– Да плевать я хотел на твое свидетельство о рождении. Думаешь, оно делает тебя моим сыном? Ну, кончил случайно пятьдесят лет назад, и что теперь, сразу сын? А ты как думал? Что я буду счастлив тебя видеть? Думал, буду от счастья до потолка прыгать и кричать «ура», да?
– Что ж ты тогда не отказался? Меня же не было в списке тех, кто может тебя посещать.
– Да в моем чертовом списке нет ни одной живой души. А ты как думал? По-твоему, кто-то рвется меня навестить? И вообще, сюда никого не пускают. Только ближайших родственников.
– Хочешь, чтобы я ушел?
– Нет. Я разве сказал, что хочу? – Он покачал головой и нахмурился. – Чертова тюряга. Хуже, чем здесь, не было нигде. Ты же знаешь, я не с самого начала тут. Меня перевозят с места на место. Сюда отправляют тех, кто проштрафился в других тюрьмах. Тут настоящая дыра.
Он, похоже, утратил интерес к этой теме и умолк.
Я молчал. По моему опыту, нередко лучшая тактика – в суде ли, в опросе свидетелей, да где угодно – это ждать. Свидетель захочет заполнить неловкую паузу. Будет испытывать смутную потребность продолжать говорить, чтобы доказать вам, что он человек умный и сведущий, чтобы заслужить ваше доверие. Сейчас же, думаю, я ждал просто по привычке. Потому что уходить точно не собирался. Пока не получу от него то, что мне было нужно.
Его настроение переменилось. Он ссутулился и у меня на глазах из нахального сделался безропотным, даже каким-то несчастным.
– Что ж, – произнес он, – по крайней мере, ты вымахал о-го-го какой здоровый. Похоже, она хорошо тебя кормила.
– Она вообще была молодец. Во всем.
– Как у нее дела, у твоей матери?
– А тебе-то не все ли равно?
– Все равно.
– Ну так давай не будем о ней говорить.
– А почему бы мне о ней и не поговорить?
Я покачал головой.
– Я знал ее до тебя.
Он со скабрезной ухмылкой поерзал в своем кресле, завилял бедрами, изображая, как будто трахает ее.
– Твой внук попал в беду. Ты в курсе?
– В курсе ли я? Да я вообще понятия не имел, что у меня есть внук. Как его зовут?
– Джейкоб.
– Джейкоб?
– Что в этом такого смешного?
– Что за петушиное имя?
– Имя как имя!
– Джеееееейкоб, – нараспев протянул он фальцетом, содрогаясь от хохота.
– Придержи язык. Он хороший парнишка.
– Да? Видать, не такой уж и хороший, коль уж ты здесь.
– Я же сказал, придержи язык.
– И что же это за беда, в которую попал наш малыш Джейкоб?
– Убийство.
– Убийство? Убийство. Это сколько ж ему годиков?
– Четырнадцать.
Мой отец положил телефонную трубку на колени и снова ссутулился в своем кресле. Потом, распрямившись, спросил:
– И кого он убил?
– Никого. Он ни в чем не виноват.
– Ага, и я тоже.
– Он действительно ни в чем не виноват.
– Ладно-ладно.
– Ты ничего не слышал об этом в новостях?
– Досюда никакие новости не доходят. Это место – просто сортир.
– Ты, наверное, здесь самый старый зэк.
– Один из.
– Не знаю, как ты выжил.
– Сталь нельзя ранить. – Поскольку он был в наручниках, чтобы поднести трубку, которую держал в левой руке, к уху, ему пришлось поднять обе руки сразу; и он пошевелил свободной правой. – Сталь нельзя ранить. – Потом его бравада испарилась. – Это место – настоящая дыра. Живешь тут как в пещере.
У него была манера переключаться с гипертрофированного мачизма на жалость к себе. Сложно сказать, что из этого было маской. Возможно, не то и не другое. На воле подобная эмоциональная неустойчивость показалась бы ненормальной. Здесь же – кто знает? Вполне вероятно, это была его неподдельная реакция на это место.
– Ты не просто так сюда попал.
– Я не просто так сюда попал, я мотаю свой срок и не жалуюсь. Ты слышал, чтобы я жаловался?
Я ничего не ответил.
– Так что ты от меня хочешь? Хочешь, чтобы я что-то сделал для бедного невинного малыша Джейкоба?
– Возможно, мне понадобятся твои показания.
– О чем?
– Позволь задать тебе один вопрос. Когда ты убивал ту девушку, что ты чувствовал? Не физически. Я имею в виду, что было у тебя в голове, о чем ты думал?
– В каком смысле, о чем я думал?
– Почему ты это сделал?
– Что ты хочешь, чтобы я сказал? Валяй, выкладывай.
– Я всего лишь хочу, чтобы ты сказал правду.
– Да, конечно! Никому твоя правда не нужна. И особенно людям, которые говорят тебе, что хотят услышать правду, – можешь мне поверить, они не желают ее слышать. Скажи мне, что от меня требуется, чтобы помочь парнишке, и я это сделаю. Какая мне разница? Мне вообще без разницы.
– Сформулирую это так. Когда это произошло, ты о чем-то думал? Хоть о чем-нибудь? Или это было что-то вроде неодолимого импульса?
Уголок его губ изогнулся вверх.
– Неодолимого импульса?
– Просто ответь на вопрос.
– Ты за этим приехал?
– Не важно, зачем я приехал. Я ни за чем не приехал. Просто скажи мне, что ты чувствовал?
– Я чувствовал неодолимый импульс.
Я протяжно выдохнул:
– Знаешь, если бы ты лучше умел врать, то, возможно, сейчас не сидел бы здесь.
– Если бы ты не умел врать так хорошо, то, возможно, сейчас не сидел бы там. – Он посмотрел на меня. – Ты хочешь, чтобы я помог отмазать парнишку, я тебе помогу. Он мой внук. Просто скажи, что тебе нужно.
Я уже принял решение, что Кровавый Билли Барбер и на пушечный выстрел не подойдет к свидетельскому месту. Он был хуже, чем лжец, – он был плохой лжец.
– Ладно, – произнес я, – ты хочешь знать, зачем я приехал? Вот зачем я приехал. – Я вытащил из кармана небольшой пакетик, внутри которого лежала стерильная ватная палочка и прозрачный полиэтиленовый конверт. – Мне нужно провести этой штукой по твоим деснам. Взять у тебя образец ДНК.
– Так тебе охранники и позволили.
– Охранники – моя забота. Все, что от тебя требуется, – это дать твое разрешение.
– За каким лешим тебе понадобилась моя ДНК?
– Мы хотим исследовать ее на мутацию, которая называется «нокаут МАОА».
– Что еще за нокаут МАОА такой?
– Это генетическая мутация. Они думают, что в определенных условиях она может заставлять человека вести себя более агрессивно.
– Кто «они»?
– Ученые.
Его глаза сузились. Я так и видел, как он прикидывает в уме, нельзя ли извлечь из этого какую-то выгоду: быть может, это был шанс скостить его собственный срок.
– Чем больше ты тут разливаешься, тем сильнее я подозреваю, что Джейкоб не так уж и невиновен.
– Я приехал сюда не затем, чтобы выслушивать твое мнение. Мне нужно собрать твою слюну этой ватной палочкой. Если ты откажешься сделать это по-хорошему, я получу распоряжение суда, вернусь обратно, и тогда у тебя возьмут ее по-плохому.
– Почему я должен отказаться?
– А почему ты вообще что-то делаешь или не делаешь? Люди вроде тебя недоступны моему пониманию.
– Что тут недоступного пониманию? Я точно такой же человек, как и все остальные. Такой же, как ты.
– Ну да, конечно.
– Хватит с меня этих твоих «ну да, конечно». Ты никогда не задумывался, что без меня ты не появился бы на свет?
– Ежедневно.
– То-то же.
– Это не слишком приятная мысль.
– Что ж, я все равно твой старик, малыш, нравится тебе это или нет. Сей факт не обязывает тебя радоваться.
– Я и не радуюсь.
После некоторого количества переговоров и звонка заместителю начальника тюрьмы мы наконец пришли к согласию. Мне не разрешили взять у моего отца образец ДНК собственноручно, что было бы лучше всего с точки зрения чистоты улик: я мог бы засвидетельствовать, что образец подлинный, потому что ватная палочка ни на миг не покидала моих рук. Но в Северной тюрьме это было невозможно. Никакого контакта означало никакого контакта. В итоге мне позволили передать набор охраннику, который, в свою очередь, передал его моему отцу.
Я подробнейшим образом объяснил ему по телефону, как и что делать на каждом этапе процедуры.
– Все, что от тебя требуется, – это вскрыть пакет и провести ватной палочкой по внутренней поверхности щеки. Так, чтобы она впитала в себя небольшое количество слюны. Сначала сглотни слюну. Затем проведи палочкой по внутренней поверхности щеки подальше, там, где сходятся челюсти. Затем положи ватную палочку в пластиковую пробирку, ни до чего не дотрагиваясь головкой, и закрути крышку. После этого приклей сверху наклейку, подпиши ее и поставь дату. Я должен видеть, как ты это делаешь, поэтому не загораживай мне обзор.
Все так же, как был, в наручниках, он надорвал бумажную упаковку, в которой лежала палочка. Она была длинная и деревянная, длиннее, чем стандартная ватная палочка. Он сунул ее в рот, как будто это был леденец, и сделал вид, что собирается перекусить ее. Потом, в упор глядя на меня через стекло, оскалил зубы и провел ватной головкой по верхней десне спереди. Затем поковырял ей у себя за щекой. Закончив, показал палочку мне через окошко:
– А теперь ты.
Часть третья
Я задумал один эксперимент. Возьмите ребенка – не важно, какого происхождения, национальности, способностей и склонностей, при условии, что он в целом будет здоров, – и я сделаю вам из него кого захотите. Я могу сделать его художником, солдатом, врачом, адвокатом, священником, а могу вырастить его вором. Решать вам. Младенец одинаково способен на все эти вещи. Все, что для этого требуется, – это воспитание, время и тщательно контролируемое окружение.
24С матерями все иначе
За свою многолетнюю карьеру я никогда не боялся проиграть в суде. На практике мне, разумеется, приходилось проигрывать, и не раз. С любым юристом это случается. Но я никогда этого не боялся и с презрением относился к тем прокурорам, которые боялись, – политикам и махинаторам, что не отваживались брать дела, не гарантировавшие верной победы, и не готовы были рисковать получить оправдательный приговор. Для прокурора оправдательный приговор не бесчестье, во всяком случае, когда альтернатива – сомнительная сделка. Иметь высокий процент обвинительных приговоров еще не значит быть хорошим прокурором. По правде говоря, самый высокий он у тех, кто доводит до суда только беспроигрышные дела, а в остальных случаях навязывает обвиняемым сделку с правосудием еще на досудебном этапе. Это была тактика Лоджудиса, но не моя. По мне, так лучше сражаться и проиграть, чем продать свою жертву.