РАЗГОВОР МАГИСТРА СО СМЕРТЬЮ
«Разговор магистра со смертью» — самый значительный памятник польской средневековой поэзии. Он дошел до нас в рукописи, хранящейся в библиотеке Плоцка. Рукопись относится к началу XV в., но, как было установлено, является списком более древнего памятника, и дату создания поэмы следует отнести по меньшей мере на столетие раньше.
Разрабатывая сюжет, широко распространенный в средневековой Европе (пляски смерти; Danses macabres во французской средневековой поэзии; Totentanze — в немецкой), неизвестный польский автор проявляет значительную самобытность и оригинальность. Он порывает с общеевропейской традицией, подающей эту тему как трагическую аллегорию, и создает произведение, которое, несмотря на мрачность своей основной мысли — о всемогуществе смерти, — оказывается юмористическим, обнаруживая даже в некоторых местах тенденцию к бытовым комическим зарисовкам. Характерно, что смерть все время иронизирует, подшучивает над своим устрашенным собеседником — мудрецом, «ставшим похожим на глупца». Подчас юмор поэмы перерастает в социальную сатиру. Автор проходит по всем ступеням современного ему общества: в «школе смерти» мы видим короля, воевод, шляхту, мастеров (т. е. городских ремесленников), «крестьян, простой народ». Так же полно представлена и иерархия церковная: папа, епископы, кардиналы, прелаты, «смиренные пономари», монахи — добрый и злой. При этом особенно громко звучат сатирические мотивы, когда речь в поэме заходит о пороках католического клира. По словам смерти, многим прелатам уготовано место в аду; со злой издевкой говорит она о чванливой пышности кардиналов и епископов, о беспутной жизни недостойных монахов.
Польский рыцарь XIII—XIV вв.
Основная мысль поэмы, отразившей оппозиционные искания демократических кругов тогдашнего польского общества, это мысль о природном равенстве людей, облеченная в характерные для средних веков фантастические религиозные формы. Смерть выступает в поэме в роли великого уравнителя. Для нее не существует никаких сословных отличий. Феодалы не имеют для нее преимуществ перед смердами. Смерть представлена в поэме как одно из проявлений мудрой природы, делающей ее неразлучной спутницей жизни. В поэме очень ярко выступает местный элемент, придающий поэме своеобразный реалистический оттенок. Даже перечисляя зверей, смерть называет только тех из них, которыми кишели леса и пущи средневековой Польши, и у читателя возникает представление об охотах и ловитвах той эпохи.
То обстоятельство, что автор особенно тщательно останавливается на характеристике двух монахов, доброго и злого, дало повод некоторым современным исследователям предположить, что и сам автор был монахом. Частые реминисценции из священного писания, используемые смертью в качестве иллюстративного материала, как будто бы тоже подтверждают такое мнение. Однако не следует упускать из виду, что в ту эпоху всякая образованность неизбежно была связана с церковной тематикой, и потому наличие такой тематики в литературном произведении еще никак не доказывает, чтобы автор его обязательно был и сам церковником.
Поэма полностью до нас не дошла: она обрывается на разговоре о женах-великомученицах, но сохранился русский ее перевод, относящийся к XVI в. Из него мы узнаем конец поэмы.
Всемогущий бог-отец,
Господин наш и творец!
Дай мне силы, чтоб умело
Я поведал это дело,
К славе, Господи, твоей,
К исправлению людей.
Люди, слушайте, внимайте,
Про могущество узнайте
И про власть жестокой смерти.
И никто еще, поверьте, —
Кто б он ни был, где б ни жил, —
От нее не уходил.
Неминуем горький рок:
В школе смерти взят урок.
В школе той косой своею
Всем сворачивает шею.
Широка земная твердь,
Но парит повсюду смерть,
Без границы и без меры
Смерти власть, — тому примеры
Приведу я вам сейчас
Так послушайте мой сказ.
Поликарпус жил мудрец —
Всей учености венец.
Изучив науки быстро,
Возведенный в сан магистра,
Об одном он тосковал:
Что он смерти не видал.
Раз молился он в костеле
И просил у божьей воли
Увидать на миг единый,
До своей еще кончины,
Смерть хоть раз лицом к лицу
(Что не страшно мудрецу).
Так молился он в костеле,
Оставаясь там дотоле,
Что костел весь опустел.
Встать с колен он не успел,
Как увидел пред собою
Существо невесть какое:
Чуть прикрыто пеленой,
С длинной, острою косой.
Тоще, бледно, желтолице,
Кровь из глаз росой струится,
Сгнил его почти весь нос,
И без кожи, без волос
Череп в сумраке блестит.
Страшный образ, жуткий вид!
И казалось, тело это,
Тонким саваном одето,
Кое-как набравшись силы,
Встало прямо из могилы.
И взглянув на то виденье,
Наш мудрец пришел в смятенье.
Рассмотревши саван, косу,
Увидав, что смерть без носа,
Устранюсь ее зениц,
Застонал и пал он ниц.
Страх объял так мудреца,
Что, похожий на глупца,
На полу он распростертым
Там застыл с дыханьем спертым.
Подождав над ним немного,
Смерть промолвила не строго:
Ах, магистр, но что с тобой?
Ты здоровый, не больной.
Отчего же помертвелый
Ты лежишь от страха белый?
Сам ведь к богу ты взывал,
Чтоб меня он показал.
Так напрасно не волнуйся,
На меня теперь любуйся.
Здесь за тем я, чтоб ты мог,
От макушки и до ног,
Рассмотреть мое обличье,
Про мое узнать величье.
Эту страшную личину
Видит каждый в час кончины,
Но вошла, магистр, теперь
Не за тем я в эту дверь.
Задавай ты мне вопросы,
Раз нам встретиться пришлося
До того, как вышел срок
Взять тебя за хохолок.
Но беседа бы иная
Здесь была, когда тебя я
За собой пришла бы звать.
Вот тогда бы задрожать
Впору было бы всем телом,
Простереться онемелым.
Сжал бы сердце лютый страх,
Хлад в крови и мрак в глазах.
Смерть взяла бы мимоходом
Чашу жизни с сладким медом,
Заменив ее другою —
С ядовитою росою;
Осушить ее до дна
Заставляет всех она.
Отняла б неумолимо
Все, что было здесь любимо,
И косы б зловещий звон
Заглушил последний стон.
В этот раз ты будешь цел.
Отчего ж ты онемел?
Ни к чему твоя тревога.
Посмотри-ка, я немного
Ведь похожа на крестьянку,
Что до ночи спозаранку
Над душистою травой
В поле трудится косой.
Встань, магистр, и будь смелее.
Не хочу вреда тебе я.
Или польский ты язык
Позабыл от страха вмиг?
Так возьми в пример Сократа.
Тот мудрец меня когда-то,
Не колеблясь ни минуты,
Принял в образе цикуты.
Не дрожи, ученый трус, —
За тебя я не возьмусь:
Не пришли твои ведь сроки
В школе смерти брать уроки.
Тут, подняв лицо от плит,
Так магистр ей говорит:
Сам не знаю, что со мной.
Затянуло очи мглой.
Все в душе оледенело,
Хладный пот покрыл мне тело.
Умоляю, ради бога,
Отодвинься хоть немного.
Вид твой страшный не снесу...
Ну, отбрось хотя б косу.
Вся мольба твоя напрасна, —
Поступить так не согласна.
Для чего б, магистр ты мой,
Расставаться мне с косой?
Без нее — собой не буду.
Чем грозить я стану люду?
Я косой кошу в избытке
Мудрецов таких вот прытких.
Да не бойся, ты мне верь:
Не скошу тебя теперь.
Говори со мной, коль скоро
Я пришла для разговора.
Польские изразцы позднего средневековья.
И магистр тогда, как мог,
Поднялся, не чуя ног,
И промолвил осторожно:
Смерть-голубка, если можно,
О себе поведай кратко:
Кто отец твой и кто матка
И живешь ли долгий век?
Сотворен был человек
Для бессмертья и для счастья;
Бог его могучей властью
Наделил над всем живым
Птицей, рыбой и лесным
Зверем он повелевал.
И когда Адам раз спал,
Из ребра его мгновенно,
В красоте еще нетленной,
Еву создал добрый бог.
Без забот и без тревог
Мог вкушать бытья отраду
Человек под сенью сада
Рая дивные плоды,
Не страшася божьей мзды,
Есть могли Адам и Ева.
И одно лишь только древо
Бог им трогать заказал
И при этом так сказала:
«Тот, кто вкусит этот плод,
Смерть познает и умрет».
И случилось, в светозарный
Рай проник, как змей коварный,
Искуситель — темный дух.
И склонивши Евы слух,
Пробудил он в ней желанье
Плод вкусить от древа знанья.
Но едва лишь Евы рот
Откусил запретный плод,
Как урочный пробил час
И на свет я родилась.
И плодом все тем ж самым
Ева делится с Адамом.
Божьим гневом тут проклятью
Обречен был без изъятая
Весь злосчастный род людской:
Стал бессилен предо мной.
Смерть-голубка, мне неясно,
Пред тобою чем несчастный
Провинился род людей?
Непокорностью своей
Прогневили люди бога, —
Для чего же ты столь строго
Все орудуешь косой,
Истребляя род людской?
Может, видишь мало чести?