— Ты падаль! — закричал мальчишка тоже на языке кикуйю.
Небу вздрогнул с головы до ног. Он быстро взял себя в руки и смотрел в сторону столько мгновений, за сколько можно сосчитать от одного до двадцати. И он поднял глаза на мальчишку.
— Ты говоришь на моем языке, — сказал он также на кикуйю, он был спокоен, как хлеб. — Я счастлив узнать, что ты умеешь говорить на моем языке.
Они обменялись полупоклонами, с какими за чаепитием передают друг другу чашки. Но внутри Небу был весь боль и напряжение. Он расстегнул куртку и опять почесал пальцем зудевший бок. И мальчишка увидел рану.
— Я бы на твоем месте вскрыл ее, — сказал он; в голосе его слышалось сочувствие. — Я бы вскрыл рану и выпустил гной.
Негр непонимающе посмотрел на него:
— Какой… гной?
Мальчишка изо всех сил старался придать своему насупленному лицу ангельское выражение.
— Гной — это дурная вода, — ласково произнес он. — Это вода, которая убивает.
— Это пустячная рана, — помолчав, ответил Небу. — Просто жук. — Его пальцы с усиленной энергией чесали больное место.
Мальчишка довольно хихикнул себе под нос — он что-то значил. Не стоило только мечтать о том, что черный позволит вскрыть себе рану. С чего это он взял, что черный доверяет ему? Если бы он был постарше, он пустил бы в ход нож. Должно быть, это великолепное чувство — медленно и уверенно погружать нож в тело и все время следить за лицом жертвы. Он однажды сделал это с сеттером, который принадлежал рыжему быку, его отцу. Отец чуть не убил его за это. Морда сеттера была как деревянная, на ней ничего не обозначилось. Сеттер только оскалился и провыл что-то собачье. Физиономия черного не будет такой непроницаемой. Проклятая черная кожа съежится, как тряпка в кулаке.
— Ты ходишь в школу для белых? — внезапно спросил Небу.
Мальчишка показал зубы. Уж не захочет ли он снова цитировать Священное писание?
— Да, я хожу в школу для белых, — подтвердил он.
— И в их церковь?
— И в их церковь.
— И ешь за одним столом с ними?
Мальчишку распирало злорадство:
— И ем за одним столом с ними, генерал Небу. А ты?
— И играешь с детьми белых? — возбужденно спросил негр. — С белыми детьми?
Высокая музыка звучала в мальчишке, пронзая мозг, как игла. Он напряженно прислушивался к ней и маршировал ей в такт на своих здоровых, сильных ногах. Он шел за ее остроконечными флажками в грохочущем, полном эха пространстве между звезд. На высотах он чувствовал себя как дома. Он знал световые дороги, как таблицу умножения. Одиннадцать плюс тридцать один — сорок два, сорок два на тринадцать — пятьсот сорок шесть, пятьсот сорок шесть разделить на семнадцать — тридцать два и примерно сто восемнадцать тысячных. Он был во втором классе, но решал задачки, которые задают ребятам в четвертом. О чем задумался этот безмозглый ниггер? Он обхватил впалую грудь руками.
— Я сам не хочу играть с ними! Ты слышишь это, черный дурак? — прокричал он Небу.
Небу подбросил веток в костер, и в пещере стало немного теплее. Мальчишка говорил на кикуйю, но был одним из бван. Небу помогала гордость. Когда ты что-нибудь украл у человека, ты обязан возвратить столько же, сколько взял, или больше. Нечестно возвращать что-либо менее ценное. Больной маленький полубвана приобрел в глазах Небу большую ценность благодаря тому, что говорил на языке кикуйю. Он еще многое переймет у Небу, прежде чем вернется к белым. Быть может, во время их путешествия в мальчишке проявится еще что-нибудь столь же ценное. Небу взволнованно рассказывал Великому о луче солнца, упавшем на него. Он снова взял в руки винтовку. Но Великий разжал его пальцы, и винтовка выскользнула из рук. Он засыпал. Он сознавал это.
Не надо торопить события. Он сразу поймет, когда Великий будет доволен.
Он пододвинул винтовку к себе, завернулся в одеяло и улегся ногами к огню. Жук в боку продолжал царапаться. Эта боль также была возмездием. Таков закон.
За ночь огонь поглотил весь валежник, и костер заглох, а мальчишка, даже не пытаясь заснуть, лежал и слушал дождь. Тени в пещере взяли верх над светом и, наступая, превратили его в узенькую полоску над угольями. Снаружи дикие голодные воды разрывали и проглатывали куски земли такой величины, какой может поглотить только землетрясение. Огромные валуны грохотали, как осадная артиллерия.
Это так же недопустимо, как ложь в исповедальне. Да, да, именно так. Это так же скверно, как ложь в исповедальне. До сих пор не предпринять ничего для того, чтобы с черным дураком что-нибудь случилось. Можно еще как-то объяснить его неудачу, когда дело касалось его собственного отца. Отец не шутил, связывая ему руки на ночь. Он же в свою очередь устраивал целое представление: перед сном кротко становился на колени, сплетая пальцы над перетянутыми запястьями и придавая лицу самое ангельское выражение — точь-в-точь как у ангелов на стенах церкви в Найроби.
И, заложив массивный краеугольный камень в виде «Отче наш», он умиленно рассыпал вокруг него «Богородица, дева, радуйся», «…Блаженна ты средь жен, и благословен плод чрева твоего…». Как ерзал тогда рыжий бык! «Молись за нас, грешных…» При этом он смотрел на отца в упор. Но ему никогда не удавалось одурачить рыжего быка до конца. Руки оставались связанными. Теперь же он был свободен.
Он поднял голову и окинул черного взглядом. Сон обернул Небу одеялом, он лежал в нем, упакованный, как сосиска.
Небу спал, как его земля, как не разграбленные еще леса и реки. Его глаза были плотно сомкнуты, и только легко вздымавшееся одеяло показывало, что в нем скрывается жизнь. Он спал в едином ритме со страной, и, если бы дождь прекратился или ветер внезапно затих, он тотчас проснулся бы. Что он, впрочем, и сделал, лишь только земля склонилась в сторону солнца.
Он выплыл из сна точно так же, как несколько часов назад вплыл в него. Шорох его пробуждения был легок, как шорох птичьего пера, но интенсивно излучавшиеся мысли мальчишки столкнулись с этим шорохом. Это было предупреждением. Серое лицо исказилось, и мальчишка откинулся на расстеленное одеяло. Черные глаза быстро обвели пещеру и побежали ко входу, за которым черная вода продолжала низвергаться. Там было темно, но Небу слышал, как приближается рассвет. Об этом пропищала ящерица, мокрая и продрогшая, забившаяся под лист. Об этом прокашляла большая кошка, которую давно уже раздражала вода. Он сел и подбросил в угли несколько палок, и тени прыгнули прочь.
За ночь жук в ране отрастил бороду. Он стал старше, отрастил бороду, он цеплялся когтями за внутренности, чтобы сохранить равновесие. Боль пенилась в животе. Когда мужчинам-масаи исполняется сорок, сильные и молодые бросают их в зарослях на попечение старых жен и могучих львов. И старики воздвигают изгороди у реки, делают из навоза кирпичи, строят дом и ждут в нем прихода смерти. Иногда ты набредаешь на них. Их орлиные очи тусклы и покрыты прожилками, их старые кости торчат в локтях и в коленях, их животы, круглые, как футбольные мячи, издают урчание. И копья в их руках не похожи на солнечные лучи, струящиеся между пальцев, их, скорее, можно сравнить с топорами мясников на базаре. Они привязывают свой скот рядом с жильем, и кнуты им не нужны.
~~~
Он помнил торжественный свет луны на празднестве, когда он был признан воином, юным воином. И он также помнил свой первый набег с Коко и радостную работу кнутов. Они поймали констебля из здешних поселенцев. Они взяли его на дороге к рынку и, оглушив ударом по голове, затащили в джунгли. Это было время Незнакомого Чувства.
— Смотрите на него, все смотрите! — воскликнул Коко, обращаясь к своим новым людям. Он ткнул палкой в светло-желтое хаки молодого поселенца. — Смотрите на него и переживайте Незнакомое Чувство.
И белый констебль, съежившийся в грязи и похожий на светло-желтый шар, в ужасе поглядел на них.
— Поклонись нам, поклонись Африке, ты, чудовище! — закричал на него Коко. — Освободи моих юношей от Незнакомого Чувства. Пусть они привыкнут гордо стоять перед бванами, поверженными на колени!
И, щелкнув пальцами, он призвал к действию молодых воинов, сжимавших кнуты. Они медленно раздевали констебля. Сначала они сняли с него одежду. Пастушьи кнуты разрезали ее на ленты. Они раздели его догола, и он был как ребенок в ванне. И он извивался под их ударами, он кричал и взвизгивал, корчась в грязи. А молодые воины, которые до чрезвычайного положения были великолепными пастухами, не пролили ни капли крови, пока он не остался совершенно голым. Да и потом кровь проступала лишь капельками с булавочную головку, капельками, похожими на драгоценные рубины.
~~~
Негр вытянул затекшие ноги к костру, и в боку его закричала рана. Он стянул одеяло и, приподняв край куртки, увидел радостное цветение яда, скопившегося в теле. За ночь опухоль стала величиной с кулак. Он нагрел руки на пламени и прижал их к отверстию раны. От сдерживаемой боли зубы его заскрипели. Выбравшись из одеяла, он направился к выходу. Набрав в ладонь влажной глины, он приложил ее к ране. От прикосновения пальцев боль в боку резко усилилась. Он посмотрел вверх, и узкие глаза дня посмотрели на него с вершин деревьев. Он возвратился к костру.
Мальчишка поднялся и сказал:
— Слышишь, какой дождь?
Небу помешивал суп, который он высыпал в котелок с водой из бумажного пакета.
— Отец рассказывал, что в Англии в такой ливень можно встретить человека, который, поздоровавшись с вами, скажет: «Не правда ли, прекрасная погода?»
Небу положил ложку и, посмотрев на него, проговорил на языке кикуйю:
— Хорошая погода бывает в сердце, малыш.
Мальчишка рассмеялся и тоже перешел на кикуйю:
— Наверное, прежде чем стать бандитом, ты был у себя в деревне проповедником.
— Все проповедники — бандиты, и все бандиты — проповедники. Все вожди — нищие, и все нищие — вожди. Все люди суть люди, когда они люди.
У мальчишки заблестели глаза. Голос его был звонок и весел: