ником по генотипу, а второй отличен от него, как брат от брата. Материалы, собранные в Европе, США и Японии на протяжении сорока лет, ясно показывают, что эта разница оказывает значительное влияние на судьбу партнера: по новейшим, более точным данным, собранным в Дании Христиансеном (1968, 1971), однояйцевый партнер становится преступником вдвое чаще двуяйцевого партнера (см. таблицу).
Можно возразить, что однояйцевые близнецы чаще оказываются в одинаковом внесемейном бытовом окружении, чем разнояйцевые. Но снова напомним, что эту среду партнеры все же и сами выбирают, в ней застревают или уходят из нее, и гораздо показательнее этих статистических данных то, что однояйцевые близнецы-преступники оказались в противоположность партнерам двуяйцевым поразительно сходными по характеру своих преступлений.
Но необходимо помнить, что близнецовый метод характеризует соотносительную роль наследственности и среды не «вообще», не глобально, а лишь в той стране, среде и группе населения, среди которой производилась выборка близнецов. Применительно же к преступности эта оговорка должна иметь в виду прежде всего социальную среду. В частности, если этический генофонд реализуется в большей мере на основе преемственности, то это в еще большей мере относится к антисоциальности, правонарушению и преступности. Но опять-таки во вне-экстремальных условиях выбор пути определяется прежде всего личностью, которой каждый день, неделю, год неоднократно предоставляется возможность активного выбора между повиновением внутренним законам этики и эгоистической формой поведения.
Частота преступности второго близнеца при преступности первого в случае полной генетической идентичности (ОБ) и значительно меньшего генетического сходства, которое свойственно братьям (ДБ).
Укажем на совершенно неоспоримую группу фактов. С частотой примерно 1:500 и 1:1000 встречаются среди мальчиков-младенцев аномалы, имеющие не 46, а 47 хромосом, а именно одну лишнюю половую хромосому, X или Y Первые (XXY) евнухоидны, вялы, безвольны. Среди туповатых преступников они встречаются раз в десять чаще, чем среди остального населения. Подростки с лишней Y-хромосомой даже в хороших семейно-социальных условиях рано начинают выделяться не только высоким ростом, но и эмоциональной неустойчивостью, несдержанностью и агрессивностью, а затем и преступностью. Наиболее характерны для них бессмысленные поджоги и воровство, сексуальные преступления, не столь уж редки и убийства. Среди высокорослых преступников аномалия XYY встречается в несколько десятков раз чаще, чем среди нормальных мужчин. Обе аномалии легко диагностируются экспрессными методами изучения хромосомного набора, для первой из них известен метод гормонотерапии и социального патронажа, для второй они еще только продумываются.
Изучение электроэнцефалограмм (ЭЭГ) и судебных дел более 250 тяжелых преступников (убийства, нанесение тяжелых увечий и др.), проведенное в 1969 году Уильямсом в США, показало, что среди однократных агрессоров такого рода аномалии ЭЭГ встречались не чаще, чем среди нормального населения (примерно у 10 процентов), тогда как эти аномалии обнаружились почти у 50 процентов агрессоров рецидивирующих; в первом случае преступление являлось единичной реакцией на очень тяжелую жизненную ситуацию, во втором случае оно было обычной реакцией данной личности на обычные житейские конфликты.
В чем же причина рецидивирующей агрессивности у лиц с нормальной ЭЭГ? Оказывается, что в основе этой постоянно вспыхивающей злобности нередко лежит младенчество и детство, проведенные в отсутствии ласки и доброты. Способность к отзывчивости утрачивается уже почти необратимо – и возникает безудержный эгоцентризм, прорывающийся в повседневном стремлении к самоутверждению. Что обратная ситуация, потакание во всем, тоже развивает эгоцентризм, общеизвестно. Но в чем же причина немотивированной, бессмысленной агрессивности? В неспособности разумно подавлять вспышки эмоций, как это типично и для аномалов типа XYY.
Итак, хотя эволюция человека обусловила его чрезвычайную наследственную разнородность, склонность к преступности вовсе не есть неизбежная компонента человеческой психики, порожденная его биологическим «звериным» естеством. Подавляющее большинство людей удерживается в рамках общечеловеческой этики, если только не создаются особые обстоятельства. Существует, однако, большое число биологических и, в частности, генетических аномалий, которые «срывают» норму. Но нужно остановиться на одной особой социальной аномалии, порождающей массовую преступность.Новой, реалистической науки о нравственности, освобожденной от религиозного догматизма, суеверий и метафизической мифологии, подобно тому, как освобождена уже современная естественно-научная философия, – и вместе с тем одухотворенной высшими чувствами и светлыми надеждами, внушаемыми нам современным знанием о человеке и его истории, вот чего настоятельно требует человечество.
П. А. Кропоткин, «Этика». Пб.-М., 1922. Т. I, с. 6.
Сказать, что человек ищет легкого – значит оклеветать его. Трудностей, самоотвержения, мученичества, смерти – вот чего жаждет сердце человека.
Т. Карлейль
Девушка. «Все люди – негодяи».
Ученый. «Не надо так говорить. Так говорят те. кто выбрал себе самую ужасную дорогу в жизни. Они безжалостно душат, давят, грабят, клевещут: кого жалеть? ведь все люди негодяи!»
Евгений Шварц, «Тень».
Необходимо перейти от «вульгарной» преступности к той, которая заставляет особенно остро сомневаться в природной этичности человечества.
Существует преступность, уголовно обычно не наказуемая, но таящая в себе огромную социальную опасность: это появившийся задолго до Дарвина социал-дарвинизм «избранных», для которых окружающие лишь объект и средство самоутверждения. Эти избранные иногда откровенничали: «Если бы народы знали, из-за чего мы воюем, никогда не удалось бы устроить хоть одну приличную войну» (Фридрих II). Наполеону, великому патриоту сначала Корсики, потом Франции, в период своей послетермидорианской безработицы попросившемуся даже на службу к русскому царю, принадлежит изречение: «Что значит для такого человека, как я, какой-нибудь миллион человеческих жизней?» Случайно ли, что его первыми министрами стали самые коварные люди эпохи – Тайлеран и Жозеф Фуше? («На первый взгляд, ни один из этих схваченных на лету обликов Фуше не похож на другой. С некоторым трудом представляешь себе, что тот же самый человек, с той же кожей и с теми же волосами, был в 1790 году учителем монастырской школы, а в 1792 году уже реквизировал церковное имущество; в 1793 году был коммунистом, а пять лет спустя стал миллионером и через десять лет герцогом Отрантским». – С. Цвейг, «Жозеф Фуше».)
Позволим себе еще одно свидетельство американского ученого Андреского: «Правители, по собственной инициативе принимающиеся за агрессию, руководствуются главным образом стремлением к власти, славе, к господству над противником; война может быть развлечением для черствого деспота. Людовик XIV – упомянем лишь один из бесчисленных примеров – начинал войны со скуки, не подвергая себя при этом, разумеется, ни малейшим опасностям или лишениям. В противоположность современным деспотам он был на этот счет совершенно откровенен».
В феодальном, частнособственническом, эксплуататорском обществе социальный отбор быстро выносит захватчиков и их пособников на такие позиции, откуда они действуют на тысячи «низших», где они видны тысячам «низших». Эти «высшие» и их дела, будь это Жиль де Ретц, король Людовик XV, Гитлер или «высшие» несколькими разрядами менее видные, свои примером, к сожалению, сформировали и отчасти сегодня формируют представление о человечестве в целом гораздо сильнее, чем капитаны Тушины или миллионы людей, живущие в рамках «трафаретной» человеческой этики.
Но подлинный поступательный ход истории, ее истинный прогресс создается отнюдь не тираническими фигурами, не гестаповцами, шагающими по трупам, а тружениками, которые работают, кормят и чаще черепашьими шагами, а иногда и скачками творят необратимое – добавляют в сокровищницу человечества все новые и новые крупицы знаний, умений, мыслей, идей. Именно эти миллионы тружеников, продолжателей человеческого рода, хранителей и передатчиков наследственных задатков гуманности определяют прогресс человечества.
Казалось бы, популярность инквизиции, гитлеризма доказывает всесильность «воспитания» и отсутствие наследственной детерминированности совести. Но все эти насильственные идеологии преподносились народам в обманной облатке справедливости, а жестокие средства оправдывались высокой целью. Главное же заключается в том, что во всех случаях предварительно пришлось уничтожить свободу совести, свободу слова, печати, собраний, тайну голосования – словом, прежде всего лишить народ возможности узнавать правду и навязывать ему свою злостно-лживую, многолетнюю, массовую и всепроникающую систему дезинформации: обмана с амвона, через печать, радио, театр и кино.
К этой-то ситуации естественный отбор человеческую психику не подготовил. Отбор вырабатывал альтруистические эмоции и этику тогда, когда она могла опираться на большинство и действовать в согласии с большинством. Естественный отбор, шедший с доисторических времен, также не мог выработать этику, устойчивую к оболванивавшей технике жрецов, священников, расистов, фашистов, хунвэйбинов, как он не мог подготовить наш организм к перенесению взрывов водородных бомб. Но может быть, одной из важнейших опасностей является то, что идеи гуманизма, этики и морали оказались глубоко скомпрометированными софистической философией и пропагандой, внушавшей массам представление о ложности и условности тех этических норм, на которых в действительности держалось человеческое общество. Слишком долго и упорно этику проповедовали в целях эксплуатации легковерных и слишком часто и повсеместно массовые преступления производились якобы во имя торжества социальной справедливости. Если убежденность в правильности законов этики коренится только в каких-то неосознанных чувствах, то в почти безнадежном положении оказываются те, кто, живя в условиях физического и духовного угнетения, не веря в религию, сохраняют, однако, приверженность законам общечеловеческой этики, следование которым обходится безмерно дорого.