Затем я ясно отметил для себя, что нахожусь вне тела. Несколько раз у меня мелькала эта мысль, но я тут же отбрасывал ее, полагая, что это лишь очередная хитрая девиация моего эго, поднимающего голову при каждом удобном случае. Но теперь я точно ощущал себя снаружи своего тела?!. Это было очевидно. Я был… трудно сказать, где, но приблизительно немного за своим телом и вокруг него. Словно мог разглядеть затылок, шею и в то же время отчетливо наблюдать за всем происходящим глазами. Я попытался перехитрить человеческое сомнение, сравнивая открытие «Интенсива» с потоком любви, но на этот раз мне ничего не помогло. Нужно было пойти по другому пути.
Я начал приглашать участников для консультации. Нельзя оставаться пассивным, нужно следить за каждым словом участника и незамедлительно реагировать на него. Участники вставали на колени и внимательно внимали моим словам. Милада попала в кризис. Я заметил это еще тогда, когда она сидела на своем месте. Медитация проходила тяжело, она с трудом произносила слова, а в качестве содержимого ее сознания выступали жалобы и отсроченное решение больше никогда не приходить на «Интенсив». Она преклонила колено со стеклянными остановившимися глазами.
— Как все продвигается?
— Плохо. Содержание сознания ни к черту, не могу выцепить чего-нибудь стоящее. Я думала, что «Интенсив» — самое ценное, что есть на этом свете, но теперь мне кажется, что я ошибалась.
— Слушай, Милада, ценное содержимое — совсем не обязательное требование для техники. Содержимое сознания, мерзкое или прекрасное, имеет равную ценность. Все, что нужно, — это общаться с мыслями и чувствами, дать им свободу выразиться, отпустить и полностью опустошить свое сознание. Понимаешь? — Она молча кивнула. — Нет ничего ценнее «Интенсива» на этом свете, ты сейчас в кризисе и поэтому считаешь, что это не так. До Истины добраться нелегко, мы должны пройти через кризис. Как говорилось ранее — дорога к выходу из кризиса проходит через кризис. Понимаешь?!
— Да, я понимаю, но я потеряла всякий стимул. Я не хочу прямого переживания Истины. У меня нет ни охоты, ни желания, это все ерунда.
Я наклонился вперед и дотронулся до ее лица.
— Слушай меня внимательно. Это грязная уловка твоего ума! Сколько раз ему уже удалось перехитрить тебя в жизни? Помнишь, как ты хотела изучать медицину, а потом потеряла всякий стимул и распрощалась с этим желанием? Ты пошла в физиотерапию, так как хотела работать со слепыми детьми. Твой разум снова перехитрил тебя — ты думала, что это ты потеряла всякое желание, однако об этом позаботился твой ум. Осознаешь эту уловку? Он кидает тебе кость, чтобы снова дать тебе ее погрызть. Не позволяй поступать ему так с тобой. Будь настойчива! Я не прошу тебя прилагать нечеловеческие усилия, работай так усердно, насколько это в твоих силах, какими бы малыми они ни оказались. Глубоко внутри ты должна понять, что Истине нет цены. БУДЬ НАСТОЙЧИВА!
Выражение ее лица переменилось. Она с улыбкой кивнула головой и, моргнув глазами несколько раз, сказала:
— Я постараюсь.
Я понимал, что работа была сделана. Она вернулась на место, и я услышал, как она говорила японке:
— Видишь, что значит хорошее слово! Когда ты слышишь его, ты становишься другим человеком.
Я сохранял равнодушное лицо, наблюдая за реакциями людей, сидящих на двух противопоставленных кроватях. Они оживились, и я понял, что они тоже подойдут ко мне один за другим. Интересно, где же я приобрел эту способность убеждать так быстро и эффективно людей на «Интенсиве», в то время как в повседневной жизни таким навыком я не обладал? Проверяя их технику выполнения тренинга, я всегда подбирал нужные слова. В таких коротких беседах я старался показать, что понимал то, о чем они говорили: жалобы, страдания, их нравственные проступки в жизни. Я возвращал их обратно на путь, чтобы они продолжали выполнять технику. Остальные истории на «Интенсиве» не имели никакой ценности. В сообщении Мастера должна быть сила в сжатой форме. Ему нельзя останавливаться, чтобы поразмышлять над следующей мыслью, она должна появляться автоматически.
Я вспомнил подход к работе Кали в Санта-Барбаре и теперь понимаю, что он был ошибочным. Она несколько минут общалась с участником, ставя в пример саму себя, в то время как участник хотел лишь поговорить с Учителем о собственных страданиях. Она смотрела куда угодно, но не в глаза участника, словно искала помощи извне. Я должен был признать против своей воли, что и у Халинга был тот же подход. Он рассеянно выслушивал проблемы и в большинстве случаев советовал участникам продолжать практиковать технику, несмотря на то, что многие из них никак не могли понять принципа ее работы. Я превосходил их как Мастер…
Мне вспомнились слова Йогендры о том, как ему удавалось подбирать нужные ответы на вопросы в ходе «Интенсива»: «Я фокусируюсь лишь на одном человеке, с которым разговариваю, и полностью открываюсь. Я воспроизвожу первое, что приходит в голову, и оно облекается в нужное слово». Кен Гамильтон аналогичным образом отзывался о Кроули. Тот не осыпал всех однотипными ответами. Когда Кен сказал об этом Кроули, тот ответил: «Как же ты не понимаешь, что перед тобой не один и тот же человек? Я должен дать такой ответ, который будет соответствовать уровню понимания именно этого человека».
Питер Пэрриот никак не объяснял эту способность, хоть и обладал ею. Я наблюдал за несколькими его беседами с посетителями, которые ему задавали вопросы, находящиеся за пределами его компетенции. Рассеянно, словно медиум в легком трансе, он смотрел сквозь человека, приводил несколько общих утверждений, а затем сразу же давал ответ на вопрос. Его ответ всегда был немного бредовым, однако задающему вопрос казался самым правильным. Они уходили от него с ощущением, что услышали от Мастера то, что должны были услышать.
Я понимал, что поступаю точно так же, и что в таком общении существовало лишь принятие, открытость и никакого удивления. Я не мог, как те трое, быть полностью открытым в повседневной жизни, но я целиком и полностью открывался на «Интенсиве». Такой открытостью я засасывал участников, как пылесос, и моя концентрация над склоненным передо мной человеком приобретала невероятную остроту. Я видел его насквозь, не пропускал ни единой его мысли, ни единой микрогримасы рта. Люди возвращались на место в другом состоянии, нежели с тем, с которым они подходили ко мне. Я безошибочно вонзал руку в их души, дергая за верные нити, резонировавшие нужным образом на протяжении долгого времени. Это был тот самый звук колокола в деревенской церкви из детской бабушкиной истории о мальчике, которого забрали цыгане, и о звуке колокола, благодаря которому он, уже состарившийся, отыскал верную тропу к себе в деревню.
— Я бы хотел ощутить другого человека, но я сбит с толку, так как не знаю, как объединить это с техникой. Изучив технику на первом «Интенсиве», я думал, что она навсегда осядет во мне. И теперь я опять не знаю, что мне делать, — сказал Бейн, музыкант с тонкой бородкой, которую он теребил длинными пальцами гитариста, пока пристально смотрел на меня.
— Я понимаю твое смятение. Одними желаниями тут не помочь. Всю свою жизнь ты хотел понять, что же собой представляет другой человек, и что же будет, если ты это разузнаешь? Ну, ты не узнал! Сначала ты должен разобраться с тем, что же для тебя сейчас действительно представляет этот человек. Затем сфокусируйся на нем, стараясь ощутить его напрямую. Намерение — это не желание, это усилие воли, где ты прямо переходишь к действию. Понимаешь?
— Понимаю?! Я думал, что такое желание первично.
— Знаю, многие так думают. Но есть одно главное отличие. Я бы хотел сейчас выпить прохладного соку в ресторане. Однако я не встаю со стула и не иду в ресторан. Но мое желание остается. А теперь я хочу выпить стакан воды, — показал я на стол рядом, — вот, — я протянул руку, взял стакан и выпил. — Видишь разницу?
— Да, — кивнул он, — вижу.
— Именно так, Бейн. Разница в желании, которое требуется воплотить в действие. Вот и все!
Оля Ризакович, длинноволосая горшечница с серыми глазами, пришла на «Интенсив» по совету Гончара. Она была похожа на благородную перуанскую ламу: стройная и высокая, с длинной шеей и узким лицом, тонкими руками с длинными пальцами. Ее лицо выражало презрение интеллектуала, знающего обо всем наперед других, но мимо которого жизнь проходила, не задевая. По словам Лона Хибнера, к таким людям относились те, кто был не в состоянии встретиться с жизнью лицом к лицу, в результате чего человек вынужден был становиться интеллектуалом. С самого начала «Интенсива» она следила за людьми и их реакциями, анализировала все вслух и приводила разные умные выводы: мы занимаемся не просветлением, но Мастер интерпретирует появляющиеся временами нервное истощение и галлюцинации, как проявления просветления. Она преклонила колени на коврике перед моими ногами и жалобно произнесла:
— Я думаю, что это безнадежно.
— Я понимаю. Скажи мне, как ты выполняешь технику? Опиши мне твой подход. Когда партнер дает тебе команду, ты закрываешь глаза… и?..
— Затем я жду, пока что-нибудь не появится у меня в сознании, смотрю на содержимое с разных углов, и если оно представляет какую-то ценность, сообщаю об этом своему партнеру.
— Слушай, Оля. В технике не говорится о том, что нужно ждать, пока что-то появится в сознании. В технике говорится о том, что нужно найти объект — того, кем ты сейчас являешься, — и непосредственно и целенаправленно сфокусироваться на переживании этого объекта. В технике не говорится, что нужно рассматривать содержимое со всех углов и судить о его ценности. Просто сообщай обо всем, что тебе приходит в голову, без всякого анализа и оценок.
— Но вся моя жизнь построена на здравой оценке ценностей.
— Конечно, поэтому-то тебе никогда и не удавалось достичь просветления в жизни! Займешься рациональным анализом после «Интенсива». Пока ты здесь, хватайся за простоту. Впереди нас ждут три дня, и просветление не обойдет тебя стороной. На «Интенсиве» есть одна поговорка: «Пока умные острят, безумные просветляются». Возвращайся на место и выполняй технику!