полного выявления признака (примеры подобного рода, по-видимому, особенно часто встречаются в психиатрии).
Подводя итог сказанному, вернемся к вышецитированному мнению Гольдшейдера. Верно ли, что мы никогда не поймем индивидуальных особенностей течения какого-либо заболевания? Приведенный материал достаточно ясно доказывает, что для такого пессимистического вывода не только нет никаких оснований, но что мы уже сейчас обладаем достаточным числом средств, чтобы эти «индивидуальные особенности» объяснять. Одно, конечно, несомненно: если продолжать идти по прежнему пути, если продолжать эмпирически объединять воедино разные биологические феномены лишь на основании внешнего их сходства (пусть даже полного), то в таком случае мы действительно никогда не поймем различий, имеющихся в пределах этого сходства. Гораздо, однако, правильнее не просто мечтать о «биологических проблемах», а уметь использовать те конкретные факты, которые биология уже доставляет.
В истории каждой науки имеются периоды бурного роста, сменяющиеся временами застоя, а иногда и упадка. Последний наступает тогда, когда тот запас идей, которым жила и развивалась предыдущая эпоха, уже исчерпана и не может служить больше путеводной звездой для новых конкретных исследований. Еще хуже дело обстоит в том случае, когда новые факты противоречат старым теориям.
Тогда кризис неизбежен. Этот кризис всегда порождает пессимизм у одних, идеалистические и агностические теории у других, мечтательное пустословие – у третьих. Но не им суждено вывести науку из тупика. И лишь той теории, которая сумеет «пахать поглубже», которая сумеет, использовав все то ценное, что накоплено старым опытом, воздвигнуть новую базу для дальнейших исследований – лишь ей суждено блестящее будущее.
Сказанное относится и к патологии. Не впервые и она в тупике. Довирховские «кразы» и «дискразии» ее в свое время к этому привели. Заслуга Вирхова и его предшественников (Морганьи) заключалась в том, что ими была предложена новая теория строения организма – анатомического и гистологического. Тогда пресловутые «смешения соков» исчезли как дым. Перед патологией открылись новые перспективы – построить анатомический и гистологический фундамент под каждую патологическую форму. И этот фундамент, иллюстрирующий некоторую форму строения того или иного заболевания, многочисленными и кропотливыми трудами многих патологов для подавляющего большинства случаев построен. Дальше идти только этим путем невозможно, ибо, во-первых, почти все основное, доступное гистологическому анализу, изучено, а во-вторых (и главное), накопилось достаточное число фактов, доказывающих, что в пределах анатомо-гистологического тождества имеются глубокие биологические различия и что нет, стало быть, никакой уверенности в том, что обработанные таким путем два идентичных случая действительно тождественны (даже при одновременной идентичности клинической). И мы стоим снова перед кризисом. «Два больших переворота последнего пятидесятилетия, которые совершила патологическая анатомия и бактериологическое толкование болезней, привели нас, несмотря на блестящие завоевания и успехи, в тупик» (Зауэрбах). И растерянные, многие зовут обратно к дискразиям, готовые охотно ликвидировать то ценное, что накоплено благодаря Вирхову (Ашнер и др.).
Генетика идет на помощь этому кризису. По удачному определению Серебровского [350] , она также является наукой о строении организма, строении своеобразном – из хромосом и генов. И как видно из всего вышеизложенного, анализу, диференциации подобного типа строения поддаются и те случаи, которые анатомически и гистологически кажутся идентичными. Энергичная разработка всего патологического материала с точки зрения такого типа строения – благодарная задача, очевидно, не одного поколения врачей.
То же относится и к другому краху – к вопросу о «бактериологическом толковании болезней». На смену такому толкованию, оказавшемуся в одной части случаев грубо ошибочным, а в другой (напр., туберкулез) явно недостаточным, но с учетом всех его достижений – генетика доставляет богатейшие возможности для искания этиологии.
И в заключение несколько слов о том, к сожалению, довольно распространенном мнений, будто генетика противоречит основам социально-профилактического направления советской медицины. Более или менее вдумчивый анализ всех приведенных выше фактов должен показать, что такое мнение не только ни на чем не основано, но что именно генетика способствует подведению научного фундамента под профилактическую систему. В самом деле, выше мы произвели довольно, правда, грубое деление всех патологических форм на три основные группы: 1) паратипические, 2) генотипические и 3) смешанные. Уже из этого деления явствует, что первая группа болезней подлежит целиком ведению социально-профилактической медицины. То же, по сути дела, приходится сказать и о группе третьей, поскольку трудно надеяться на большие успехи практической евгеники в ближайшие годы. Да и при наличии последних – мероприятия здравоохранения должны были бы идти как по линии улучшения генотипа, так и по линии защиты последнего от неблагоприятных внешних воздействий. В отношении этих двух групп роль генетики заключается в том, что она способствует выяснению соотносительной роли генотипа и паратипических наслоений в каждом отдельном случае, указывая тем самым путь к устранению последних. Что же касается второй группы, то заслуга генетики перед практической медициной заключается уже в том, что она предохраняет последнюю от опасных иллюзий: само собою разумеется, что не путем улучшения условий труда и быта удастся ликвидировать мутационный процесс. Столь же, однако, ясно, что лишь социалистическому обществу по плечу такие евфенические мероприятия, которые дадут возможность наилучшего развития всем хорошим задаткам генотипа. Режим же капиталистической эксплоатации неизбежно приводит к гибели и ценнейший геноматериал.
Вообще же необходимо признать, что проблема евгеники в социалистическом обществе никем до сих пор серьезно еще не ставилась (статья А. С. Серебровского [351] является в этом смысле первый попыткой). Но уже сейчас есть основания утверждать, что будущее и в этом смысле сулит нам грандиозные и увлекательные перспективы.
Человек как генетический объект и изучение близнецов как метод антропогенетики{30} С. Г. Левит
I. Человек как объект генетики
Антропогенетику иногда совершенно неправильно отождествляют с евгеникой. Но и среди тех авторов, которые содержание этих областей довольно ясно различают, приходится встречаться с мнением, что генетика человека может претендовать исключительно лишь на прикладную роль, базируясь в своих построениях на теоретических предпосылках, установленных генетикой экспериментальной.
Такое мнение становится теперь с каждым днем все более устарелым. Нет сомнения, что отдельные виды растений и животных требуют своей частной главы генетики, совершенно необходимой в первую очередь для прикладных целей (изучение наследственных элементов вида, способов их наследования, географического их распространения и др.). Столь же, однако, несомненно, что эти частные закономерности, обнаруживаемые при изучении того или иного вида, сплошь и рядом входят составной частью и в основы общей генетики. Действительно, изучение почти каждого вида растений и животных вносит элементы нового в основные теоретические положения генетики, обогащает их, а иногда заставляет под новым углом зрения пересмотреть старые, уже установившиеся положения. Достаточно указать на генетику пола и различные объяснения при толковании признаков, сцепленных с полом, напр. у птиц и насекомых. Генетика так наз. «количественных» признаков разработана гл. обр. на грызунах и злаках. Изучение дурмана внесло много нового в понимание мутационного процесса (хромосомные аберрации), генетика Lebistes помогла кое-что выяснить в отношении Y -хромосомы и т. д.
Является ли в этом смысле человек исключением? Должна ли антропогенетика исключительно питаться данными, добытыми на других объектах, или же ее материалы, истолкованные при помощи достижений общей генетики, могут и должны, в свою очередь, оплодотворять последнюю? Наиболее распространенным является именно взгляд на антропогенетику как на науку только «питаемую», но не могущую стать «питающей». К тому же принято обычно думать, что даже распространение на человека успехов общей генетики до крайности затруднено, если не невозможно. В качестве трудностей приводятся при этом обычно невозможность применять к человеку экспериментальное скрещивание, редкая смена поколений и малая его размножаемость. Все это безусловно верно; но при этом упускается из виду, что антропогенетика наряду с ее минусами имеет и большие плюсы, могущие способствовать как постановке ряда новых теоретических проблем генетики, так и содействовать накоплению многих новых фактов, необходимых для изучения других генетических объектов.
В качестве таких плюсов можно привести, во-первых, факт почти полного отсутствия естественного отбора у человека. Это обстоятельство приводит к накоплению в популяции человека огромного числа менделирующих признаков, которые при наличии естественного отбора безусловно были бы отметены. Следствием этого является тот факт, что мы почти в каждой родословной имеем значительное число патологических признаков, аналогии которым нет не только у диких животных, но даже у домашних. Этим же объясняется и то обстоятельство, что при мало-мальски углубленном изучении генетики какого-либо признака человека мы тут же сталкиваемся с такими проблемами, которые, далеко выходя из узких рамок менделизма, лишь недавно получили надлежащее истолкование и то только на таком хорошо изученном объекте, как Drosophila melanogaster. Сюда, напр., относятся вопросы о сцеплении генов, о летальности гена в гомозиготном состоянии (гемофилия), о локализации гена в Y -хромосоме (синдактилия), о селективном оплодотворении, о «нерасхождении» хромосом (nondisjunction), о сцеплении