Мэйо одной рукой держал меня за волосы, а другой открывал узкую деревянную дверь. Кто-то сзади сильно пнул меня коленкой, так что я упал на каменный пол крошечной комнатушки. За мной громко захлопнули дверь. Какое-то время я пролежал на полу, после чего начал медленно поднимать голову. В шее пульсировала сильная боль. В темноте, кроме каких-то очертаний вокруг, было трудно что-либо разглядеть. Я чувствовал зловонный запах, образовавшийся в спертом воздухе из-за прокисшего вина, тишину и сырость. В углу комнаты лежал соломенный матрац. В комнате не было окон, лишь слабый свет просачивался сквозь щели потолка. Я дополз до матраца и перевернулся на спину. Рука болела, шея покалывала, правое ухо оглохло от удара. Но я был жив. Что будет дальше, я еще увижу. Мой отец был бы счастлив, если бы узнал, что со мной случилось. С самого детства я уже выслушивал его наставления: «Нельзя бороться с теми, кто находится выше тебя, нужно целовать ту руку, чью тебе не сломать… Я же тебе говорил об этом сотни раз… не раскачивай лодку…»
Как же разумно и по-взрослому вести себя в такой ситуации? Сжать зубы, вытерпеть унижение и, собрав всю имеющуюся у них информацию, послать Лона в задницу. В действительности, я был бы готов вытерпеть все что угодно, если бы сциоларгия оправдала мои давние ожидания. Но ей это было не под силу! Я был уверен в этом. Как же так могло получиться, что создатель системы не соблюдал ее сам? Оперирующая Монада, невероятные процессы ОМ… да поцелуйте меня в зад! Никто из них не мог покинуть тело и действовать за его пределами. Люди?! Какие люди!? Это же безвольные тряпки, которыми капитан подтирал свою задницу. ОМ, правящая космическими силами, что, не могла отличить Чехословакию от Югославии?! Я не упустил из виду пепельницу на столе, доверху набитую бычками. Кауфман писал, что капитан выкуривал по четыре, пять пачек в день, и увиденное мной подтвердило эти слова. Оперирующая Монада, космические энергии — да дерьмо все это. Как и его прогнившие зубы, по которым плачут щипцы дантиста. Это был конец — полное разочарование во всех этих безумных историях и обещаниях об абсолютной свободе. Жаль, что я не смог оскорбить его, сказать ему, какая же он свинья с ужасным запахом изо рта, или что-нибудь в этом роде… Я остановился на мгновение. Изнутри шипела ненависть. Я должен был… Я должен…
В глубине сознания ощущалось какое-то волнение. Казалось, что я уже испытывал похожее переживание или оказывался в похожей ситуации или комнате. Этот подвал напоминал мне один из углов сарая бабушки. Свет в сарай пробивался точно таким же образом, сквозь потолочные доски. Тот же спертый воздух. И было еще что-то похожее, что извивалось и рвалось от меня, как рыба из рук. Мои мысли замедлились, почти остановились, и на мгновение мое сознание оказалось пустым. Казалось, что за мной кто-то наблюдал со стороны, и, как тогда в сарае, я испытывал лишь волнение, забыв про страх. Спирилен?! Я вспомнил проводимые с ним ритуалы. Затем сфокусировался на одной из точек на стене — и быстро, как только мог, отвел глаза в сторону… и на мгновение увидел его розовощекое улыбающееся лицо, которое тут же снова слилось с темнотой.
Внезапное умиротворение наполнило маленький подвал. Я не переставал бояться надвигавшихся событий, однако знал, что за мои деяния мне впоследствии не будет стыдно. Я вспомнил свою стычку с президентом муниципалитета в Станисте, когда уходил с работы. Я бы устроил то же самое и здесь. Я выживу и выберусь отсюда. Маловероятно, что меня заставят «собственноручно совершить самоубийство». Будут какие-нибудь грязные приемчики и какие-нибудь гнусные деяния, но я уверен, что выживу. Скорее всего, они какое-то время будут продолжать жестоко обходиться со мной, у меня будут синяки, я буду кричать, но я буду жить жизнью, освобожденной от очередной иллюзии.
Меня привели на этический совет, состоявший из Лоуренса Мэйо и двоих офицеров, которых я видел ранее в столовой. Насколько я знал, одного из них звали Бобом Косински. С серьезными лицами они сидели за одним маленьким столом, на котором лежало мое дело. Крепко держа за предплечья, меня привели два коротко стриженных мастера по карате. Я стоял перед ними с грязной тряпкой на запястье, которую мне повязали сразу же после того, как выпустили из подвала, в котором я провел всю ночь и часть утра. Они отняли у меня часы, так что я не знал, какое время суток было на улице, но судя по жаре можно было сказать, что надвигался полдень.
Лоуренс Мэйо сделал глубокий вдох и сказал:
— Ты совершил ужасный нравственный проступок, в результате которого твое поведение приобрело статус предателя. Ты будешь оставаться в этом статусе до тех пор, пока Лон Хибнер не вынесет иного решения. — Я пожал плечами, и Лоуренс Мэйо продолжил: — Находясь в статусе предателя, тебе запрещается пользоваться мылом и бритвенным станком. Раз в семь дней ты имеешь право помыться, но без мыла и любых других гигиенических средств. Запрещается пить чай или кофе, а также курить. Запрещается снимать с руки символ предателя. — Он показал на серую тряпку у меня на руке. — Запрещается говорить с людьми из нашей Церкви и за ее пределами. Запрещено любое общение, кроме обращения к приставленному тебе надзору. Это понятно?
— Да ничего не понятно. Я домой хочу.
Лоуренс Мэйо стал еще более серьезным.
— Ты прекрасно знаешь, что ты не можешь никуда пойти. Ты подписал контракт на сто тысяч лет. И теперь тебе придется раскаяться. Понимаешь, раскаяться, перестань вести себя как ребенок. Осознаешь положение своего статуса?
— Идиотство, — сказал я, стараясь говорить спокойно. — Я никогда ничего не подписывал. Какой контракт? Какие еще сто тысяч лет?!
Контракт на сто тысяч лет подписывали люди, вступающие в Космическую ОРГ. Многим из них казалось, что они вернулись в Космическую ОРГ, так как во время процессинга вспоминали, что в прошлых жизнях были офицерами Космических ОРГЗ на других планетах и в других вселенных. Контракт на сотню тысяч лет был уловкой для укрепления организации и разрыва всех контрактов с Мирфаксом, то есть всеми другими людьми вне сциоларгии.
Я был удивлен от того, как они пошатнулись от такого простого утверждения. Мэйо проморгался, после чего посмотрел сначала на одного, а затем и на другого офицера по этике, словно просил у них помощи.
— Хочешь сказать, что ты не сциоларг?
— Да конечно, нет. Я был одним из клиентов организации Лона Хибрена, оплатившим процессинг. С меня хватит всего того, что я пережил здесь, я хочу домой. Вы не имеете права держать меня. У вас будут большие проблемы, если вы не отпустите меня. Я передал письмо в посольство Югославии в Лондоне, где рассказал о том, куда направлялся.
Я понимал происходящее. Этим роботам не дано было понять, что Лон пригласил какого-то человека для особой миссии, который при этом не связывал себя никакими обязательствами с организацией и не подписывал никакого безумного контракта на сто тысяч лет. Скорее всего, даже сам капитан не знал всего этого. Когда они расскажут ему и начнут разбираться, кто здесь на самом деле допустил ошибку, у них будут большие неприятности. Эти трое пойдут на что угодно, лишь бы спасти свою шкуру.
Боб Косински решил взять дело в свои руки. Он откашлялся и, пытаясь удерживать спокойствие, обратился ко мне:
— Слушай, Боги. Никто не хочет держать тебя здесь против твоей воли. Кто-то, работая с тобой, совершил ошибку, и этот кто-то в лондонской ОРГ поплатится за нее. Если бы ты был одним из нас, мы бы тебя сразу вышвырнули. Твое отношение к Лону, хотя ты и сам знаешь, что он сделал для человечества, говорит о твоем загрязненном сознании. Мы изучили твое дело… — с печальным лицом он потряс головой. — Ты совершил ужасное количество преступлений в прошлых жизнях. Среди нас тебе нет места. Мне жаль, у тебя была редкая возможность очистить себя и достичь духовной свободы в этой жизни.
— Завязывай с этой ерундой, Боб. — Дело начало приобретать другой оборот, и намечался непривычный им ход развития событий. Здраво рассуждая, им нужно было отпустить меня, и они пытались свести опасные для них последствия такого решения к минимуму. Часть их плана заключалась в том, чтобы вызвать у меня чувство вины, чего им, явно, сделать не удалось. Я вдруг ощутил свое превосходство, словно был элегантно одетым джентльменом, стоявшим перед группой оборванцев, неожиданно спустивших штаны. В какой-то момент мне хотелось высказать им все, что накопилось у меня за все это время: об унижении старых членов, рабском повиновении, лжи об уровнях ОМ, которые они продают за бешеные деньги, об отношении к Джону Мак-Алистеру, первому Катару в истории человечества… Но вдруг внутри меня заговорил ангел-хранитель, напомнивший о том, чтобы я не протыкал шар, который сам и раздул.
— У тебя был шанс, которого у тебя больше не будет в последующих жизнях. Но это уже твоя проблема… Остается один вопрос — твоя связь с Церковью Сциоларгии после ухода. Ты не должен ни при каких обстоятельствах выдавать кому-либо нашу технологию. Если тебя попросят рассказать о нас, то твоим единственным ответом будет: «Без комментариев». Готов пойти на это?
— Если меня отпустят, то да.
— Ты хотел написать книжку о Сциоларгии, так?
— Мне больше не интересна эта тема. Все, что я хочу, так это больше вас не видеть.
— Очень хорошо. Мы хотим того же. Все же, если ты напишешь книгу, то будешь обязан передать ее на рассмотрение нашему офису Охраны, чтобы тот дал добро на ее публикацию. Если же ты не сделаешь этого, то я не завидую твоей участи. Ты же знаешь, что мы можем уничтожить тебя, твою семью и того издателя, что осмелится опубликовать такую книгу.
Я кивнул головой, вспомнив материалы по обращению с врагами сциоларгии, которые тайком прочитал в офисе Охраны лондонской ОРГ. Они не могли уничтожить меня после моего выхода из их притона, однако могли сделать мою жизнь несчастной.
— Хочешь что-нибудь добавить?
Я начал мысленно прокручивать воспоминания. Я никогда больше не увижу понравившихся мне в лондонской ОРГ людей. Их образы скоротечно пробежали у меня в голове. Они навсегда останутся лишь в прошлом. В моем отъезде было что-то печальное, однако стремление вернуться домой к Ненаду, Стевичу и Лидии было куда сильнее всего остального.