– Все это очень мило, и тем не менее вы по-прежнему хотите засунуть ватную палочку мне в рот. А что, если я не хочу знать, что у меня в ДНК? А что, если мне не понравится то, на что я запрограммирован?
– Энди, как бы тяжело вам ни было, сейчас мы не о вас говорим. Речь идет о Джейкобе. На что вы готовы пойти ради него? Что вы сделаете, чтобы защитить вашего сына?
– Это нечестный прием.
– Как уж есть. Не я привела вас сюда.
– Нет, не вы. Джонатан. И это ему следовало бы рассказывать мне все эти вещи, а не вам.
– Возможно, он не хочет спорить с вами по этому поводу. Он даже не знает, пригодится это на суде или нет. Он просто хочет иметь эту карту в своем кармане на всякий случай. Кроме того, Джонатан, возможно, полагает, что ему вы бы отказали.
– Он прав. Именно поэтому ему стоило бы вести этот разговор лично.
– Джонатан всего лишь делает свою работу. Кто-кто, а уж вы-то должны бы это понимать.
– Его работа – делать то, чего хочет клиент.
– Его работа – выигрывать, а не щадить чьи-то чувства. К тому же его клиент не вы, а Джейкоб. Единственное, что во всем этом деле имеет значение, – это мальчик. Ради этого мы все здесь и собрались – чтобы помочь ему.
– Значит, Джонатан намерен заявить на суде, что у Джейкоба есть ген убийцы?
– Если до этого дойдет, если у нас не будет другого выхода, да, возможно, нам придется заявить, что Джейкоб является носителем определенной генетической мутации, которая повышает вероятность агрессивного или асоциального поведения.
– С точки зрения обычного человека, все эти оговорки и тонкости – тарабарская грамота. Газеты назовут это геном убийцы. Они напишут, что мы – прирожденные убийцы. Вся наша семья.
– Все, что мы в состоянии сделать, – это изложить им правду. Если они захотят извратить ее, сделать из нее сенсацию, как мы можем этому противостоять?
– Ладно, допустим, я пойду на это, я позволю вам взять у меня этот ваш образец ДНК. Расскажите мне, что именно вы собираетесь искать.
– Вы разбираетесь в биологии?
– Исключительно в объеме школьного курса.
– И насколько хорошо вы успевали по биологии в старших классах?
– С кларнетом дела у меня обстояли лучше.
– Ладно, тогда вкратце. Если не забывать о том, что причины человеческого поведения бесконечно сложны и не существует никакого простого генетического триггера для того или иного поведения, мы всегда говорим о сочетании влияния генетики и среды; к тому же «преступное поведение» не является научным термином, это термин юридический, и определенные виды поведения, которые будут считаться преступными в одних обстоятельствах, могут не быть преступными в других, например в условиях военных действий…
– Ясно, ясно, я понял. Это очень сложно. Давайте на пальцах, для дураков. Расскажите мне, что вы собираетесь искать в моей слюне?
Она улыбнулась, смягчаясь:
– Ладно. Существуют две специфические вариации генетического кода, которые, как показали исследования, имеют связь с асоциальным поведением у лиц мужского пола и которые, возможно, отвечают за повторяющийся из поколения в поколение сценарий насилия в таких семьях, как ваша. Первая – это аллель гена, именуемого МАОА. Ген МАОА расположен в Х-хромосоме. Он отвечает за деятельность фермента, который метаболизирует определенные нейротрансмиттеры, такие как серотонин, норадреналин и дофамин. Ее называют «геном воина», потому что она ассоциирована с агрессивным поведением. Эта мутация называется нокаутом МАОА. К ней уже пытались апеллировать на суде как к пусковому механизму агрессии, но аргументация была слишком упрощенной, и этот довод отклонили. С тех пор мы значительно продвинулись на пути понимания взаимодействия между генетикой и средой – наука идет вперед семимильными шагами – и можем представить гораздо более убедительные доказательства.
Вторая мутация скрывается в так называемом гене транспортера серотонина. Его официальное наименование – SLC6A4. Он расположен в семнадцатой хромосоме. Он кодирует белок, который регулирует активность системы транспорта серотонина, а та, в свою очередь, обеспечивает захват серотонина из синапса обратно внейрон.
Я вскинул руку, прося пощады.
Она продолжила:
– Суть в том, что наука уже достигла неслыханных высот и с каждым днем развивается еще больше. Только подумайте: до недавнего времени мы всегда задавались вопросом: что ответственно за человеческое поведение? Природа или воспитание? И мы достигли немалых успехов в изучении роли воспитания в этом уравнении. Существует масса прекрасных исследований того, как окружающая среда влияет на поведение. Но сейчас впервые за всю историю человечества мы можем обратиться к роли природы. Это передовой край науки. Структура ДНК была открыта в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Мы еще только начинаем понимать и подбираться к осознанию того, что собой представляем. Не какой-то абстракции вроде души или метафоры вроде «человеческого сердца», но подлинной механики человеческой сути, всех ее винтиков и шестеренок. Это, – Фогель ущипнула себя за кожу на руке и продемонстрировала образец своей собственной плоти, – человеческое тело – машина. Система, исключительно сложная система, состоящая из молекул и приводимая в движение химическими реакциями и электрическими импульсами. И наш разум – часть этой системы. У людей не возникает затруднений с тем, чтобы принять, что воспитание, среда влияют на поведение. Так почему же с природой должно быть по-другому?
– Доктор, это поможет моему сыну избежать тюрьмы?
– Возможно.
– Тогда сделайте это.
– Это еще не все.
– И почему меня это не удивляет?
– Мне нужен образец и вашего отца тоже.
Я вытаращился на нее:
– Моего отца? Вы смеетесь. Я не разговаривал с моим отцом с пяти лет. Я представления не имею, жив он вообще или нет.
– Он жив. Его содержат в Северной тюрьме в Сомерсе, штат Коннектикут.
Удар сердца.
– Так возьмите его образцы сами!
– Я пыталась. Он отказался со мной встречаться.
То, что мой отец жив и что Элизабет уже с ним связалась, стало для меня двойной неприятной неожиданностью. У этой женщины было передо мной преимущество. Она не просто знала мое происхождение, но вовсе не считала его историей. Для доктора Фогель она не была тяжким крестом. Для нее попытаться связаться с Билли Барбером было ничуть не труднее, чем взять телефонную трубку.
– Он говорит, что вы должны его попросить.
– Я? Да он не узнал бы меня, даже если бы я обеими ногами залез в его миску с баландой.
– По всей видимости, ваш отец хочет это изменить.
– Да? С чего вдруг?
– Он стареет, ему хочется хоть немного узнать своего сына. – Она пожала плечами. – Чужая душа – потемки.
– Значит, он знает обо мне?
– О, ваш отец знает о вас все.
Я почувствовал прилив мгновенно охватившего меня какого-то детского возбуждения: отец! Но потом настроение так же стремительно упало при мысли о Кровавом Билли Барбере.
– Скажите ему, чтобы шел к черту.
– Я не могу этого сделать. Нам нужна его помощь. Необходим образец его ДНК, чтобы утверждать, что генетическая мутация – это не одноразовый сбой, а семейная черта, передающаяся от отца к сыну, а от сына – к внуку.
– Можно получить судебное предписание.
– Не ставя в известность о своих планах окружного прокурора – нет.
Я покачал головой.
– Энди, ты должен подумать о Джейкобе, – впервые за все это время подала голос Лори. – На что ты готов пойти ради него?
– Ради него я готов спуститься в ад и вернуться обратно.
– Что ж. Примерно это от тебя и требуется.
19Потрошильня
В последнюю неделю августа – в ту самую нерабочую неделю, в неделю сплошных воскресений, когда мы все двигаемся чуть медленнее, оплакиваем уход лета и морально готовимся к приходу осени[10], – вдруг ударила оглушительная жара и наступила такая духота, что никто не мог говорить решительно ни о чем другом: когда жара уже пойдет на спад, какие новые рекорды побьет температура и как выматывает эта дикая влажность.
К тому моменту мы тоже немножко одурели от духоты, и Лори, и Джейкоб, и я. Оглядываясь назад, сам с трудом могу поверить в то, насколько поглощен собой я был тогда, как будто центром во всей этой истории был я, а не Джейкоб и не вся наша семья. Вина сына и моя собственная вина прочно переплелись в моем мозгу, хотя никто никогда впрямую ни в чем меня не обвинял. Я, разумеется, разваливался на куски и сам это понимал. Отчетливо помню, каких усилий мне стоило держаться, делать вид, что все в порядке, не сломаться.
Но я не пытался ни поделиться своими чувствами с Лори, ни поинтересоваться ее собственными. Уклонялся от любых ее попыток вызвать меня на откровенный эмоциональный разговор и вскоре вообще перестал замечать свою жену. Ни разу ее не спросил – ни разу! – о том, как ей живется с клеймом матери Джейкоба-убийцы. Я считал, что намного важнее быть – ну или хотя бы казаться – оплотом силы и побуждать ее быть сильной тоже. Это был единственно разумный подход: сцепить зубы и держаться, пережить суд, сделать все, что будет необходимо, чтобы вытащить Джейкоба, а уж потом зализывать эмоциональные раны. После. Как будто существовало какое-то особое место под названием «После», и если бы мне удалось переправить мое семейство туда, к его берегам, то все было бы в порядке. Там, в этой стране После, будет время решить все эти второстепенные проблемы. Я ошибался. Должен был заметить, что происходит с Лори, должен был обращать на нее больше внимания. Когда-то она спасла меня. Когда я пришел к ней, я погибал, но Лори все равно любила меня. А когда погибала она, я и пальцем не пошевельнул, чтобы ей помочь. Лишь отмечал, что с каждым днем ее волосы выглядят все более безжизненными и в них все больше седины, а ее лицо расчерчивает паутинка морщин, точно трещинки на старой керамической вазе. Она так похудела, что на бедрах стали выпирать кости, а когда мы оставались вдвоем, то говорили все меньше и меньше. И все это никоим образом не поколебало моей решимости сначала спасти Джейкоба, а уж потом заниматься излечением Лори. Сейчас пытаюсь искать оправдания этой моей безжалостной бескомпромиссности: к тому времени я в полной мере овладел искусством загонять внутрь опасные эмоции; мой разум был перегрет всеми стрессами того бесконечного лета. Все это правда и в то же самое время чушь собачья. А истина в том, что я был дураком. Лори, я был дураком. Теперь я это понимаю.