Интересный сюжет сообщил Д. В. Шаскольский. Пчеловод Б. М. Музалевский заявил небольшой доклад на сессии. Летом 1936 г. он был рядом с институтом Лысенко и заехал туда, чтобы получить подтверждение. Лысенко заинтересовался биологией пчелы, и в конце длинной беседы Музалевский спросил, как Лысенко удаются такие крупные дела. На что получил краткий ответ: «Я имею право входа» [294] .
При подготовке хода IV сессии в желательном для начальства направлении была развернута и весь ноябрь шла газетная кампания против Левита и его института. В декабре Левит был исключен из партии (понятно, что он был смещен с поста генерального секретаря Оргкомитета конгресса). Накануне сессии влиятельная «The New York Times» сообщила, что VII конгресс по генетике в Москве отменен советским правительством, что профессора Н. И. Вавилов и И. И. Агол арестованы в Киеве (там готовилась медико-биологическая конференция с богатой генетической секцией), что проф. С. Г. Левит подвергается травле [295] . После торжественного открытия IV сессии, перед началом научной программы, газеты напечатали официальный ответ, составленный так, что не оставалось сомнений в новом официальном статусе Вавилова и Лысенко: Вавилов, чей арест отрицался, будет критиковать «научные взгляды молодого ученого Лысенко», а последний будет защищать от Вавилова дарвинизм (взятый Агитпропом на службу) [296] .
На декабрьской IV сессии 1936 г. было четыре основных докладчика: Вавилов, Лысенко, Серебровский и Мёллер. Лысенко затронул два вопроса. Первый – «повышение качества посевного материала растений самоопылителей путем внутрисортового скрещивания» – был ранее подвергнут уничтожающей критике П. Н. Константиновым с соавторами, которые показали невозможность «обновления» сорта на основе «брака по любви», т. е. случайного скрещивания. (В опубликованном варианте [297] из речи Лысенко изъяты выпады в адрес Константинова и Лисицына.) Второй вопрос – тот самый ламарксизм : «переделка природы растения путем воспитания». Лысенко оказывает знаки почтения Вавилову (есть в стенограмме – урезаны в публикации) и старается обойтись без слова «ламаркизм», скомпрометированного в философской дискуссии: «…все абсолютно [генетики] несли одно – разве можно путем воспитания менять природу растения. Да это ламаркизм. На самом деле, товарищи, если из этого получается дело, а я дальше покажу, что получается, тогда это не ламаркизм, потому что ламаркизмом называется то, после чего дело не получается ( Аплодисменты ).
Дело заключается вот в чем. Никто не признает ламаркизм, и большего врага ламаркизма, как Презент, по-моему, трудновато найти ( Аплодисменты ).
И в то же время Презент не только поддерживает эту ламаркистскую вещь, которую я проповедую, но просто является, пусть он опровергнет и скажет, что я не прав, душой этого дела ( Аплодисменты )» [298] .
Лысенко стесняется слова «ламаркизм». До него не дошли впечатления от беседы Сталина с бюро ячейки ИКП в декабре 1930 г. Он не мог знать, что в 1906 г. некто «К. Ст.» писал на грузинском языке в провинциальной газете о своих симпатиях к неоламаркизму. В те годы на этот факт обратил внимание, вероятно, лишь один политик: полагают, что не он писал свой доклад, но он читал материалы и редактировал его [299] . В скором времени генетики ощутят последствия этого внимания.
Вавилов старательно избегал конфронтации и демонстрировал лояльность партийному руководству. Он настаивал, чтобы Г. Мёллер не касался генетики человека и ламаркизма. Но Мёллер (пославший в мае письмо Сталину о евгенике, где назвал представления Лысенко – Презента «пустой фантазией» [300] ), поддержанный Кольцовым, объединил эти вопросы в заключительной части доклада. Он другими словами повторил аргумент Филипченко 1925 г., известный ему от Кольцова, стойкого защитника генетики, ставшего на IV сессии 1936 г. лидером наиболее активной антилысенковской части аудитории. Основную часть его доклада читает Кольцов. Поблагодарив Кольцова, Мёллер читает заключение, замененное в опубликованной стенограмме тремя вялыми бессодержательными фразами. Приведем этот энергичный фрагмент.
«Мы должны удвоить наше внимание, чтобы не только высоко держать знамя в больших теоретических разделах нашей области, но даже еще выше в отношении той связи теории с практикой, какую мы покажем. Если, однако, наши выдающиеся практики будут высказываться в пользу теорий и мнений, явно абсурдных для каждого обладающего хотя бы элементарными знаниями в генетике, как положения, выдвинутые недавно Презентом, Лысенко и их единомышленниками, то ученые, являющиеся друзьями СССР, будут глубоко шокированы, ибо в данном случае стоящий перед нами выбор аналогичен выбору между знахарством и медициной, между астрологией и астрономией ( Аплодисменты ), между алхимией и химией.
Наконец, необходимо отметить, что если бы ламаркизм, идейная группа которого боролась здесь против генетики, получил здесь широкое распространение, то этим была бы создана благодатная почва для сильной идеологической поддержки претензий фашистов, верящих в сохранение зародышевой плазмы.
Должен казаться совершенно естественным вывод, что поскольку пролетарии всех стран и особенно колониальных в продолжение долгого времени были в условиях недоедания, болезней и при отсутствии возможностей для умственного труда и фактически были рабами, то они должны стать за это время по своим наследственным задаткам и биологически низшей группой по сравнению с привилегированными классами ( Аплодисменты ), как в отношении физических, так и умственных черт. Ведь согласно этой теории подобные фенотипические признаки должны были в некоторой степени отразиться и в половых клетках, развивающихся как часть соматических тканей.
То обстоятельство, что эта порочная и опасная доктрина была бы логическим следствием ложных ламаркистских предпосылок, которые в настоящее время выдвигаются противниками генетики, должно заставить взяться с особенной резкостью поддерживать перед всем миром критическую научную концепцию наследственности и изменчивости. Обострение борьбы с фашизмом, свидетелями которой мы в настоящее время являемся, делает это особенно настоятельным ( Продолжительные аплодисменты )» [301] .Глава VIII РАННЯЯ МЕДИЦИНСКАЯ ГЕНЕТИКА
«Левит Соломон Григорьевич родился 6 июля 1894 г. в небольшом городке Вилкомире Ковенской губернии (ныне – гор. Укмерге Лит. ССР) в очень бедной семье (отец – инвалид, работал сторожем). Из четырех сыновей лишь С. Г. (младший) сумел получить образование исключительно благодаря собственной инициативе и настойчивости (в письме – воспоминаниях, написанных по просьбе В. П. Эфроимсона в 1965 г., моя мама пишет «Он сам пошел в школу»). По ее же словам, в городе не было, пожалуй, более бедной семьи; так, например, моя бабушка старалась покупать более черствый хлеб «чтобы меньше ели». Огромное желание учиться и очень рано проявившиеся незаурядные способности маленького ученика привлекли внимание преподавателей. Благодаря их помощи и поддержке С. Г. уже с 10 лет начал работать – репетиторствовать. Первое время учеников подыскивали ему сами преподаватели. В дальнейшем весьма успешная работа С. Г. в качестве репетитора [с 10 лет] позволила ему не только окончить Городское училище и Вилкомирскую гимназию, но и помогать родителям.
С. Г. пришлось некоторое время заниматься преподавательской работой и после окончания гимназии, чтобы заработать на поездку в Россию для продолжения учебы и чтобы как-то обеспечить родителей (старшие братья довольно рано покинули семью).
В 1915 г., последним поездом – шло наступление на Литву немецких войск – С. Г. уехал в Петербург, где поступил на юридический факультет университета, но очень скоро стал студентом медицинского факультета I-го МГУ.
В 1919 г. С. Г. был мобилизован в качестве фельдшера в Красную Армию; затем, после того как очень тяжело переболел тифом, был демобилизован – для продолжения учебы.
В 1921 г. С. Г. вернулся в родной город (Литва уже не входила в состав России) за своей невестой (моей мамой). Родителей его уже не было в живых…» – писала для меня Тиля Соломоновна Левит, дочь С. Г. Левита.
В это время еврейская молодежь России стояла перед выбором одного из двух путей: преследование национальной идеи (религиозной, в конечном счете отъезд в Палестину) или же преследование идеи интернациональной. С. Г. Левит поначалу входил в Бунд, а после раскола Бунда вступил в большевистскую фракцию РСДРП.
Приведу здесь фрагмент телефонного разговора с Раисой Павловной Мартыновой, сотрудницы С. Г. Левита, 8 октября 1987 г., как он записан Тилей Соломоновной: «С. Г. очень уважал Н. И. Вавилова, дружил с ним. С Кольцовым – очень хорошие, очень уважительные отношения. Они ходили всегда на конференции в институты друг к другу. С. Г. выступал иногда с критикой евгенических взглядов. Н. К. Кольцов возражал, иногда отмалчивался. Их расхождения имели политическую основу». И еще один: «Очень чтил С. Г. работы Четверикова. Его брат, математик Н. С. – работал в Медико-генетическом ин-те. В трудные для Ник. Серг. годы и Ардашников, и Мартынова ему помогали – продуктами и т. д.».
Речь здесь идет об арестах Н. С. Четверикова. Зоя Софроньевна Никоро рассказала о том, что предшествовало одному из его арестов. В кольцовском институте женщина, занимавшаяся политпросвещением, кричит через коридор: «Николай Сергеевич, почему Вы не были на политинформации?» – Он кричит с другой стороны: «Я не вычитываю свои убеждения из утреннего номера “Правды”». З. С. Никоро посоветовала ему не ночевать дома, но он не послушал совета и был арестован.
Медико-Генетический Институт
Соломон Григорьевич Левит (1894–1938) по окончании 1 МГУ и службы в качестве фельдшера в Красной Армии, в 1921–1928 гг. работал в отделении клинической терапии проф. Д. Д. Плетнева. Организовал кружок врачей-марксистов при I МГУ и играл важную роль в Обществе биологов-материалистов Комакадемии. В 1925 г. стажировался в Германии (в лаборатории физической и коллоидной химии П. Рона); в 1929 г. опубликовал монографию «Геморрагические диатезы. Болезнь Верльгофа и сходные с ней патологические формы». В 1926–1930 гг. он был ученым секретарем Общества врачей-материалистов при Комакадемии. Одно время Левит держался ламаркистских воззрений.