С другой стороны, как ни кроток и послушен племянник писателя, А. П. Карепин, но, присматриваясь к нему даже по тем отрывочным материалам, которые имеются в нашем распоряжении, можно заметить в его характере несомненные тенденции к своеволию и деспотизму. При том же эти тенденции носят не менее своеобразную окраску, чем его анекдотическая кротость. Я имею в виду, прежде всего, его болезненностранную ревность к своей воображаемой будущей невесте. Впоследствии эта ревность нашла себе реальное выражение в его отношении к своей жене. В. С. Нечаева с большим основанием высказывает предположение, что этот племянник писателя изображен им в «Вечном муже» в образе Павла Павловича Трусоцкого. За это говорит и внешняя кротость Трусоцкого, и его болезненная деспотичная ревность к своей будущей невесте, и его планы жениться на совсем юной девушке. Впрочем, некоторые штрихи этого образа, по-видимому, взяты Достоевским и от других лиц, в том числе от своего отца (например, его болезненная подозрительность, в частности эпизод с поисками любовника под кроватью – см. с. 52).
Вообще, если мы обратимся к творчеству Достоевского, то увидим, что в созданных им типах выступание обоих полюсов в одном и том же характере сказывается сплошь и рядом с исключительной силой. При этом в одних характерах преобладающую роль играют элементы кротости, в других – своеволия. Подобные проявления биполярности можно наблюдать, например, в поведении Раскольникова, Шатова, Дмитрия Карамазова и др. Дмитрий Карамазов и Катерина Ивановна, как про них в романе говорит Хохлакова – «оба губят себя неизвестно для чего, сами знают это и сами наслаждаются этим». Про Версилова («Подросток») сын его пишет: «Он был всегда со мною горд, высокомерен, замкнут и небрежен, несмотря, минутами, на поражающее как бы смирение его передо мною». Про ту самую Наташу Ихменеву («Униженные и оскорбленные»), которая с таким экстазом готова была принять всякую муку от любимого ею Алеши, автор, анализируя их отношения, пишет несколькими страницами ниже: «Наташа инстинктивно чувствовала, что будет его госпожой, владычицей, что он будет даже жертвой ее. Она предвкушала наслаждение любить без памяти и мучить до боли того, кого любишь, именно за то, что любишь, и потому-то, может быть, и поспешила отдаться ему в жертву первая…»В некоторых случаях развитие обоих полюсов, как своевольного, так и кроткого, может быть настолько интенсивным, что придает личности своеобразную характерологическую пестроту. Пестрота эта отнюдь не носит характера «золотой середины». Наоборот, подобная встреча противоположных тенденций придает личности противоречивую и даже болезненную окраску. В отличие от преимущественно кротких и преимущественно своевольных такие характеры можно назвать равнополярными.
Отмечу попутно, что понятие равнополярности относится не только к эпилептоидным характерам, но и к шизоидным и циклоидным. Таким образом, могут быть равнополярные циклоиды, в психической жизни которых и депрессивный и гипоманиакальный полюсы выражены с одинаковой или почти с одинаковой интенсивностью. То же самое можно сказать и относительно равнополярных шизоидов.
Само собой разумеется, что провести резкую границу между «преимущественным» и «равным» не представляется возможным. Поэтому и при таком тройном делении далеко не всегда легко решить, к какому типу отнести ту или иную отдельную личность. Хорошим примером в этом отношении может служить неоднократно уже упоминавшаяся выше Ел. А. Иванова. Я отношу ее к «преимущественно кротким», однако развитие своевольного полюса в ее характере сказывается временами с такой силой, что в общем итоге [207] почти подводит ее к той границе, за которой начинается уже равнополярность. Действительно, наряду с доходящей до абсурда жалостливостью и стремлением к самопожертвованию, нередко встречаются и такие ее признания и поступки, в которых не знаешь, чего больше – кротости или гордости. Приведу в качестве примера следующие ее слова о своем отношении к людям: «Для меня все человечество делится на две части. Одна – почти все люди – мир страждущих, я их бесконечно жалею. Жалость все закрывает. Здесь не может быть речи ни об уважении, ни об неуважении… Просто – жалко… Другая часть – это те, кто ставит себя выше других. По отношению к ним я насмешлива, замкнута и недоверчива. Их я просто не уважаю, и с ними не считаюсь… Пусть думают, что хотят, мне до них дела нет…»Еще более рельефно выступает своеволие Ел. А. в ее попытке самоубийства. В данном случае она приближается к одному из наиболее своевольных образов, созданных Достоевским, а именно к Кириллову в «Бесах». Приводя это сравнение, я имею в виду те душевные движения, которые в последний момент толкнули ее броситься с третьего этажа. Вот что говорит она в своей автобиографии: «…В первый раз, часов в 12 дня, я не нашла в себе воли броситься вниз. Пришла сюда снова к вечеру. В эту минуту вопрос для меня сводился не к тому, что жить или нет, а к «смею или не смею» перешагнуть границу жизни. Конечно, верх взяло мое властное гордое «я» [208] . Как! я не смею? Этого быть не может! И конечно, я посмела…»
Мы рассмотрели среди представителей рода Достоевских целую грамму «преимущественных» и «равнополярных» проявлений своеволия и кротости. Но кроме того, в некоторых случаях можно отметить случаи исключительного, так сказать монополярного, развития какого-либо одного полюса при отсутствии проявлений его антагониста. Таковыми являются, например, монополярно-кроткая мать писателя или монополярно-своевольная его кузина О. И. Войнарская. Подобного же рода своеволие можно видеть у племянницы писателя, Н. А. Ивановой. Нужно, впрочем, всегда иметь в виду, что подобная монополярность может быть только кажущейся. А именно, она может объясняться не действительным положением вещей, а просто недостатком собранного материала. В таких случаях при более полном и глубоком изучении данного характера удается обнаружить и скрытые в нем противоположные тенденции [209] . Вскрытие же в той или иной личности только одного полюса в значительной мере лишает ее рельефности, как бы уплощает ее. Лишь нащупав противоречия данного характера, мы начинаем понимать его динамику, после чего он встает перед нами не как обрывок мертвой схемы, а как живая личность. В этом секрет всякой хорошей характеристики, действительно оживляющей того, к кому она относится.
Чтобы покончить с анализом своевольно-кроткой полярности, необходимо хотя бы в нескольких словах коснуться вопроса о тех изменениях, которые она может претерпевать во времени, на протяжении индивидуального развития личности. К сожалению, эта область еще ждет своего исследователя. По-видимому, во взаимоотношениях полюсов своеволия и кротости существует гораздо меньше правильности, чем, например, в волнообразных сменах настроения у циклоидов или постепенном надвигании анестетического полюса у шизоидов. Действительно, в одних случаях, по-видимому более частых, с годами можно наблюдать как бы постепенное надвигание кроткого полюса (Ф. М. Достоевский, Ел. А. Иванова), в других – наоборот – своеволия (отец писателя). Несомненно, что большую определяющую роль в подобных изменениях могут играть внешние (экзогенные) факты, как это мы видели на примере Ф. М. Достоевского.
Отметим в заключение необычайное богатство и частоту таких амбивалентных одновременных проявлений своеволия и кротости в поведении героев Достоевского. Особенно это относится к их сексуальным отношениям. Укажем хотя бы на садомазохическую установку Наташи по отношению к Алеше в «Униженных и оскорбленных», как об этом можно судить по приведенным выше цитатам.Перейдем теперь к выводам и заключительным положениям из нашего анализа своевольно-кроткой полярности.
На ряде примеров, взятых из генеалогии и творчества Достоевского, а также путем анализа его собственного характера, мы рассмотрели разнообразные и прихотливые сочетания своеволия и кротости. В одних случаях оба эти полюса была развиты с одинаковой или почти с одинаковой интенсивностью, в других – давало себя знать явное преобладание одного полюса над другим, и, наконец, в-третьих, создавалось впечатление даже исключительного развития только одного полюса. Та пропорция, в которой в данной личности развиты тенденции, с одной стороны, своеволия, с другой – кротости, я называю своевольно-кроткой, или релятивной [210] .
Таким образом, релятивная пропорция является тем же по отношению к эпилептоидным характерам, чем по отношению к шизоидным и циклоидным являются пропорции чувства (психестетическая) и настроения (диатетическая).
В связи с этим о структуре эпилептоидного характера можно сказать то же самое, что было установлено Кречмером по отношению к двум выделенным им типам пропорций и характеров, а именно: только тот владеет ключом к пониманию эпилептоидных характеров, кто знает, что большинство эпилептоидов отличается не одним только чрезмерным своеволием или кротостью, но обладают тем и другим одновременно.
Из трех рассмотренных нами пропорций релятивная оказывается в роде Достоевских наиболее часто и богато представленной. Все это создает предпосылку к тому, чтобы признать род Достоевских, как преимущественно эпилептоидный. Однако более уверенно это можно сделать лишь на основании учета других особенностей эпилептоидного характера в их распределении среди представителей изучаемого нами рода. К этой задаче мы теперь и перейдем.
Если, как мы видели выше, шизоидам, наряду с соответствующей пропорцией, свойственна замкнутость, а циклоидам – общительность, то эпилептоидный характер, кроме рассмотренной выше пропорции, также отличается своеобразными особенностями. Многочисленные исследователи эпилептоидного характера в общем довольно согласованно отмечают следующие его главнейшие особенности: эпилептоды отличаются исключительной, в некоторых случаях доходящей до абсурда, педантичностью, аккуратностью, мелочной обстоятельностью. Как в разговорах, так и в литературном стиле у них всегда более или менее сильно дают себя знать повышенное внимание к мелочам и любовь к подробностям. Другой их ос