Кольцов, конечно, обратился в редакцию «Правды». Он спокойно напомнил, что дискуссия по генетике, по мнению многих участников сессии, «была отражена на страницах «Правды» недостаточно полно, односторонне». Новая «большая статья тов. Яковлева также, конечно, дискуссионная». Поэтому Кольцов предложил: «Не думает ли редакция, что было бы полезно осветить на страницах той же газеты эту сложную научную проблему и с другой стороны?» Обыграв и опровергнув слова Яковлева о своем научном лидерстве, Кольцов подчеркнул, что участие в научной дискуссии зав. отделом ЦК неуместно: «Но не в качестве лидера, а в качестве рядового советского генетика я охотно написал бы для «Правды» специальную статью, в которой постарался бы в понятной для читателя форме уточнить наши разногласия. Желательна ли для редакции такая – конечно, спокойная – статья?» [454]
Ответного письма не было. Кольцов переживал развитие событий как катастрофу. (Между прочим, в ходе обсуждения сталинской Конституции «Правда» печатала такие вещи: «тот, кто мыслит иначе, не получит ни клочка бумаги, ни угла…»). Кольцов имел возможность передать письма заграничным дипломатам и зоологам, которые высоко ценили его. Через шведских дипломатов он послал Н. В. Тимофееву-Ресовскому письмо с требованием не возвращаться и повторил его с Мёллером. Председатель постоянного комитета конгрессов по генетике, норвежский ученый Отто Лаус Мор потребовал от советского оргкомитета, куда теперь входили члены правительства, разъяснений о судьбе Кольцова и Серебровского.
После «проработки вопроса» ответ был поручен Н.И. Вавилову. 27 мая 1937 г. он отправил телеграмму Мору: «Сведения, которые Вы получили относительно Кольцова и Серебровского, полностью вымышлены тчк следует письмо – Вавилов» [455] . В тот же день было отправлено длинное письмо, и другое 22 июня, опровергавшие опасения за Кольцова.Академия наук в 1938 году
Назначение В. Л. Комарова президентом Академии наук СССР сразу после сессии ВАСХНИЛ, в момент определения научной политики третьей Сталинской Пятилетки, говорило за то, что начальство считало его подходящей фигурой для проведения курса на окончательное подчинение науки государству. Действительно, в докладе к 20-летию Октябрьской революции Комаров утверждал, что Академия наук весь этот период была «рассадником контрреволюции». А в апреле 1938 г. он предложил Общему собранию список на исключение 21 члена Академии – для арестов – и быстро провел утверждение.
Перелистнем «Вестник Академии наук СССР». Майская книжка открывается речью Сталина на приеме в Кремле работников высшей школы 17 мая 1938 г. Сталин провозглашает тост «за процветание науки, той науки, которая…» (следует определение, какой должна быть наука; продолжается; разъясняется, какими должны быть «люди науки»). Потом идет большой фрагмент о «мужах науки». Представление науки в качестве особи женского пола имеет особый смысл в контексте ментальности Сталина. Однажды он говорил о партии-матери, отвечая на поздравления по поводу 50-летия: о партии, «родившей и воспитавшей меня по своему образу и подобию» [456] . Восточная деспотическая ментальность предполагает биполярность: победитель – побитый и т. п., где «женское», по определению, слабое, побежденное, или подлежащее завоеванию. В речи 1938 г. среди мужей науки названы Галилей, Дарвин. Корифеем науки (превосходная степень) назван Ленин, но здесь же приводится и опровергается старое утверждение, что «Ленин сошел с ума» в своих планах революции. (Эту фразу «Ленин сошел с ума» «Вестник» в течение года повторит десятки раз.) Наконец, достойнейшими мужами науки названы: Стаханов и Папанин. «Я говорил о науке. Но наука бывает всякая. Та наука, о которой я говорил, называется передовой наукой. За процветание нашей передовой науки!»
Затем в майской книжке «Вестника» идет речь Молотова, потом статья Комарова «Академия наук СССР должна стать центром передовой науки Сталинской эпохи». Вот это самое главное. На 4-й странице обложки напечатано извещение президиума АН об открытии 20 вакансий академиков и 75 членов-корреспондентов.
Еще мы читаем в этой книжке журнала информацию «В Совнаркоме СССР». 8 мая СНК под председательством Молотова 51/2 часов обсуждал план академии на 1938 год. Совнарком впервые обсуждал план, хотя академия перешла в его ведение в конце 1933 г. Академия недостаточно интегрирована в государственные структуры и не готова к 3-й пятилетке, так что Совнарком не принял план и «предложил Академии предварительно обсудить этот план на Общем собрании академиков».
11 мая на расширенном заседании президиума Комаров доложил указания Совнаркома.
28 мая Общее собрание утвердило отчет за 1937 г. и план работы на 1938 г.
27 июля «Правда» сообщает, что план не принят, так как он «не отражает с достаточной определенностью основной линии науки в СССР на борьбу с имеющимися лженаучными извращениями». Президиуму предложено самостоятельно утвердить план на 1938 год.
28 июля «Правда» в передовой «Науку на службу стране» пишет: «Кто в СССР не знает… академика Т. Д. Лысенко, крестьянского сына, в небывало короткий срок ставшего крупнейшим мировым ученым, чьи труды обильным урожаем расцветают на колхозных и совхозных полях?»
29 июля «Правда» пишет: «План 1939 года, который Президиум Академии наук обязан представить к ноябрю с. г., должен явиться в полном смысле слова переломным. Это должен быть план подлинно революционной, подлинно передовой науки , «той науки, которая не дает своим старым и признанным руководителям самодовольно замыкаться в скорлупу жрецов науки… которая признает, что будущность принадлежит молодежи от науки» (Сталин)».
«Вестник» № 6, статья П. П. Бондаренко о Тимирязеве – воинствующем дарвинисте: «…дискуссия вокруг проблем современной генетики по сути дела сводится к борьбе за теоретические позиции дарвинизма в селекции и генетике».
«Вестник» № 7–8, передовая «Марксистско-ленинское воспитание кадров»: «…неразрывная связь существует между практикой колхозного земледелия и такими крупными завоеваниями агрономической мысли, как работы В. Р. Вильямса по травопольному земледелию, и Т. Д. Лысенко – по яровизации».
«Вестник» № 9–10, передовая «Октябрьская революция и наука», дословно повторяет эту фразу. Журнал сообщает, что 4 октября Совнарком решил довести численность академиков до 130, а членкоров до 330. Выдвижение проходит с 12 июня по 8 декабря, на 50 вакансий академиков выдвинуто 225 кандидатов, 55 на 5 вакансий по биологии.
«Вестник» № 9-10, пункт 29. Общее собрание постановило, что «основное направление деятельности [Био] Отделения должно заключаться в глубокой теоретической разработке крупнейших узловых проблем, стоящих перед с.-х. страны. Особое внимание деятельности Отделения должно быть обращено на разработку Павловского наследства и борьбу за дарвинизм».
Там же, рецензируя книгу «Математика и естествознание в СССР» (М.-Л., 1938. 1006 с.), Б. Г. Кузнецов негодует, что в книге не нашлось места для работ Лысенко: «Разве они не характерны для самых передовых тенденций советского естествознания?»
29 октября Общее собрание по докладу Комарова принимает новую структуру Академии наук. В Отделении биологических наук есть: «пункт 14. Институт экспериментальной биологии»: ИЭБ передан Академии Наук постановлением Совнаркома от 3 октября 1938 г. («Вестник» № 11–12, «Хроника»).
29 ноября Общее собрание приняло план на 1939 год.
Кольцовский институт и Академия наук
Включение ИЭБ в Академию наук означало его радикальную перестройку и высокую вероятность разрушения. Отношение к этой акции сотрудников института (помещавшегося на Воронцовом поле) иллюстрирует рисунок из стенгазеты ИЭБ. Комаров изображен барином, восседающим в карете и увлеченным чтением тургеневского «Пройдохи». Хор воронцовских мужиков: «От такой, прости Бог, гниды сколь мы вынесли обиды!»
Кольцов тогда же составил «докладную записку академии» с планом на 1939 г. Кольцов обратился к президенту Комарову: «Я слышал, что состоялось постановление Совнаркома о передаче Института экспериментальной биологии из Наркомздрава СССР в систему Академии Наук, хотя еще не видел текста этого постановления…» Кольцов рассчитывает, что «не встретится существенных препятствий по включению в систему биологического отдела Института экспериментальной биологии со всеми его лабораториями, всеми сотрудниками и с его основными плановыми установками…». «Я уверен, что Вы лично отнесетесь с полным вниманием и ко мне и к нашему институту и думаю, что вступление Института экспериментальной биологии как такового в систему биологического отдела Академии не встретит противодействия со стороны таких академических институтов, как Институт генетики и Институт эволюционной морфологии… Я думаю, что совмещать в одном учреждении разные методики очень полезно, и это обстоятельство только теснее сблизит новый для Академии институт с теми, которые были в ней ранее. То обстоятельство, что в Академии СССР я состою только членом-корреспондентом, вероятно, не составит препятствий к поручению мне заведования институтом, так как, кажется, такие прецеденты бывали в Академии».
Хор Воронцовских мужиков:
«От такой, прости бог, гниды
Сколь мы вынесли обиды»
Не ожидая от Комарова ничего хорошего, Кольцов одновременно обращается за помощью к Молотову (ИЭБ помещается в Молотовском район, Кольцов живет там же): «…мне очень хотелось бы, чтобы в состав Академии Наук Институт экспериментальной биологии вошел таким же самостоятельным, цельным и не раздробленным учреждением, каким он существовал при НКЗ в течение 20 лет…» [457] Молотов благосклонно отнесся к Кольцову и ИЭБ и принял некоторые меры, что как будто позволяло Кольцову строить дальнейшие планы. Однако пред. СНК не всесилен. Передышка окончена.
Кольцов направляет в Биоотделение письмо с проектом резолюции о его институте:
«Проект резолюции Общего собрания биологического отделения Академии Наук», внесенный Н. К. Кольцовым