По ходу дела Кольцов объясняет задачи евгеники: «Я считаю, что вступая в браки, родители должны подумать о детях, должны дать здоровое потомство. Что оно будет хорошо воспитано, я не сомневаюсь, так как в Советском Союзе оно будет хорошо воспитано». Здесь звучит тема «порода или воспитание», которая в контексте времени имела смысл выбора: законы природы – либо воля начальства. Обмен репликами: «Комаров. Он [Презент] говорит, что у Вас было обращено недостаточное внимание на влияние внешних условий на процесс наследственности». Кольцов: «Он говорит, что можно кормлением превратить таракана в лошадь».
Бах продолжает настаивать, Кольцов упорно не принимает правил игры, и часа через полтора Бах выдыхается. Эстафета переходит к Колбановскому (он примет участие в организации дискуссии 1939 г.), но и он долго не выдерживает и на реплику Кольцова, что он не контрреволюционер, взрывается: «…вся Ваша деятельность, все Ваши высказывания, все Ваше поведение на этом заседании вопиют против большевизма… Ни в коем случае большевик не станет так упорствовать в своих ошибках… как это делаете Вы сейчас».
Требование «разоружиться» звучит и на следующий день – на заседании Президиума АН СССР по результатам работы комиссии. Колбановский зачитывает доклад, в резюмирующей части он переходит от института к Кольцову: «…следует признать, что если он не выступит открыто и развернуто с критикой своих прежних мракобесных писаний и не вскроет их теоретических основ, то оставлять его на высоком посту члена-корреспондента Академии наук СССР и академика ВАСХНИЛ, а также директором института нельзя, политически недопустимо».
Ответное слово Кольцова прерывает Гращенков: «А как сегодня Вы это дело оцениваете?» Затем: «Но все же, как Вы сегодня оцениваете эти высказывания?» Наконец: «Вычеркивать это не нужно, а судить нужно».
О. Ю. Шмидт, фактически руководивший ходом заседания, подвел итог: «…Но тут билась с Вами Комиссия, и Президиум ждет от Вас ответа, что же Вы теперь, созревший, уже немолодой, известный ученый, прошедший весь свой путь вместе с советской властью, считаете ли Вы эти взгляды правильными или нет?.. А если Вы не считаете их правильными, то заявили ли Вы об этом, где и когда? И если не заявили, то почему не заявили? Угодно ли Вам заявить об этом сегодня, сейчас, в общепринятой форме, т. е. не напечатав две строчки, а дав соответствующий разбор своих лжеучений в том или ином научном журнале, или еще лучше, во всех тех журналах, где печатались ранее лжеучения, во всех журналах, где они нашли отклики, в том числе и в заграничных журналах? Мне казалось бы, что это долг всякого советского ученого, элементарный долг перед партией!..» [462] И рекомендует Кольцову самому придумать себе вину.
Кольцов, если воспользоваться его выражением, – «особь с врожденным фактором независимости», и как таковая подлежал уничтожению. Но Сталин оценил его стойкость (и посмеялся над бессилием инквизиторов): Кольцов остался на свободе и мог пользоваться своей личной лабораторией. Ему была назначена более изощренная казнь: смотреть, как разрушается его институт, не будучи в состоянии что-либо сделать.
В конце 1940 г. Н. К. Кольцов работал в Публичной библиотеке в Ленинграде над докладом «Химия и морфология», который предполагал зачитать на юбилее МОИП. Он умер 2 декабря 1940-го. Официальной причиной смерти были названы инфаркт и последующая ошибка случайного врача, которая привела к тромбоэмболии. Отдав распоряжения, приняла яд Мария Полиевктовна. На траурном митинге в ИЭБ было зачитано ее предсмертное письмо. Особенно в нем запомнилось, что однажды ночью во время болезни Николай Константинович вдруг отчетливо сказал: «Как я желал, чтобы все проснулись, чтобы все проснулись».
Глава XII ПОСЛЕ КОЛЬЦОВА
В августе 1948 года была запрещена всякая научная генетика.
После нескольких лет полного молчания были созданы лаборатории С. Н. Давиденкова (но он вскоре умер, и лабораторию продолжила Е. Ф. Давиденкова), В. П. Эфроимсона, А. А. Прокофьевой-Бельговской, Е. Е. Погосян, М. А. Арсеньевой, планы которых включали вопросы медицинской генетики.
Межвузовская конференция по экспериментальной генетике 1961 года с фантастически богатой программой, запрещенная в последний момент, предполагала 30-минутный доклад «Цитогенетика человека» А. А. Прокофьевой-Бельговской, ученицы Филипченко и Мёллера. Там был доклад ученицы Давиденкова – Н. А. Крышовой с соавторами, о географическом распределении и наследственности прогрессивной мышечной атрофии и еще два, по близнецовому методу, да и другие доклады по смежным темам.
В конце 1962 г. Институт экспериментальной медицины АМН СССР организовал симпозиум по изучению проблем медицинской генетики. К симпозиуму был подготовлен сборник «Проблемы медицинской генетики» под ред. действ. чл. АМН Д. А. Бирюкова, на тот же 1962 год был запланирован его выход в свет. Сборник был запрещен, запрет потерял силу лишь после стыдливого полу-осуждения лысенковщины в октябре 1964 г. при снятии Н. С. Хрущева с поста первого секретаря ЦК КПСС. Сборник был выпущен в свет в 1965 г. ленинградским отделением издательства «Медицина». Он был посвящен «светлой памяти выдающегося советского клинициста-генетика Сергея Николаевича Давиденкова» и включал предисловие Д. А. Бирюкова и статьи С. Е. Бреслера, В. И. Иоффе, Ж. А. Медведева, Р. Л. Берг, П. Г. Светлова, две – В. П. Эфроимсона, Ю. М. Оленова, А. А. Прокофьевой-Бельговской и Е. Ф. Давиденковой об изменчивости у микроогранизмов, о генетических представлениях в иммунологии, работе РНК и механизмах старения, гетероцикличности хромосом, обзор успехов медгентики и обсуждение связи конституции человека с обменом и гормонами, о клеточной наследственности в связи с раком, хромосомах человека в норме и патологии, и об очередных задачах изучения наследственных болезней человека.
Исследования радиационных рисков зависели прежде всего от пионерских работ Н. В. Тимофеева-Ресовского. В 1920–1930-х гг. лучи Рентгена и радиоактивность были чрезвычайно популярны, но об их отдаленном действии на здоровье людей и их потомков ничего не было известно. В самом начале 1930-х Тимофеев-Ресовский первым предложил защищать врачей-рентгенологов свинцовыми фартуками, так приложив свой вывод о повреждающем действии малых доз ионизирующих излучений на человека. Многие женские врачи применяли тогда рентгеновское облучение для временной стерилизации женщин по их желанию. Необходимо большое время, чтобы получить доказательства отдаленного действия такого облучения на человека. Но на дрозофиле Тимофеев-Ресовский в течение нескольких недель выяснил повреждающее действие на наследственность при рентгенизации, – на этом основании временная стерилизация рентгенизацией у человека в Германии была запрещена [463] .
В работах 1935–1940 годов Тимофеев-Ресовский предпринял ревизию вопроса о частоте мутаций (у дрозофилы) на 1000 р и о дозе, вызывающей 1 % мутаций. До тех пор было принято считать, что 1000 р вызывает около 2,5–3 % сцепленных с полом мутаций, то есть общая частота мутирования 15–20 % на 1000 р или 1 % мутаций индуцируется дозой около 50–60 р. Данные его работы о малых мутациях жизнеспособности 1935 года дали основание повысить эти оценки в 2–2,5 раза: «общая частота мутаций около 40–50 % на 1000 р и 1 % мутаций индуцируется дозой около 20–30 р».
По оценке Тимофеева-Ресовского 1940 года, доза 1000 р увеличивает спонтанный процент мутаций примерно в 30 раз (общий процент всех мутаций на 1000 р около 72 %) и 1 % мутаций вызывается дозой около 14 р [464] .
В статье 1962 года о влиянии ионизирующих излучений на популяции человека (первый вариант написан около 1950 г.) Тимофеев-Ресовский высказал соображения в пользу новой ревизии мутабильности у дрозофилы (и подчеркнул более высокую мутабильность у млекопитающих и особенно у человека), из которых следовало, что «доза в 15 рентген на 1 % вызванных мутаций должна во всяком случае считаться верхним пределом, и у человека 1 % мутаций вызывается, по-видимому, уже значительно меньшей дозой». Он продолжал: «Конечно, даже довольно значительные дозы ионизирующих излучений, порядка до сотни рентген, полученные за репродуктивный период отдельными немногими индивидуумами, не играют особенно большой роли с общепопуляционной точки зрения, хотя и их, конечно, надо по возможности избегать. Но легко высчитать, что для получения целой большой популяцией за репродуктивный период дозы порядка тех же 100 рентген достаточно постоянного повышения общего фона ионизирующих излучений на большой территории до в настоящее время законно допустимой толерантной дозы в 0,05 рентген за сутки (конечно, в том случае, если речь идет о глубинной эффективной дозе. Т. е. о γ– или очень жестком β-излучении)» [465] .
Сдвиг оценок мутабильности, вызываемой ионизирующими излучениями, сделанных Тимофеевым-Ресовским в течение 30 лет, привел его в конечном итоге к заключению о том, что толерантных доз, по существу, не существует!
Отдаленные генетические эффекты неизбежно возникают (на популяционном уровне) и при таких дозах, которые считаются толерантными в физиологическом отношении. Отсюда следует требование запрета испытаний ядерного и термоядерного оружия в воздухе, на земле и в воде.
И. А. Рапопорт в юности посещал авиаклуб и собирался оставить биологию ради авиации. Но встреча с Н. К. Кольцовым заставила сделать выбор в пользу генетики. Он занялся химическим мутагенезом, прошел Великую Отечественную войну и вернулся к научной работе. Убежденный комсомолец, затем коммунист, он был среди немногих биологов, выступивших на сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 г. против идей Лысенко – Презента, и единственным, кто не отказался от критики при сообщении, что ЦК партии одобрил доклад Лысенко. Вскоре у него был отобран партбилет, и он смог найти работу только в геологической экспедиции. На вручении Нобелевской премии в Стокгольме Н. Н. Семенов узнал о замечательном ученом, разыскал его и организовал для его работ отдел в своем Институте химической физики. Рапопорт создал и изучил большое число супермутагенов, позволивших получить около 400 сортов хозяйственно ценных растений, и разработал теорию «Микрогенетики», основу получения супермутагенов, до сих пор никем не понятую. Рапопорт вместе с Шарлоттой Ауэрбах был выдвинут на Нобелевскую премию за работы по химическому мутагенезу. Тогда премия вручалась с разрешения советского правительства, и начальство – зав. кадрами, зам. директора, зав. Отделом науки ЦК – требовало, чтобы он взял назад партбилет. Но новая программа партии включала пункт о поддержке мичуринской биологи (читай: лысенковщины). Взять партбилет Рапопорту было бы неприлично, и он отвергал все требования. Однако позже он был избран членкором АН СССР и удостоен Ленинской премии. Для нашей темы важно, что И. А. Рапопорт сформулировал представление о генетической угрозе человечеству от химических загрязнений биосферы.