Он с виноватым видом сложил руки на коленях, где немедленно вернулся к ковырянию заусенца на большом пальце правой руки, каковой ему после непродолжительных усилий удалось-таки оторвать.
Прямо позади меня в одиночестве на первом ряду сидела Лори. Она весь суд так и просидела там на первом ряду одна. Друзей у нас в Ньютоне, разумеется, не осталось. Я хотел вызвать родителей Лори, чтобы они сидели в суде вместе с ней. Уверен, они сделали бы это. Но жена категорически воспротивилась. В некотором смысле моя супруга желала нести мученический венец. Она навлекла катастрофу на свою семью, выйдя замуж за меня, и теперь была полна решимости заплатить за это самостоятельно. В суде вокруг нее неизменно было пустое пространство. Когда бы я ни оборачивался, она сидела в одиночестве в своем первом ряду, совершенно раздавленная, и слушала, глядя в пол, а не на свидетельницу. Накануне диагноз доктора Фогель так ее оглушил, что Лори попросила у меня мое снотворное и все равно так и не смогла уснуть. Лежа в постели в темноте, произнесла:
– Энди, а если он виновен, что нам тогда делать?
Я сказал ей, что сейчас мы можем только ждать, пока присяжные не решат, виновен он или нет. Я попытался обнять ее, чтобы утешить, – естественное, казалось бы, со стороны мужа движение, – но мое прикосновение лишь еще больше выбило ее из колеи, и она, вывернувшись, отодвинулась на самый край кровати и там затихла, хотя явно не спала: ее с головой выдавали доносившиеся до меня негромкие всхлипы и периодические шевеления. Давным-давно, когда Лори еще работала учительницей, ее способность засыпать приводила меня в изумление. Она выключала свет ровно в девять часов, потому что вставать утром ей приходилось очень рано, и засыпала в тот же миг, едва ее голова касалась подушки. Но это была другая Лори.
Тем временем в зале суда Лоджудис, по всей видимости, решил дожимать свидетельницу до конца, хотя она по всем признакам уже готова была пойти на попятную. Объяснить такое поведение Лоджудиса какими-то стратегическими соображениями сложно, так что, видимо, он просто хотел лишить Джонатана удовольствия вытянуть из нее отказ от своих показаний. А может, все еще, вопреки всякой логике, надеялся, что она в конце концов придет в себя. Как бы то ни было, сдаваться этот упрямый ублюдок не желал. В этом было даже какое-то странное достоинство, мужество капитана, идущего ко дну вместе со своим кораблем, или монаха, обливающего себя бензином и поджигающего. К тому времени, когда Лоджудис добрался до своего последнего вопроса – он записал их в своем желтом блокноте и не отступил от перечня ни на йоту, несмотря на то что свидетельница свободно импровизировала, – Джонатан положил ручку и смотрел на все происходящее сквозь сложенные домиком пальцы.
Вопрос:
– Находится ли мальчик, которого вы видели в то утро в парке Колд-Спринг, сейчас в этом зале?
Ответ:
– Я не могу быть точно в этом уверена.
– Ну, вы видите здесь мальчика, соответствующего описанию того мальчика, которого вы видели в парке?
Ответ:
– Я не… Я вообще больше ни в чем не уверена. Там был какой-то мальчик. Это все, что я могу сказать точно. С тех пор прошло много времени. Чем больше я обо всем думаю, тем меньше мне хочется говорить. Просто не хочу, чтобы какой-то мальчик сел в тюрьму до конца жизни, если есть шанс, что я могу ошибаться. Я сама не смогу потом с этим жить.
Судья Френч издал шутовски протяжный вздох. Потом, изогнув брови, снял очки:
– Мистер Клейн, я так понимаю, у вас нет вопросов?
– Нет, ваша честь.
– Я так и думал.
Остаток дня прошел для Лоджудиса немногим лучше. Он разбил своих свидетелей на логичные группы и сегодняшний день посвятил свидетелям из гражданских. Все это были случайные прохожие. Никто из них не видел ничего такого, что можно было бы расценить как угрожающее Джейкобу. С другой стороны, дело изначально выглядело хлипким, так что Лоджудис был прав, когда ничем не пренебрегал. Поэтому мы заслушали еще двоих, мужчину и женщину. Каждый показал, что видел Джейкоба в парке, хотя и не поблизости от места убийства. Еще одна свидетельница заметила человека, который бежал примерно оттуда, где находилось место убийства. Она не смогла сказать ничего определенного относительно его возраста или личности, но его одежда в целом совпадала с той, которая в тот день была на Джейкобе. Хотя джинсы и светлую куртку едва ли можно было считать особой приметой, в особенности в парке, кишевшем подростками, которые в это время как раз шли в школу.
И все же закончил Лоджудис на душераздирающей ноте. Последним его свидетелем стал мужчина по имени Сэм Студницер, который в то утро гулял в парке с собакой. Он был очень коротко стриженный, узкоплечий и изящный.
– Куда вы направлялись? – спросил Лоджудис.
– Там есть площадка, где собаки могут побегать без поводка. Я выгуливаю там своего пса почти каждое утро.
– Какой породы ваш пес?
– Черный лабрадор. Его зовут Бо.
– В какое время это было?
– Приблизительно в восемь тридцать утра. Обычно мы гуляем раньше.
– В какой именно части парка находились вы с Бо?
– Мы шли по одной из дорожек через парк. Пес убежал вперед, что-то вынюхивал.
– И что произошло?
Студницер заколебался.
Рифкины присутствовали в зале, сидели на первом ряду, на скамье позади стола обвинения.
– Я услышал голос какого-то мальчика.
– И что этот мальчик сказал?
– Он сказал: «Не надо, мне больно».
– И больше ничего?
Студницер весь как-то поник и нахмурился. Потом произнес тихо:
– Да.
– Только «Не надо, мне больно»?
Студницер ничего не ответил, лишь впился пальцами в виски и прикрыл ладонью глаза.
Лоджудис терпеливо ждал.
В зале суда стало так тихо, что было явственно слышно прерывистое дыхание Студницера. Он убрал руку от лица:
– Да. Это все, что я слышал.
– Вы больше никого там поблизости не заметили?
– Нет. Оттуда видно не очень далеко. Обзор ограничен. Та часть парка расположена на холмах. Деревья растут густо. Дорожка шла слегка под уклон. Я никого не видел.
– Вы поняли, откуда донесся этот крик?
– Нет.
– И вы не оглянулись, не пошли посмотреть, в чем дело? Не попытались как-то помочь мальчику?
– Нет. Я же не знал. Думал, это просто ребятишки балуются. Я не знал. Ничего такого даже не подумал. В этом парке по утрам всегда столько ребятишек, они бегают, смеются, дурачатся. Это показалось… просто мальчишеской возней.
Он опустил взгляд.
– Как звучал голос того мальчика?
– Как будто ему было больно. Он испытывал боль.
– После этого крика были какие-нибудь другие звуки? Возня, звуки борьбы, что угодно?
– Нет. Ничего такого я не слышал.
– И что было потом?
– Пес вел себя настороженно, возбужденно, странно. Я не понимал, что на него нашло. Я потянул его за собой, и мы пошли по парку дальше.
– По пути вам никто не встретился?
– Нет.
– Больше ничего необычного вы в то утро не заметили?
– Нет, только позже, когда я услышал сирены и к парку начали съезжаться полицейские. Тогда и узнал, что произошло.
Лоджудис сел на свое место.
В ушах всех присутствующих в зале теперь по кругу звучало безостановочное «Не надо, мне больно. Не надо, мне больно». Мне до сих пор не удалось выкинуть эти слова из памяти. И сомневаюсь, что когда-нибудь удастся. Но правда заключается в том, что даже эта подробность не указывала на Джейкоба.
Чтобы акцентировать внимание на этом факте, Джонатан поднялся и задал один-единственный небрежный вопрос:
– Мистер Студницер, вы ведь в то утро не видели в парке этого мальчика, Джейкоба Барбера, верно?
– Нет, не видел.
Джонатан не поленился сокрушенно покачать головой, приговаривая: «Ужасно, ужасно», чтобы продемонстрировать присяжным, что мы тоже находимся на стороне ангелов.
На том все и закончилось. Вопреки всему – ужасному диагнозу доктора Фогель, состоянию шока, в котором пребывала Лори, и западающим в память последним словам убитого мальчика – после трех дней суда наши акции все еще шли вверх, и неплохо шли. Если бы это был матч Малой бейсбольной лиги, мы могли бы претендовать на досрочную победу. Как оказалось, это был наш последний удачный день.
М-р Лоджудис: Позвольте мне остановиться поподробнее на этом моменте. Насколько я понимаю, ваша жена была расстроена.
Свидетель: Мы все были расстроены.
М-р Лоджудис: Но Лори было особенно трудно.
Свидетель: Да, она тяжело переносила ситуацию.
М-р Лоджудис: Она не просто тяжело переносила ситуацию. У нее явно были сомнения в невиновности Джейкоба, в особенности после того, как вы все поговорили с доктором Фогель и получили развернутый полный диагноз. Она даже прямо спросила вас, как вам, как родителям, следует поступить, если он виновен, так?
Свидетель: Да. Чуть позже. Но она тогда была очень расстроена. Ты не представляешь себе, каково это – находиться под постоянным давлением такого рода.
М-р Лоджудис: А вы? Разве вы тоже не были расстроены?
Свидетель: Разумеется, был. Я был в ужасе.
М-р Лоджудис: Потому что начали осознавать возможность того, что Джейкоб может быть виновен?
Свидетель: Нет, я был в ужасе, потому что боялся, что присяжные могут признать его виновным вне зависимости от того, так это на самом деле или нет.
М-р Лоджудис: Вам даже тогда не приходила в голову мысль, что Джейкоб может и правда быть виновен?
Свидетель: Нет.
М-р Лоджудис: Ни разу? Даже на долю секунды?
Свидетель: Ни разу.
М-р Лоджудис: Предвзятость подтверждения, да, Энди?
Свидетель: Да пошел ты, Нил. Бессердечный ублюдок.
М-р Лоджудис: Не стоит выходить из себя.
Свидетель: Не видел ты, как я выхожу из себя.
М-р Лоджудис: Да уж, могу себе это только представить.
[Свидетель ничего не ответил]
М-р Лоджудис: Ладно, давайте продолжим.