я – разговаривали. Я видел, как он вышел, но не обратил внимания. Я сам виноват. Мог ведь его задержать.
– Сейчас уже ничего не поделаешь.
– Почему же? – прошептал Рензигер. Он медленно повернул голову и осмотрел комнату. Казалось, он оценивал расстояние до лежащего на полу ружья.
– Не советую, – проговорил Джандер.
– В колено. Всего навсего выстрел в колено. Просто, чтобы услышать, как он завопит.
– Вы пожалеете об этом впоследствии.
– Надо что-то сделать. Я не могу просто утереться. Я уже годы молча утираюсь. Дальше не могу. Чаша терпения переполнилась. – Он замолчал. Джандер ждал продолжения.
– Ну, задавайте вопрос, – сказал Рензигер.
– Какой вопрос? – Вам же до смерти хочется узнать, что здесь происходит, верно? Что мы за люди, почему мы тут находимся?
– Признаюсь, я хотел бы понять, – сказал Джандер. Рензигер устроился на лавке подле Джандера.
– Они не сообщили мне вашего имени, – начал он.
– Калвин. Калвин Джандер.
– Мы с вами приятели, – сказал Рензигер. – И останемся приятелями. И между нами не должно быть тайн. Я бы хотел, чтобы вы меня выслушали. И, по-прежнему тихо, он начал рассказывать: – Все началось с побега из тюрьмы.
Глава девятая
Шансов было немного, но это не могло их остановить: терять ведь было нечего. Все трое рецидивисты, и всех троих психиатры сочли неисправимыми. Они содержались в одной камере в тюрьме и под особым надзором. Между собой другие заключенные называли их ПГ – постоянными гостями. Исправительная тюрьма находилась в Пенсильвании, в двухстах двадцати километрах от Филадельфии. Их перевели сюда по той причине, что в местах заключения, где они побывали раньше, начальство сделало все возможное, чтобы избавиться от упрямцев, не желавших ни в малейшей степени приспосабливаться к тюремной атмосфере. Не то чтобы они затевали драки или подбивали товарищей на беспорядки. Нет, просто каждый из них планомерно и беспрерывно искал способ совершить побег. Нынешнее отделение «постоянных гостей», по всей вероятности, невозможно было покинуть. Они находились в нем вместе уже несколько лет, и все свое время тратили на изобретение плана побега. Время от времени им начинало казаться, что они напали на нечто стоящее, но при ближайшем рассмотрении идея оказывалась бредовой. Подошвами ботинок они стерли немыслимое количество чертежей, выполненных на полу камеры обгорелыми спичками. Эти чертежи являлись всякий раз плодом долгих обсуждений, продолжавшихся порой до рассвета. А потом, когда план был изобретен, они в несколько минут убеждались, что у него есть слабинка, приходилось от него отказываться. Так продолжалось долгие четыре года. Пока они не создали нечто принципиально новое. В этот раз они сделали ставку на медпункт, в котором работал офтальмолог. Он обследовал, в частности, роговицу тех заключенных, которые завещали свои глаза слепым. Консультации начинались по утрам, ровно в половине десятого. Это было очень существенно: как раз между девятью тридцатью и девятью сорока пятью перед корпусом ПГ разгружались грузовики с продовольствием. В стене комнаты, используемой для осмотра, находилась незакрываемая на засов дверь, потому что помещение использовалось под архив и работники были вольнонаемными служащими, а не заключенными. Дверь выходила в коридор, из него можно было попасть в другой, а оттуда – на площадку для разгрузки. Всю работу по разгрузке грузовиков исполняли тщательно отобранные заключенные и никогда – ПГ. ПГ не имели права выходить во двор, разве только для короткой прогулки, и всегда под строгим наблюдением. По мнению Хебдена, который слышал о двери без засова от одного из заключенных, узнавшего о ней, в свою очередь, от приятеля, главное было достать оружие, и неважно, боевое или нет, чтобы припугнуть тех, кто занят разгрузкой. Оружие необходимо, настаивал Хебден, потому что ждать поддержки от тех, кто отбывает короткий срок и готовится выйти на свободу, само собой не приходится. Склонившись над чертежом, нарисованным на полу камеры, трое заключенных обсуждали план побега. Гэтридж возражал против имитации оружия, потому что дело могло обернуться так, что им придется воспользоваться. Рензигер заявил, что эта часть плана ему не нравится. Гэтридж и Хебден молча уставились на него. Потом Хебден, с оттенком сожаления в голосе, поинтересовался, не собирается ли он провести остаток своих дней в зоне ПГ. Рен– зигер только взглянул в ответ, и в этом взгляде явно читалось «нет». И все же он предпочел бы обойтись без боевого оружия. Раньше он был наводчиком и оказался причиной смерти слишком многих людей; в молодости он тщательно целился и нажимал на спусковой крючок с одной лишь мыслью: скорее устранить препятствие. Только позже, здесь, в зоне ПГ он начал думать и сознавать, как он поступал с человеческими существами. Двое других не испытывали ни малейших угрызений, ни тени сожаления, разве что о тактических промашках, из-за которых попали за решетку. В случае Гэтриджа неосторожность заключалась в том, что он не убил мужа изнасилованной им женщины. Избитый муж пришел в себя довольно быстро и с трудом, но добрался до телефона, так что часом позже Гэтриджа арестовали. На этот раз ему влепили девяносто девять лет, и судья заверил его, что даже если он окажется долгожителем, его все равно не выпустят ни на день раньше срока. Хебден потерпел фиаско из-за серии вымогательств, приведших к смерти одного из посредников. В связи с тем, что посредник оказался убитым из собственного пистолета Хебдена, дело осложнилось, но Хебден утверждал, что действовал в пределах необходимой обороны. Он получил двадцать лет, и еще пятнадцать – за мошенничество.
– Эти две-три секунды, пока я целился в того парня, действительно доставили мне удовольствие. Но видите, во что они мне обошлись. Мне и моей семье… Говоря о своей семье, Хебден отводил глаза. Он хотел остаться наедине со своими мыслями. Но иногда он вслух выражал тоску, опускал голову и бормотал: – Мужчина должен жить со своей женой и детьми. Только это и важно в жизни. Он должен сделать все от него зависящее, чтобы заботиться о них.
– И как ты себе это представляешь? – спрашивал Гэтридж. – В тот день, когда ты смоешься отсюда, вся полиция штата будет гнаться за тобой по пятам. Очень обрадуется твое семейство! – Мое обрадуется, – заверил Хебден, глядя ему в глаза.
– Ты не сможешь это устроить, – упорствовал Гэтридж. – Это ни к чему не приведет.
– У меня есть привязанность к семье, – сказал Хебден.
– Да, но!..
– Говорю тебе, я привязан к ним. И моя семья будет со мной, или я ни в чем не участвую. Что скажете? – Хорошо. Как хочешь. – Рензигер пожал плечами.
– А ты? – Я, как он, – недовольно проворчал гигант. В эту ночь они не сомкнули глаз. У них не было желания спать: они обсуждали план со всех точек зрения, пытаясь обнаружить его слабые стороны, но не нашли ни одной. Рензигер подвел итог: – Полагаю, у нас есть шанс. Думаю, должно получиться. Во всяком случае, стоит попробовать. Хебден испытующе взглянул на колосса.
– Я на все готов, лишь бы выйти отсюда, – заверил тот. – Абсолютно на все.
– Тогда дело решенное, – заявил Хебден Его губы искривились и глаза заблестели. – Хочу вам кое-что объяснить, – добавил он после долгого молчания. – Если дело выгорит, мы скоро будем на воле. Но нас не станут гонять как кроликов. Мы прямиком отправимся в дом.
– В дом? – поразился Гэтридж. – Что это за дом? – Убежище, – ответил Хебден.
– Где это? – осведомился Рензигер.
– На юге Нью-Джерси, – пояснил Хебден. – В заливе Делавэр. Куда ни кинешь взгляд – болота, да кое-где сосны. Людей там не встретишь. Ближайший дом – за десяток километров.
– Отлично, – сухо заметил Гэтридж. – И как же там жить?
– В доме, – сказал Хебден. – В старом деревянном доме. Они с любопытством уставились на приятеля. У него было странное выражение лица и сосредоточенный взгляд, словно на противоположной стене камеры показывали фильм.
– Лет тридцать тому назад, – тихо рассказывал он, – я работал на контрабандистов. Надо было ввозить в страну товары: меха, духи, иногда – необработанные камни. Мы купили дом у одной пожилой четы, которая жила там, потому что не знала, куда податься, а нам нужно было прикрытие. Мы обосновались там, и когда береговые власти заинтересовались нашими занятиями, мы представились рыболовами-любителями. У нас были лодки, и мы почти ежедневно выходили в море ради большей достоверности. Помню, мы брали окуня. Если мы выходили в море за товаром и замечали береговую охрану, то замедляли ход и доставали снасти. Они наблюдали за нами, потом уходили. Но мы были начеку и всегда следили за ними в бинокль. Когда наблюдатель сообщал, что путь свободен, мы давали полный ход и двигались к югу; там, километрах в сорока, залив переходит в Атлантику. Мы выходили в океан, за двенадцать миль береговой зоны, потом еще за семь, до места, отмеченного на карте. К этому времени уже было темно, мы давали световые сигналы. Судно спускало на воду шлюпку, мы поднимали груз на борт, оплачивали его, и дело с концом. Никаких проволочек, никаких рекламаций, цена обговаривалась заранее в конторе за границей. Наша группа представляла собой лишь звено обширной организации с агентами во всем мире. Одним словом, всю весну, лето и начало осени мы жили припеваючи, денежки текли рекой, а я бездельничал или ловил рыбу. Ну а потом к нам подъехал один парень из организации и велел сматываться. Не потому, что возникли подозрения. Просто большие начальники на этом деле собаку съели. Они знают, что если дела идут как по маслу, то это вроде резинки – она растягивается, но до определенного предела. Вот почему нас никогда не оставляли надолго в одном и том же месте. Из Нью-Джерси мы перебрались в Новую Англию, потом в Южную Каролину и так далее: месяц здесь, месяц там. А на прежнее место мы уже не возвращались. Так что я не предполагал когда-либо снова увидеть тот дом в Нью-Джерси. Однако я не забыл о нем. Уединенное место. В округе ни души, только болота, лес да соленая вода. И вот, значительно позже, одиннадцать лет спустя… да, как раз девятнадцать лет тому назад, я вернулся в эти стены.