Общественное мнение Ньютона по-прежнему оставалось непреклонно. Большинство наших соседей вынесли свой собственный вердикт: невиновен, но и не невинен. Может, Джейкоб и не убивал Бена Рифкина, но они услышали достаточно, чтобы испытывать в его отношении обеспокоенность. Его нож, его пугающие фантазии, его дурная наследственность. Кое-кому казалось подозрительным и внезапное прекращение уголовного дела. Присутствие Джейкоба в городе беспокоило и раздражало людей. Даже самые добрые предпочли бы оградить от Джейкоба своих детей. К чему рисковать? Пусть они и были на девяносто пять процентов уверены в его невиновности, но кто готов рискнуть ошибиться, когда ставки были так высоки? И кто готов рискнуть запятнать свою репутацию общением с ним? Виновный или невиновный, он оставался парией.
Учитывая все это, мы не отважились отправить Джейкоба обратно в школу в Ньютоне. Когда после предъявления обвинения его тут же отстранили от занятий, город вынужден был в соответствии с законом за государственный счет предоставить ему надомного учителя, миссис Макгоуэн. Теперь мы решили платить ей из собственного кармана, чтобы она продолжала обучать его на дому. Миссис Макгоуэн была единственной, кто регулярно появлялся в нашем доме, единственной, кто видел, как мы на самом деле живем. Едва переступив порог, слегка тяжеловесная и безвкусно одетая, она принималась шнырять глазами по сторонам, и от ее взгляда не укрывалась ни гора грязного белья, ни немытая посуда в кухонной раковине, ни засаленные волосы Джейка. Должно быть, в ее глазах мы были немножко ненормальными. Однако же каждое утро она неизменно появлялась на пороге ровно в девять и, усевшись с Джейкобом за кухонный стол, проверяла у него уроки и распекала за несделанное домашнее задание.
– Жалеть тебя никто не собирается, – без обиняков заявляла она ему.
Лори тоже принимала самое активное участие в обучении Джейкоба. Я обнаружил, что она замечательная учительница – добрая и терпеливая. Никогда прежде не видел ее в деле, но теперь, глядя на то, как жена работает с сыном, думал: она просто обязана вернуться к преподаванию. Ей вообще не следовало его бросать.
Неделя шла за неделей; Джейкоб был вполне доволен этой своей новой затворнической жизнью. Он был прирожденным отшельником. Утверждал, что не скучает по школе и своим друзьям. Возможно, для него было бы лучше, если бы мы с самого начала организовали ему домашнее обучение. Оно давало ему самую полезную часть школы, «контент» (по выражению Джейка), без кучи сложностей в виде девчонок, секса, спорта, задир, давления со стороны сверстников, бесконечного кучкования – сложностей в виде, собственно, других детей. В одиночестве Джейку было лучше. И после всего, через что ему пришлось пройти, кто мог бы его в этом винить? Когда мы обсуждали переезд, Джейкоб всегда горячее всех выступал за. И чем дальше, тем лучше. Бисби в Аризоне отлично бы ему подошел, считал он. В этом был весь Джейкоб – невозмутимый, хладнокровный, наполовину безмятежный, наполовину ничего не замечающий. Знаю, это прозвучит странно, но именно Джейкоб, для которого ставки в этом деле были наиболее высоки, ни разу не сломался, не заплакал, не потерял самообладания. Да, иногда он бывал сердитым или мрачным, замыкался в себе или начинал себя жалеть, как все дети, но ни разу не впал в истерику. Теперь, когда судебный процесс закончился, он снова стал все тем же уравновешенным ребенком. Несложно было догадаться, почему его школьные товарищи могли находить это странное хладнокровие слегка пугающим. Я лично считал его заслуживающим восхищения.
Необходимости работать у меня не было, по крайней мере пока. Официально я все еще находился в оплачиваемом отпуске. Моя зарплата в полном объеме продолжала исправно поступать на банковский счет, как и все это время. Без сомнения, для Линн Канаван это было непростой задачкой. Она поставила не на ту лошадь. Теперь у нее не было никаких оснований уволить меня, поскольку я не совершил ничего предосудительного, но и восстановить меня в должности первого заместителя тоже не могла. В итоге ей придется предложить мне какую-нибудь должность, от которой я бы отказался, и тем бы все и закончилось. Но похоже, пока что Линн была готова платить мне зарплату в обмен на мое молчание, что казалось вполне сходной ценой. Впрочем, я бы в любом случае не стал открывать рот: слишком хорошо к Линн относился.
А пока что у Канаван имелись дела поважнее. Ей нужно было решить, что делать с Лоджудисом, ее личным Распутиным, чье сокрушительное фиаско на профессиональном поприще поставило крест на его политических амбициях и вполне могло поставить крест и на ее собственных. Однако, опять-таки, Линн не могла уволить прокурора просто за то, что он проиграл дело, в противном случае кто захотел бы у нее работать? Я полагал, что Канаван в самое ближайшее время будет баллотироваться на пост генерального прокурора или даже губернатора, а всю эту кашу оставит расхлебывать своему преемнику на посту окружного прокурора. Сейчас ей нужно выждать. Возможно, Лоджудису еще удастся каким-то образом подлатать свою репутацию. Чего только в жизни не бывает.
Вопросы собственной карьеры меня в данный момент занимали не слишком сильно. Разумеется, прокурором мне больше не бывать. Замучили бы насмешками. Наверное, я мог бы переквалифицироваться в юриста какого-нибудь другого профиля. Всегда оставалась возможность податься в адвокаты по уголовным делам – там связь с делом Джейкоба вполне могла бы даже стать чем-то вроде почетного знака: драма невинного мальчика, несправедливо обвиненного в преступлении, которого он не совершал, и у которого хватило мужества не сломаться и выстоять и все такое прочее. Но я был уже немного не в том возрасте, когда можно безболезненно переметнуться на другую сторону. Не уверен, что смог бы заставить себя защищать тех самых подонков, которых до того всю жизнь сажал за решетку. Так что я понятия не имел, какие еще варианты у меня оставались. Наверное, только продолжать болтаться в состоянии неопределенности, как и вся моя семья.
Из нас троих суд тяжелее всех ударил по Лори. За последующие несколько недель она немного пришла в себя, но такой, какой была прежде, так и не стала. Она не набрала вес, который потеряла, и ее лицо по-прежнему выглядело изможденным. Такое впечатление, что за эти месяцы моя жена постарела на десять лет. Но самая разительная перемена произошла изнутри. За эти первые несколько недель после испытания, которое Джейкобу пришлось перенести, в Лори появилась какая-то холодная настороженность. Она словно в любой момент ждала удара. Для меня эта ее новая постоянная готовность держать оборону была совершенно понятной. Она была травмирована и отреагировала на травму ровно так, как люди всегда реагируют на подобные вещи. В результате изменился и расклад в нашей семье – не было больше мамы, пытающейся ласково растормошить нас с Джейкобом, вечных молчунов, заставить говорить о наших чувствах и делиться проблемами и вообще раскрывать перед ней душу. Она отстранилась от всего этого, по крайней мере на какое-то время. Словно наблюдала за нами с расстояния. И я едва ли мог ее в этом упрекнуть. Наконец столкнувшись с настоящими невзгодами, моя жена стала немного более похожей на меня, немного более ожесточенной. Жизненные невзгоды ожесточают нас всех. Ожесточат они и вас, когда вы с ними столкнетесь – а вы непременно столкнетесь.
38Дилемма полицейского
Северная исправительная тюрьма,
Сомерс, Коннектикут
И снова кабинка для посещений. Глухие белые стены, толстое стекло. Непрекращающийся фоновый шум: еле различимые голоса в соседних кабинках, приглушенные окрики и прочий тюремный шум где-то в отдалении, объявления по громкой связи.
За стеклом появился Кровавый Билли; руки пристегнуты наручниками к цепи вокруг пояса, вторая цепь спускается вниз, к скованным лодыжкам. И все равно он вошел в помещение с видом деспотичного короля: подбородок вздернут, вызывающая ухмылка, волосы зачесаны надо лбом в высокий седой кок – смотрелось это на старике слегка безумно.
Два конвоира подвели его к стулу, не прикасаясь к нему руками. Один отстегнул наручники от цепи на талии, пока другой при этом не спускал с него глаз, затем оба отступили и исчезли из поля моего зрения.
Отец взял телефонную трубку и, сложив руки у подбородка, словно в молитве, произнес:
– Малыш!
В тоне его явственно звучало: «Какая приятная неожиданность!»
– Зачем ты это сделал?
– Что сделал?
– Я о Патце.
Его взгляд скользнул с моего лица на висящий на стене телефон и обратно, напоминая мне о том, что не стоит говорить лишнего по телефону, который прослушивается.
– О чем ты, малыш? Я все это время был здесь. Ты, наверное, не расслышал: меня не то чтобы часто отсюда отпускают.
Я развернул распечатку формы III, выписки из единой федеральной базы уголовных преступников. Она занимала несколько страниц. Я разгладил ее и прижал к стеклу первую страницу, чтобы он мог прочитать имя: «Джеймс Майкл О’Лири, он же Джимми, Джимми О, Отец О’Лири, дата рождения 18 февраля 1943 года».
Он наклонился и внимательно посмотрел на документ:
– Никогда в жизни о нем не слышал.
– Не слышал? В самом деле?
– Никогда о нем не слышал.
– Он отбывал наказание вместе с тобой в этой самой тюрьме.
– Здесь перебывала уйма народу.
– Вы пробыли тут вместе шесть лет. Шесть лет!
Он пожал плечами:
– Я не любитель заводить знакомства. Это тюрьма, а не Йель. Может, у тебя фотокарточка найдется? – Он подмигнул. – Но я никогда не слышал об этом малом.
– А вот он о тебе слышал.
И снова пожатие плечами.
– Обо мне много кто слышал. Я – легенда.
– Он сказал, ты попросил его приглядеть за нами, за Джейкобом.
– Брехня.
– Защитить нас.
– Брехня.
– Ты послал кого-то защитить нас? Ты считаешь, мне нужна твоя помощь, чтобы защитить моего ребенка?
– Э, я такого не говорил. Ты все сам придумал. Сказал же, никогда в жизни не слышал про этого малого. Понятия не имею, о чем ты говоришь.