того человека вам очень на пользу, дайте ему понять, что вы принимаете его предложение, чтобы не обидеть его отказом, и не обращайте внимания на то, что он предлагает вам неохотно, и не дожидайтесь повторного предложения. Потому что может случиться, что он не станет повторять его еще раз, и вам будет гораздо неприятнее просить тогда у него о том, о чем теперь он просит вас сам.
И граф почел это за очень хороший совет и поступил согласно ему, и все получилось у него хорошо.
И дон Хуан, сочтя это за очень хороший пример, поместил его в эту книгу и сложил стихи, которые гласят:
Хорошее прими ты предложенье,
Его не дожидаясь повторенья.
ПРИМЕР XXXVIIО том, что ответил граф Фернан Гонсалес своим вассалам после победы в битве при Фасинас
Однажды граф Луканор возвратился с одного дела очень усталый, печальный и измученный, и прежде чем он успел отдохнуть и набраться сил, пришло к нему известие, что готовится новая серьезная встреча. И большинство приближенных графа советовало ему сначала немного отдохнуть и потом только приступать к новому делу. И граф спросил у Патронио, как бы он поступил при таких обстоятельствах. И Патронио сказал ему:
— Сеньор, для того чтобы вы выбрали в этом случае наилучший выход, мне бы очень хотелось, чтобы вы узнали об ответе, данном при похожих обстоятельствах графом Фернаном Гонсалесом[486] его вассалам.
И граф попросил Патронио ему об этом рассказать.
— Сеньор граф, — сказал Патронио, — когда граф Фернан Гонсалес победил в битве при Фасинас мавританского короля Альмансора, полегло великое множество его людей в той битве, а он сам и все, кто остался в живых, вышли из нее, покрытые тяжелыми ранами. Но прежде чем они успели оправиться от этих ран, граф получил известие, что король Наваррский вторгся в его пределы, и он тотчас же приказал своим людям готовиться к бою с наварцами.
Но тут его рыцари стали говорить ему, что если он не хочет считаться с тем, что и люди его, и кони измучены, то пусть посчитается с тем, что многие из его людей ранены, и потому отложит новое бранное дело и даст им немного оправиться.
Но когда граф увидел, что таково единодушное мнение его рыцарей, он, пещась более о чести, нежели о теле, сказал им:
— Друзья мои! Давайте не допустим, чтобы раны, уже нами полученные, помешали нам в новой битве получить новые раны, которые заставят нас забыть о ранах, полученных в предыдущей битве.
И когда его люди увидели, что он ради отчизны и чести готов пренебречь телесными страданиями, они пошли за ним в бой. И граф одержал новую победу, и все у него было очень хорошо.
И вы, граф Луканор, если вы хотите поступить согласно тому, что требует от вас защита земель ваших и людей ваших, а также ваша честь, никогда не устрашайтесь ни усилий, ни опасностей и поступайте так, чтобы новые опасности заставили вас позабыть предыдущие.
И граф нашел, что это очень хороший совет, поступил согласно ему, и все у него вышло очень хорошо.
И считая, что это очень хороший пример, дон Хуан поместил его в эту книгу и сложил стихи, которые гласят:
Поверь, что малодушия и чести
Нигде и никогда не встретишь вместе.