Джон Барбор
Джон Барбор (1316—1396) — выдающийся шотландский поэт. Родился в Эбердине, обучался в Оксфордском университете, был клириком, дипломатом и королевским чиновником. Его самое значительное произведение — обширная (около 14 000 стихов) поэма «Брюс» (1376 г.), прославлявшая освободительную борьбу шотландцев под предводительством Роберта Брюса с английскими завоевателями (начало XIV в.). Поэма эта, встретившая живой отклик в широких кругах, стала национальным эпосом Шотландии.
БРЮС
[Начинается патриотическое творение Барбора с прославления свободы, с призыва восстать против полчищ английского короля Эдварда I.]
Свобода, ты одна даешь
Нам смысл и радость в жизни, кто ж
Тебя захочет потерять,
Рабом и трусом подлым стать?
...Уж лучше смерть в бою принять,
Чем в рабстве черном увядать...
[Далее говорится о самоотверженной борьбе патриотов, руководимых национальным героем шотландцев — Робертом Брюсом — против безжалостных захватчиков — английских феодалов и их короля — Эдварда I (а затем и его сына Эдварда II).
Разбитый при Метвине, травимый собаками и преданный шотландскими феодалами, потеряв в борьбе жену и 14-летнюю дочь, Брюс бежит в Ирландию, дабы переждать «эпидемию измен». Когда король шотландцев ступил на почву Ирландии, к нему подошла простая крестьянка:]
...Герой
На землю Эрина ступил,
Но вид его не веселил
Ни зеленеющих лужаек,
Ни лебедей прекрасных стаек,
Ни горных пастбищ пестрота...
Была на сердце маята —
Утрат, сомнений горьких плод...
А как поймет вождя народ?
Печальны думы короля...
К нему крестьянка подошла,
И, поклонившись, изрекла:
— Пожалуй, государь, сюда,
У нас изменников здесь нет,
Любовь Вас ждут лишь и совет;
Унынью воли не давайте,
Утраты тоже не считайте,
Теперь не время горевать,
Свой дом нам нужно защищать:
Горит, пылает край родной,
Грозят нам смертью и бедой
Эдвард и армии его,
Не пожалеем ничего,
Чтоб рать захватчиков отбить,
И скот и дом я заложить
Велю, чтоб воинов снабдить.
Тебе же ныне отдаю
Я кровь, и плоть, и честь мою:
Я двух взрастила сыновей,
Возьми же их, они смелей,
Чем гордый сокол, и сильней,
Чем лев нумейский, — их стрелять,
Мечом владеть, верхом скакать
Мой муж покойный научил,
Свою он голову сложил
В бою с жестоким супостатом,
С английским латником проклятым...
[Брюс возвращается снова на родину и после тяжелой борьбы изгоняет английских захватчиков за пределы Шотландии. Ему остается взять только замок Стирлинг, где находился сильный английский гарнизон. Из-за Стирлинга разгорелась решающая битва при Баннокберне, вошедшая в историю как пример шотландской доблести и славы.
Целых пять книг своего эпоса посвящает Джон Барбор описанию этой битвы (кн. IX—XIII).
Брюс и его свита заранее подготовили оборонительную полосу в долине шириной 8—10 миль, имеющей всего одну твердую узкую дорогу, в то время как вправо и влево от нее располагались болота, почти непроходимые. Воины Брюса искусно замаскировали ловушку для вражеской конницы: железные колючки, старые морские якоря, неглубокие канавки, прикрытые дерном, волчьи ямы...
23 июня 1314 г. Брюс выслал навстречу приближающемуся войску англичан конную разведку под командой маршала Кейта и генерала Дугласа:]
...Кавалеристы залегли...
И вот увидели они,
Как, извиваяся змеей,
Ползет вдали за строем строй;
Сверкают шлемы золотые,
Щиты, топорики литые,
И копий целый лес встает,
Знамен потерян даже счет...
Вот едут рыцари стальные,
Блестят доспехи дорогие,
Пехоте, видно, нет числа,
Там — артиллерия вползла...
Как вражья сила велика,
О, чьи б не дрогнули сердца!
[Английский король Эдвард II въезжает на холм, чтобы оглядеть перед битвой вражеские полки.]
...Король и маршалы его
На холм поднялись высоко,
Оттуда Стирлинг виден был,
Но фронт шотландцев заслонил
Полнеба, — храбрые сыны
Гористой, маленькой страны —
Они, казалося, смирились,
Все на колени опустились,
Знамена, копья и щиты
Склонили до сырой земли...
Король английский ликовал:
«Они сдаются, сенешал,
Они раскаялись, и мы
Охотно их простим...» — «Но Вы
Неверно оценили их,
О, мой король, на тех двоих
Босых монахов посмотрите,
Свое вы мненье измените.
Аббат Морис с своим слугой
Молебен служит там простой,
Он патриотов вдохновляет,
На подвиг их благословляет,
Они клянутся победить
Иль умереть, но честь добыть...»
Король с досады покраснел
И битву начинать велел...
По знаку маршала Джильберта
Вперед все лучники ушли,
Присев, позицию нашли,
Учли и ветра вольный лет,
И десять тысяч стрел в полет
Послала тетива тугая,
А йомен, отдыха не зная,
Звенел упрямой тетивой
И поражал за строем строй...
...Английских лучников отряд
Стрелял без промаха, назад
Уж пятиться шотландцы стали,
А стрелы длинные хлестали
И сыпались, как град иль дождь,
И стало уж бойцам невмочь,
Как перед молнией небесной
Был беззащитен латник честный,
И храбрый горец падал ниц,
И крики ужаса неслись
Со всех сторон — им отвечали
Протяжным ржаньем кони — звали
Они отважных седоков —
Росли все горы мертвецов...
Но Брюс предвидел это зло:
Знаком он был уже давно
С ужасным йоменов искусством.
...Растет в болоте вереск густо,
Гнилая топь пугает взор,
Но через эту топь дозор
Отважный маршал Кейт послал...
Он сам с отрядом вслед шагал...
Близка так твердая земля,
Надеждою манит она,
Болото многих погубило,
Но главная прорвалась сила:
«Вперед! За Брюса, за народ!»
Отряд насел — за взводом взвод —
На арбалетчиков врага,
Колол, рубил их без конца,
Их луки грозные сломал,
Стальные стрелы притоптал...
Погибли меткие стрелки,
У речки Баннок все легли,
Им не гулять с рожком и луком
В лесу Шервудском, где под буком
Они беспечно пировали,
Оленьи туши свежевали...
Невесты выйдут за других,
И только в песнях вспомнят их.
[Впервые в истории шотландские войска наголову разгромили огромную английскую армию, состоявшую из отборных арбалетчиков, рыцарской конницы, многочисленной пехоты.
Английский король Эдвард II едва не попал в плен. Его лучшие рыцари и гвардия — все погибли. При жизни Брюса англичане не дерзали больше нападать на Шотландию.]
Генрисон
Роберт Генрисон (1425—1508) — шотландский поэт предренессанской поры. Был школьным учителем, позднее стал магистром, преподавателем университета в Глазго. Его перу принадлежат дидактические стихи и поэмы, пастораль в октавах «Робин и Макейл», поэмы на сюжеты античных сказаний: «Орфей и Евридика» и «Завещание Крессиды». Последняя из названных поэм представляет собой продолжение поэмы Чосера «Троил и Крессида». Значительный интерес представляют «Нравоучительные басни» Генрисона, принадлежащие к лучшим образцам этого жанра в европейской литературе позднего средневековья. Написанные живо и остроумно, они содержат жанровые зарисовки, изобилующие выразительными бытовыми деталями. В этом отношении примечательна басня «О городской и сельской мышах», приобретшая значительную известность. Басня осуждает богатую праздную жизнь, превращающую человека (а в басне — городскую мышь) в черствого себялюбца, способного покинуть ближнего в трудную минуту. Написана басня семистрочной «королевской» строфой (ав ав всс), впервые введенной в литературный обиход шотландским королем поэтом Яковом I (начало XV в.).
БАСНЯ О ГОРОДСКОЙ И СЕЛЬСКОЙ МЫШАХ
Две серых мышки, две сестры
В разлуке много лет прожили...
Сбылись у старшенькой мечты:
Ее в столицу пригласили...
А младшую, случалось, били
За воровство с чужих полей:
Землицы не было своей...
Ей приходилось голодать,
От лютой стужи погибать,
Нередко жизнью рисковать...
Сестра ж ее забот не знала:
Налогов, пошлин не платила,
Богатство нагло наживала,
Куда ей вздумалось — катила...
Но, нахватав добра чужого,
Внезапно мышка захандрила:
Уж сколько лет лица родного
Она вокруг не находила —
И вот, внезапно заспешила,
К себе в деревню собралась,
С клюкой, босая поплелась
По тайным путаным тропинкам,
Через болота, через лес,
Кололи лапки ей былинки,
И мех весь на боках облез,
Когда зверек сквозь вереск лез.
Но вот знакомая нора:
— О, милый друг, проснись, пора!
Сестра навстречу ей спешит,
Ее в объятья заключает,
Смеется, плачет, тормошит,
То захохочет, то вздыхает;
Дары ей старшая вручает,
Затем, обнявшись, входят в дом,
Вернее, в норку под полом.
Родительский был домик мал —
Из вереска и торфа сделан, —
Сухой и чистенький подвал,
В жару прохладный. Был он вделан
В огромный камень — в дождь там смело
Укрыться можно было, но
Мороз кусал их все равно:
Ни дров, ни печки не имели,
Всю зиму, бедные, дрожали...
За шаткий столик сестры сели,
Меньшая бойко угощала,
Бобы, орехи предлагала;
Но старшая скривила рожу:
И это — хлеб насущный? Боже!
— Смеешься над сестрой ты милой?
— Жалею просто. Пища — яд.
— Мадам, — тут младшая вспылила, —
Мне мама часто говорила,
Что девять месяцев подряд
Она обеих нас носила
Под сердцем, — вот, дружок, в чем сила!
Тогда богачка улыбнулась:
— Прости, сестрица, не ругай,
Но, понимаешь, я втянулась,
Живу как Лорд (о чем узнай,
Но, чур, соседям не болтай!)
Орехом — зубы поломаю,
А от бобов — умру, я знаю!
Да пятница моя страстная
Роскошней вашей скудной пасхи!
И ждет тебя беда большая:
Ты и теперь совсем больная
От голодовок; без опаски
Идем со мной: в моих домах
Ты вечный свой забудешь страх...
По-королевски станешь жить,
Так при дворе не угощают:
Как Леди будешь есть и пить;
Нас мышеловки не терзают,
Ленивый кот не замечает,
Кухарки мясом закормили,
Его свирепость укротили...
Они лишь ночью в путь пускались,
А днем спокойно отдыхали
В глухом леске: они старались
Поменьше спать — все избегали
Опасных встреч. Они страдали
От грязи, голода... но вот
Громада города встает...
Вот городская мышь ведет
Сестру на главную квартиру,
Их изобилие тут ждет:
Бочонки с маслом, формы с сыром,
Колбасы, кейки и пломбиры,
Севрюга, тёша и икра —
Кладовка доверху полна
Была. Вот стол они накрыли,
И стали вольно пировать...
Сестра хозяйку все хвалила:
— Подобных кушаний подать
Сам Лорд не смог бы... благодать
Тебя здесь божья осенила,
Спаси тебя Христос, друг милый...
И мышки вдруг развеселились:
То потанцуют, то споют;
Смеялись, прыгали, резвились,
Не чуя, что уже их ждут
Несчастья, слезы, что идут
На смену счастью: дверь открылась,
Фигура грозная явилась...
То был дворецкий — он спешил
И пир мышиный не заметил;
Гремя ключами, ворошил
В углу мешки и что-то метил;
Тут старшая, что было сил,
К норе секретной побежала,
Сестра же — в обморок упала.
Дворецкий вскоре вышел вон,
Оставив двери нараспашку,
И старшая, услышав стон
Сестры, приподняла бедняжку.
Рыдая, та стонала тяжко,
И, вздрогнув, друга отстранила,
И дико вдруг заголосила.
«Не надо, милая, молчи, —
Сестра ей ласково сказала, —
И слезы все свои утри» —
И блюда новые достала.
Но пить и есть сестра не стала:
— Твоих даров я не приму,
В деревню лучше побреду...
Но все ж сестра ее склонила
К столу роскошному присесть,
На милость гнев она сменила
И собралась уже отъесть
Кусок от окорока — честь
Сметанке также оказать,
Затем, урча, медок слизать;
Как вдруг игрун наш, Гил-мурлыка,
Мяукнув, грозный, к ним вбежал;
В одну секунду, пискнув дико,
Хозяйка юркнула в подвал,
(О щели той никто не знал)
Сестру покинув вновь в беде,
И та, в предсмертной маяте,
Кота напрасно умоляла,
И гордый род его хвалила;
Усатый рыцарь для начала
Ее подбросил вверх в полсилы;
Как бы готовя ей могилу,
Он лапой после придавил,
И вдруг (возможно ль) отпустил!
Тут мышка бросилась бежать, —
Кот — прыг — опять ее поймал,
Он мог бы вмиг ее сожрать,
Но от кухарки получал
Он столько мяса, требухи,
Яичек, сыра, щей, ухи,
Что есть он вовсе не желал,
Но думал только об игре...
Фортуна мышке улыбнулась,
Ее забросив в щель в стене;
Коту ж проказнику взгрустнулось,
Зевнув, он прочь пошел; на дне
Убежища лизала раны
Страдалица. Хозяйке ж странной
Вдруг показалась тишина.
Покинув свой тайник надежный,
Зовет вновь гостюшку она:
— Жива ль? Откликнись! Осторожно
На свет вновь показаться можно,
Гроза прошла, давай играть
И вновь беспечно пировать!
Со стоном младшая явилась,
Вся исцарапана, избита,
С насмешкой старшей поклонилась:
— Ну, угодила мне сестра ты!
— Здесь жизнь — как райские мечты!
— Но за такое изобилье
Беднягу до смерти прибили.
Чем так с опаской пировать,
Уж лучше нищенствовать дома,
Лишь богачам тут благодать,
А беднякам — не сдобровать;
Спокойней будет на соломе
В убогой хижине им спать
И жизнью зря не рисковать…